Любимчик Эпохи - Катя Качур

сердце Софьи Михайловны, к хвосту состава простегав мучительную тянущую строчку на стенке миокарда.

— Он ведь даже писать не будет, — прошептала мама.

— Соня, ну откуда на Северном полюсе почтальоны? — попытался отшутиться Лев Леонидович, предвкушая скорое возвращение второго сына, о котором мать знала лишь то, что он слегка хромает после растяжения бедра.

Но Родион не подвел отца. Он действительно прихрамывал, однако был бодр и весел, целовал маму, рассказывал дембельские байки и рвался восстановиться в институте.

— Роденька, почему же ты не уследил за Илюшей, — робко спросила Софья Михайловна как-то перед сном. — Он вернулся весь переломанный, избитый, надорванный.

— Ма, ну мы служили в разных частях, я даже не знал, что с ним происходит.

— Найди его, сыночек, прошу тебя, на этом чертовом полюсе или где бы он ни был. Ради меня, найди!

— Конечно, мам! — вздохнул Родик, вновь остро ощутив свою вторичность.

Без Илюши мамина картина мира была разнесена в хлам, в то время как наличие или отсутствие Родиона лишь включало или выключало в ней небольшой лучик света.

— Я найду его, мама, обещаю.

Глава 22. Лед

Через бывших друзей из ДОСААФ Илюше удалось познакомиться с полярниками и примкнуть к экспедиции на дрейфующей станции «Северный полюс‐30». Это была середина третьего, заключительного этапа ее работы. Льдина, на которой находился лагерь, за три с половиной года растаяла, растрескалась, уменьшилась вчетверо, и было очевидно, что людей с оборудованием через несколько месяцев эвакуируют. Илюша помогал исследовать свойства воды и несколько раз сиганул с парашютом на ледяное поле, чтобы добавить экспериментальных данных в научную работу зимовщика Миши — летописца станции. Народу здесь было мало — человек семнадцать. Немногословные ребята в полярных комбинезонах, в меру вонючие, сильно бородатые по вечерам сидели в утепленном сборном домике, пили водку и ели мороженую строганину. Стас, двухметровый мужик с лапищами йети, играл на гитаре и приятным баритоном что-то мурчал под нос. Бардовских костров с хоровым пением, которые Илюша ненавидел, здесь, слава богу, не было. Полярники притерлись друг к другу за время уединенной жизни, былыми подвигами не хвастались, задушевных бесед не вели. Никто ничем не интересовался, ни о чем не спрашивал. Илья даже и представить не мог, что на земле для него есть такое целительное место. Он обожал этот бесконечный день, когда вокруг пупа земли солнце ходило по небольшому обручу и никогда не пряталось за горизонт. Ложиться спать, так же как и вставать, нужно было под ослепительными лучами, условно отделяя утро от вечера. Он любил уходить подальше от жилища и лежать на снегу, распластав руки среди застывших, как кладбищенские плиты, кусков льда. Миша сравнивал их с прозрачными парусами в бушующем море, но у Ильи были свои ассоциации. Он смотрел в упор на солнце, такое близкое и яркое, но греющее не больше, чем накаляканный детской рукой желтый кружочек. Сперва начинали мерзнуть швы на лице, затем ломить зубы, потом деревенели ноги в медвежьих унтах и пальцы рук в бараньих варежках. Затем, усилием воли пропуская точку замерзания, Илюша расслаблял свое тело, и оно медленно наполнялось теплом, как термос клюквенным чаем. В этот момент обычно появлялся Стас, взваливал на гигантские плечи коченеющего Илюшу, волок его в теплый дом, сбрасывал на кровать-лежанку и беззлобно вздыхал: опять убиться хотел смертник наш. Даже по сравнению с угрюмыми зимовщиками Илья был странным, очень странным, крайне странным. Но этому никто не мешал. Раз в неделю, пока позволяла взлетная полоса, на льдину садился Ил‐76. Брюхо его как при кесаревом сечении распахивалось, и все кидались разгружать прибывшее оборудование и продовольствие. Из боковой двери порой выходили какие-нибудь чиновники с фотографами — понаблюдать за работой станции и почувствовать себя покорителями Арктики. Их сытно кормили, поили коньяком. Стас исполнял Высоцкого, Визбора. Через день они улетали, а в газетах появлялись заметки: «Хмурые полярники трудятся на благо России» с неизменной богатырской рожей Стаса, поющего под гитару. Незадолго до эвакуации лагеря, на уже опасно крошечную льдину сел легонький Ан‐2. Привез кого-то из администрации Норильска. Илюша укреплял струей мочи высокую желтую глыбу в уличном туалете, построенном из массивных кусков льда в виде П-образного загончика. Недалеко суетились люди. Доносились голоса.

— Где его искать-то? — глухо спрашивал кто-то приветливого Мишу.

— Да вон на туалете флажок видите? Щас пописает и выйдет.

— Откуда знаете, что он там?

— Ну а кто еще? Нас тут раз-два и обчелся. Мы по напору струи друг друга знаем. Слышь, как рьяно журчит?

Странное трепетание началось в Илюшином животе. Он суетливо застегнул ширинку, капли на унтах превратились в желтые ледяные бусины. Снял со стены красный флажок и с опаской вышел из снежного сортира. Рядом с Мишей стоял мужик в импортном комбинезоне и утепленном шлеме с маской, закрывающей лицо до глаз. Он был похож на космонавта из «Нэшионал джеографик» — статный, новенький, нарядный, подретушированный. Миша возле него выглядел диким лешим из тайги. Космонавт сделал неуверенный шаг навстречу. Из-под его шлема с паром вылетело треснутое «привет!».

— П-привет, — отозвался Илюша.

Он тоже зарос бородой до ушей и в шлеме не нуждался. Спутанная волосяная масса замерзла крахмальной коркой. Белыми снежными гусеницами торчали брови. На шею в два оборота был намотан детский пуховый шарфик с оленями, покрытый инеем, как ломоть хлеба крупной солью.

— Илюха? — спросил космонавт, потянув за молнию возле уха.

Маска отстегнулась, повиснув на шлеме, мороз с хрустом перехватил туман знакомого одеколона, и позер с трехдневной щетиной оказался Родионом.

— Ч-черт, — вздрогнул Илюша. — К-какого хрена ты здесь?

— Мама передавала привет, — ответил Родион.

— В-вали от-тсюда. — Илюша ощетинился всей своей растительностью.

— Тебя органы разыскивают, что ли? — вклинился Миша. — Вы из милиции, прокуратуры, уголовного розыска? — обернулся он к космонавту.

— Я брат его родной, — еле ворочая мышцами лица от мороза, объяснил Родион.

— Н-нет у м-меня б-брата! — замотал башкой Илюша.

— Мужик, уйди от нас, дай поговорить, — попросил Родик.

— Так в дом зайдите, застудитесь, — пожал плечами Миша.

— Н-не п-пойду в дом, п-пусть м-мерзнет, — уперся Илья.

Миша вразвалочку направился к самолету, Родион вновь застегнул маску.

— Не жарко.

— П-про п-погоду п-поговорить приех-хал? — огрызнулся Илюша.

— Я отлить хочу, где у вас тут?

— Вон за стеной, — махнул Илья.

Поскальзываясь, Родик зашел за ледяную ширму и чертыхнулся.

— А флажок зассанный на хрен валяется?

— П-поставь его н-на стену, чтоб-бы было в‐видно — з-занято.

— Кто тут увидит? Пингвины?

— П-пингвины н-на Южном п-полюсе. А м-мы на С-северном.

Матерясь, Родик долго шуршал дорогим материалом комбинезона и чиркал молниями. Массивный перстень на