Прощайте, скалистые горы! - Юрий Семенов

Ломов зажмурился, провёл ладонью по глазам. Прислонившись щекой к холодному косяку двери, он продолжал нести матросскую вахту.

ГЛАВА 25

Русские прорвали фронт. Эта новость страшной вестью летела в глубь фашистской обороны.

По бездорожью сопок потянулись поднятые по тревоге немецкие пехотные части. Наглухо закрывались железобетонные противотанковые ворота, снимались проволочные заграждения с минных полей, подрывались мосты, вновь минировались тропы на пути движения Красной армии.

Фронтовые дороги забили повозки, автомашины, артиллерия, колонны пеших.

Рухнула глубоко эшелонированная оборона немцев южнее Мурманска. Войска Карельского фронта под командованием генерала армии Мерецкова двинулись на Печенгу. Готовы были нанести удар с моря корабли и части Северного флота.

Штаб командующего немецкой армией начал эвакуацию. Около трехэтажного каменного здания сгрудились легковые и грузовые автомашины, танки, бронетранспортёры, оседланные лошади. Штабные офицеры, писари и солдаты из охраны носились по лестницам с ящиками, связками бумаг и ценным имуществом, грузились на автомашины. Всё ненужное и что нельзя было увезти, ломалось, сжигалось. В воздухе носились поднятые ветром чёрные хлопья недогоревшей бумаги, и откуда-то со стороны тянуло едким смрадом незатушенного пожара.

От машины к машине бегал, прихрамывая, взъерошенный корреспондент германского информационного бюро. Он умолял не бросать его с чемоданами, в которых, как уверял, находится ценный архив, просил «подбросить» до Киркенеса, как будто речь шла о двух-трёх километрах. Корреспондент сокрушённо вертел головой, бежал дальше, потом затерялся среди повозок. Около автомашины шофёр поднял сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и прочитал: «Берлин! Вильгельмштрассе, 14/3, генералу Дитмару[4]. Корреспонденция. Неприступность укреплений обороны на заполярном участке фронта… — шофёр перевернул лист, посмотрел на дату: 7 октября 1944 года», — и с тяжёлым вздохом порвал его на мелкие клочки.

Мимо штаба галопом пронеслась лошадь, впряженная в двухколёсную тележку. Сидящие в ней Ланге и матрос, вцепились друг в друга, чтобы не вывалиться. Немцы с ненавистью смотрели им вслед, кто-то дважды громко свистнул.

Ланге был на никелевых рудниках. Узнав о наступлении русских, он сломя голову прибежал к конюшне и с одним матросом тут же выехал в Лиинахамари. С трудом пробивались они до порта и свернули в сторону мыса Крестовый, как раз в тот момент, когда их освистали немцы.

Ланге остановил лошадь под сопкой и бегом направился к обрыву, выходящему к заливу. Оттуда он увидел быстроходную шхуну Уайта, уходящую в море. Ланге побелел. Он смотрел на удаляющуюся шхуну, пока она не вышла из залива и не скрылась за скалой.

— Ушёл подлец! Бросил на растерзание! — вырвалось у Ланге.

Объятый ужасом, он поплёлся к разрушенному транспорту.

Нешироки, ухабисты и круты дороги на севере Норвегии. Узкой лентой вьются они между сопок и больше похожи на малохоженные тропы. А когда посмотришь на них сверху, то они напоминают хитро запутанный лисий след. И попади человек в эти незнакомые края, — растеряется и не найдёт выхода из сопок скалистой тундры.

Ланге шёл всё дальше в сопки Норвегии, а ему казалось, он кружится вокруг одних и тех же обрывистых скал, похожих одна на другую. Ланге спешил на запад, подальше от русских. Надоедливо преследовали слова Уайта: «Не попадайтесь русским — здесь вам не поставят памятника». И он шёл и шёл, насупившийся и потный, забывая об усталости и голоде. С отвращением и ненавистью глядел он на сопки, которые, казалось, громоздились все выше, преграждая ему путь и ни за что не желая расступиться. Он шёл всё медленнее, чаще останавливался, отдыхал.

На одном повороте, где дорога круто сворачивала на север, ехал велосипедист. Подросток-норвежец быстро приближался, и Ланге не без зависти наблюдал за его ногами, обутыми в узорчатые пимы из оленьей шкуры. Не раздумывая, он решил завладеть велосипедом.

…Подросток полетел в кювет, едва поравнялся с Ланге. Американец, сам не зная зачем, погрозил ему кулаком, сел на велосипед и быстро скрылся.

Давно не ездил на велосипеде Ланге, но катил он по дороге все быстрее и спешивался только на крутых подъёмах.

Близился вечер, и Ланге решил заночевать в первом попавшемся посёлке. Теперь, даже на небольшом подъёме, он с трудом давил на педали, прижимался к рулю, потом окончательно выдохся, свернул с дороги и, не успев прислониться к камню, задремал и вскоре уснул. Но спал чутко. Как только услышал шум мотора, открыл глаза. Ежась от холода, посмотрел на небо. Оно было чистым. Хотел было подняться, но в этот момент из-за сопки вывернулся мотоциклист. Ехал немецкий солдат. Он быстро миновал лощину, переключил скорость и стал подыматься на сопку.

Ланге боялся драться с вооружённым немцем, но не мог отказаться от желания завладеть мотоциклом. Опять вспомнил слова Уайта, и какая-то неведомая сила сдавила его руку на пистолете, подняла на ноги и толкнула к дороге, когда мотоциклист был в нескольких шагах.

Ланге выстрелил в упор. Немец дёрнулся, вывалился из седла на дорогу, а мотоцикл описал полукруг, повалился на бок, продолжая тарахтеть. Ланге сунул пистолет в карман и быстро оттащил мёртвого немца от дороги. В ушах звенело от выстрела, и он со страхом посмотрел вокруг.

Заднее колесо мотоцикла всё ещё вращалось. Ланге недолго стоял на дороге, припоминал, как переключать скорость, но размышлять не стал. Когда-то он неплохо управлял мотоциклом, однако на крутом подъёме не смог сразу ехать дальше. Не включая газ, он спустился с сопки, и не успел развернуться, как из-за поворота дороги вывернулась грузовая машина с немецкими солдатами.

Ланге развернулся, дал газ, судорожно включил скорость и сам не ожидал, как ровно и быстро преодолел крутой подъём дороги. Сначала он ругал себя за то, что не поехал навстречу машине, чтобы не навлечь на себя подозрения солдат. Но когда оглянулся и увидел остановившуюся машину на том месте, где был убит немец-мотоциклист, ему стало душно. Оглянувшись ещё раз, он увидел: машина гонится за ним.

Дорога обогнула сопку и пошла с уклоном вниз. Ланге хотелось ехать быстрее, не ехать, а лететь, но он, балансируя, шаркал ногами по дороге, встречая на пути кочки и выбоины. Чаще оглядывался назад. Ему казалось, что расстояние между машиной и мотоциклом неумолимо сокращалось. Так было и в действительности. Машина шла ровно, на большой скорости, только подпрыгивая на дорожных кочках и выбоинах.

За поворотом Ланге увидел небольшой посёлок около моря и, не раздумывая, свернул с дороги. Он бросил в кустарнике мотоцикл и, выхватив пистолет, скрылся под сопкой.

Ланге знал, что его будут искать. Солдаты обшарят сопку и, конечно, найдут его. Он бежал, падал, скатывался по камням, царапая руки. И когда оглянулся, увидел: немцы цепью спускались по склону.

Ланге остановился около сарая, стоявшего на краю посёлка, и посмотрел вокруг так, как будто хотел запомнить, где придётся ему сложить голову. Потом нехотя, не спуская глаз с немцев, вошёл в сарай. И снова ему послышался навязчивый, неприятный голос Уайта: «…Здесь вам не поставят памятника». Он вяло закрыл за собой дверь и задвинул засов.

День над норвежским посёлком, в котором остановились разведчики, наступил обычный, какие были в эти тяжелые годы оккупации. Бывало, старый и малый, чуть забрезжит рассвет, суетятся около домов или на берегу залива, что-то делают, торопятся, и на каждом шагу была видна жизнь. Она чувствовалась в плаче и смехе ребенка, стуке топора и жужжании пилы, в весёлых голосах молодежи и даже в хриплой брани подвыпившего рыбака, уходящего от шинкарки. Теперь всё иначе: мрачно, тихо и безлюдно, как будто всё живое вокруг вымерло.

Вот почему в посёлке удивились небывалой прыти старого Реймо, когда он вышел к заливу, счистил шапку снега со своей шхуны и принялся её ремонтировать. К окнам сейчас же прилипли недоумевающие лица. Некоторые с сожалением думали, что у горбатого Реймо, видимо, что-то не в порядке с головой. Зачем здравомыслящему человеку в такое время тратить силы на ненужную работу?

Над заливом летали крылатые чайки, взмывали вверх и, пролетев над посёлком, снова устремлялись к воде.

Старый Реймо присвистывал им вслед, стучал молотком, забивая щели шхуны паклей и рейками. Он всегда быстро уставал, не мог долго работать согнувшись, а тут даже и не отрывался от работы, хотя бы перекурить.

Ветер нёс поземку, лизал кустарник, а старый Реймо щурил глаза на тёмно-синюю даль моря и снова стучал молотком. Он не заметил, как неслышно подошёл сзади сосед из крайнего дома, всегда хмурый Томассен.

— Помоги Бог от лишних хлопот!

— Бог-то поможет, только в рот не положит, — ответил Реймо, продолжая работу.