Демонтаж - Арен Владимирович Ванян

и попросил официантку повторить. «Как это случилось с ними? – спросил следователь. – Что стряслось с твоими друзьями?» Сако рассказал в общих чертах, что с войны вернулся только один. Работал на стройке. О своем участии в стройке Сако умолчал. Зато про Рубо, захмелев, говорил долго. «Я не понимал, до сих пор не понимаю, правильно это было или нет, – говорил он. – Я и любил его, и сомневался в нем». – «Где он сейчас?» – «Исчез. Внезапно. Неизвестно почему». – «Давно?» – «Не очень». – «Ты искал его?» Сако помотал головой. «Мне стыдно». – «Почему?» – «Я не был рад, когда он исчез. Но испытал облегчение». – «Облегчение?» – «Да, – ответил Сако. – Он был одним из моих лучших друзей. Даже так: последним лучшим другом. Но я не знал о нем всего. Я всегда подозревал, что есть какая-то скрытая часть его души, которую он ни за что мне не откроет. И я боялся, что Нина узнает про эту часть». – «Нина?» – «Да, – сказал Сако. – Она была влюблена в него». Следователь молчал. Он не пил. Он знал, что эта секунда – важнейшая. Главное, не совершить лишнего движения. Проявить мастерство. «У нее был кто-то потом?» – спросил он. «Если бы я знал», – бросил Сако, и повисла пауза. «Вы думаете, имеет смысл это все?» – спросил он, глядя перед собой. «Что – все?» – переспросил следователь. «Нина даже мне ничего не рассказала, хотя ближе меня у нее никого нет». – «А ты сам хочешь узнать, кто это сделал с ней?» Сако молчал, уронив голову на руку. Потом посмотрел на часы на стене. «Мне, наверное, пора», – сказал он.

Следователь узнал главное: слабое место этой девушки – ее брат. На следующий день он вызвал ее на допрос. Говорил с ней коротко, не смягчая вопросы: с кем она встречается, какой у нее круг общения. Нина отвечала сбивчиво, уклоняясь. Тогда Мурадян достал чистый тетрадный лист и написал на нем имя. «А это тебе о чем-то говорит?» Она молчала. Но нюх не подвел его. Он понял, что Нина сейчас заговорит. «Вы давно были знакомы?» Она все равно молчала. Он наклонился к ней. «Сако все знает?» Нина молчала. «Я же расскажу ему». Нина закрыла глаза. «Я расскажу ему, если не заговоришь». Нина помотала головой. «Говори, если не хочешь, чтобы брат узнал первым». Он блефовал. Но Нина повелась. Назвала это имя, эту фамилию. «Вы были близки?» – спросил следователь. «Да». – «Очень?» – «Нет». – «Ты врешь». – «Нет». – «Да врешь ты». Она снова замолчала. Он пристальнее всмотрелся в нее. В голове пронеслось: он исчез внезапно неизвестно почему. «Он обманул тебя?» Нина молчала. Но лицо залилось краской. Она выдала себя, не подозревая, что только что предопределила судьбу всех участников драмы. Следователя охватил гнев. Его всегда охватывал гнев, когда он узнавал больше, чем рассчитывал. «Почему он напал на тебя?» – «Нет, – отвечала Нина. – Это не он». – «А кто? Кому еще ты нужна?» – «Не знаю. Я не разглядела лиц. Но я говорю правду, это не он напал на меня. Рубо не поступил бы так». Теперь следователь боялся ошибиться. Ему хотелось верить, что развязка близка. Терпение кончалось. Ведь все происходящее – игра. «Только прошу вас, не говорите об этом брату, – умоляла она. – Он не вынесет этого. Они были лучшими друзьями. Вы раздавите его, если расскажете. Тем более что это не вся правда». Следователь смотрел на нее с жалостью и гневом. Он ничего не обещал.

Имя Рубена Арутюняна ни о чем не говорило Мурадяну, пока он не поднял архивы и не нашел досье. Проверка сведений заняла пару дней. Все сходилось, кроме одного: времени исчезновения. Мурадян вызвал Сако в отделение, получил от него подтверждение, что это тот самый его друг, и рассказал ему, чем в действительности его «последний лучший друг» занимался помимо работы. Для начала показал Сако фотографии трупов: с перерезанным горлом, с простреленной грудью. «Вот этот раньше был ченом парламента, а этот – из крупных предпринимателей-строителей». Сако изменился в лице. «Не могу поверить», – сказал он. «Придется поверить, – ответил следователь. – Профессиональный киллер. Ты бывал у него дома?» – «Ни разу». – «Его часто видели в борделях и саунах. На короткой ноге с чиновниками». – «Он не рассказывал мне об этом». Следователь покивал и извлек из папки еще одну фотографию. «У него есть напарник, – прибавил он, показывая ее Сако. – Мальчишка, то ли езид, то ли курд. Его правая рука». Сако сжал губы. Он не мог отвести взгляд от фотографии: смуглый юноша с нахальным взглядом. «Мне кажется, я его уже где-то видел». Следователь выжидающе молчал. «Я видел его. Он был на одном из митингов. Выступал от лица ветеранов войны. Точно». Следователь облокотился на стол и сверлил Сако взглядом. «Ты уверен?» «Я ни с кем его не перепутаю». Следователь сделал еще один ход: «Твоя сестра была в положении?» Сако опустил взгляд. «За все это время она призналась мне только в одном: что напавших было двое», – глухо произнес Сако и отвернулся. Затем, глядя в сторону, прибавил: «Это не мог быть Рубо. Он бы так не поступил ни с ней, ни со мной. Есть вещи, которые нельзя преступать». – «Судя по тому, что я узнал, Сако, это он был отцом ребенка, и это он надругался над ней. Вместе со своим другом. Вдвоем». Слова следователя будто забили по гвоздю в каждую ладонь Сако.

Расследование, поначалу такое незначительное, перерастало в большую игру. Следователю Мурадяну казалось, что судьба улыбается ему и из пустякового дела он получит сразу двойной куш, двойную победу. Он уже не сомневался, что распутывает нечто гораздо более серьезное, чем какая-то семейная драма. Он полностью сосредоточился на этом деле и постоянно допрашивал не только Нину, но и Сако: о митинге и об убийстве студента-репатрианта, о деталях послевоенной биографии Рубо, чем именно он занимался, что известно о строительной фирме, кто еще там работал. Разговаривал с Сако уже не в баре за пивом, а в участке. Обещал, что он в безопасности и ему, его детям ничего не грозит, если он будет говорить правду. Следователь надеялся обнаружить что-нибудь, что подскажет местонахождение преступника-насильника, обезумевшего маньяка, который в то же время был солдатом на Карабахской войне. Сако отвечал откровенно, ничего не скрывая. Он сломался. Обещал соблюдать тайну следствия, но все же рассказал кое-кому – и вскоре пожалел об этом. «Этого я и боялась», – заявила Седа. Узнав, кого и в чем подозревают, она объявила, что им с детьми не стоит спешить с возвращением домой. «Мне страшно подумать, что с ними будет, если они узнают, что человек, с которым они сидели за столом, – маньяк и убийца». Сако казалось, что это перебор, но он не спорил с женой. «И он все еще на свободе, – продолжала Седа. – Я не могу рисковать, пока он свободно разгуливает по улицам». – «Хорошо, давай повременим». – «Я не готова вернуться». – «Хорошо, Седа. Хорошо». Седа не возвращалась. Брат и сестра оставались вдвоем. Но от Нины Сако все скрыл. Вел себя с сестрой так, словно ничего не узнал о послевоенной биографии Рубо. Боялся, что она не вынесет правды. Но какой правды? Они сами запутались в правдах, которые порождали. Нина уволилась с завода и превратилась в затворницу. Иногда вставала у окна и робко выглядывала из-за штор во двор. Стоило кому-то заметить ее, встретиться взглядом, как она отступала в полутьму комнаты. На балкон она выходила только рано утром или ночью, когда на улице никого не было. На рынок ходила на рассвете, пока город еще спал. Сако месяцами уговаривал ее свободно выходить из дома, никогда ничего и никого не стесняться, но она не осмеливалась. Изредка давала согласие пройтись вместе с ним до кинотеатра или прогуляться до какого-нибудь парка. Но каждая беспечная прогулка оборачивалась нервотрепкой. Нина цеплялась за локоть брата и вздрагивала, слыша мужские голоса. «Я так инфаркт заработаю!» – злился Сако, стряхивая ее руку, а Нина обижалась. Он бросил попытки вернуть ее к полноценной жизни. Невыносимое испытание. Какое-то время Сако перебивался халтурой, пока не устроился учителем рисования в Зейтуне. Пару раз в неделю учил рисовать кучку полуграмотных ребятишек, у которых не было денег на карандаши. Но он не жаловался, не искал смысла, не прикрывал свое занятие красивыми словами. «На большее я не способен, и нечего мне тягаться с судьбой», – вынес он себе приговор. Краски жизни поблекли, оставались мутная серость, унылая повседневность, сонливость ума, абсурдные сны о самоубийстве, видения трупов на улицах. Сако, сам того не осознавая, учился языку, которому не каждый учится так рано, – языку небытия, скорой смерти, рассеиваемого праха. Из месяца в месяц он помогал молодому следователю чем мог, но втайне надеялся, что опередит его, возьмет свою победу. В нем зрело желание исполнить долг, последний свой долг. Терять ему было нечего. Надежда на возвращение Седы и детей какое-то время