Демонтаж - Арен Владимирович Ванян

об искусстве игры ведет человек, который только что игру продул». – «Да, – сам себе ответил Артак, – продул. Потому что поддался желанию и отверг меру, которую судьба мне предложила. Но кто на моем месте поступил бы иначе?»

«А сестры его совсем не видно, – заговорил Мушо. – Так и не выдали ее замуж?» – «На которую напали?» – уточнил Лёва. «У нее все то же, – ответил Артак. – Сидит дома. Почти не выходит». Артак исподлобья, задумавшись, глядел во двор. С улицы доносился шум, словно где-то митинговала толпа. «Чего только о ней не выдумывали», – произнес Мушо, покачивая головой и двигая фишки. Артак покивал согласно. Мужчины, особенно пожилые, относились к Нине с жалостью, даже с нежностью, в отличие от женщин. В глазах стариков она олицетворяла собой жуткое человеческое невезение, вызванное наивностью, врожденной неловкостью души. «Господь прикоснулся к ней только мизинцем», – говорил про нее Артак. Женщины же, в том числе его Ануш, ненавидели Нину. Считали ее воплощением дьявола. Шептались, что она получила по заслугам. «Шлялась с кем попало», – судачили соседки на балконах, не сомневаясь, что Нина переспала со всем городом, что весь Ереван овладел ее телом, что только ленивый не воспользовался ею. Вот что о ней думали женщины, особенно пожилые, особенно те, кому никогда не доводилось испытать тех чувств, что выпали Нине, – не только ее любви, но и ее одиночества, в которое она погрузилась. «Шла бы уж в монастырь», – сказал Лёва. «А про аборт правда?» – спросил Мушо. «Так говорят, – ответил, помолчав, Артак. – Не рожать же от насильника». – «Была у нас в деревне баба, – сказал Мушо. – Родила от беглеца. Сын стал бизнесменом, торгует мылом в Ленинграде. Хорошие, кстати, деньги зарабатывает. Уже две дачи построил». – «Кто способен дать жизнь, – возразил ему Артак, – тот вправе ее забрать». – «Главное – здоровье, – заключил Мгер, которому этот разговор не нравился. – Очнется, еще выдадут замуж». Мушо вернул взгляд к доске. Игра у него, как обычно, не шла. Он играл бездумно, полагаясь только на удачу. Игра для него была просто поводом поболтать. «А следователь ходил к ним, чтобы насильника найти? – спросил он. – Что же получается, нашли его или нет?» – «Не нашли вроде». – «А сам Сако искал?» – «Он слишком интеллигентный для этого, – вмешался Лёва. – Такие не ищут, такие книги читают». – «Не в интеллигентности дело, – сказал, подбирая слова, Артак. – И не нужно мстить. Кровь смывается не кровью, а водой. Что, не было раньше таких, которые сморкаются, задрав нос к небу? Да были, конечно». Артак вспомнил непроницаемое, будто каменное, лицо одного из друзей Сако. Весной два или три года назад тут, во дворе, он нагнулся к нему, шепнул ему что-то презрительно, а Артак не мог возразить, он только-только оправлялся после инфаркта, и слова не шли к нему; а то бы он высказал всё. «Где мои годы, куда утекли», – думал Артак с сожалением и вспомнил теперь, как однажды увидел в окошке Нину, робко выглянувшую из полутьмы, как детское ее лицо мелькнуло за занавеской и тут же спряталось. Вид юной девушки, прячущейся от людей, стыдящейся себя, своего прошлого, – этого старик не мог вынести. В закоулках его сердца скрывалось давнее впечатление, не дававшее покоя. Он не мог ухватить его, хотя время от времени, точно волны или порывы ветра, накатывали смутные воспоминания – из детства, связанные, может, с матерью, а может, и не с ней; но, скорее всего, все же с матерью: ее ласковые руки; ее страх, когда она слышала голос свекрови; ее несмелый голос, когда она напевала ему колыбельную; но что это все, откуда, что значит? «Догулялась баба», – прервал воспоминания голос Мушо. Артак поглядел на друга. Видно было, что история Нины не трогает его. «Играй давай, – сказал ему Лёва, – а то напою тебя в хлам и отправлю домой. Жена поколотит тебя». – «Не смей меня спаивать», – засмеялся Мушо. Артак попробовал вернуться к давнему своему воспоминанию, но не получалось, что-то оборвалось. Он лишь думал теперь, как ему жалко Нину. «Но жалостью не вылечишь человека, – возразил он сам себе. – Никто ей не поможет, пока она сама не очнется. Кто ленив, тот не расцветет. Надо ей перебороть стыд, сделаться гордой. Выйти во двор, на улицу, на площадь. Одним плевком пожара не потушишь, но из семи дверей одна откроется. Что остается у армянина, когда судьба подвергает его испытаниям? Только упрямство. Привычка жить наперекор жизни». – «Ну и ну», – донесся недовольный женский голос. Лёва с Мушо настороженно переглянулись. Мушо тут же показал рукой, чтобы спрятали бутылку. Старуха в изношенном платье, опираясь на палку, остановилась перед мастерской. «Дали копейку, чтоб заговорил, а теперь и двумя замолчать не заставишь?» Она раздраженно глядела на Мушо, боявшегося поднять глаза, а затем накинулась на Лёву: «Опять ты его спаиваешь?» «Он и без меня может», – ответил Лёва. Мушо рассмеялся. Старуха замахнулась палкой, и он тотчас примолк. Она ушла, ругаясь. Мгер недовольно покосился на Мушо: «Будешь доигрывать или пойдешь?» Мушо покачал головой. «Я доиграю за тебя, – сказал Артак, подвигая к себе нарды, похлопал Мушо по плечу и сказал сочувственно: – И я грешен, и ты грешен – кто же в рай попадет?» «Никто», – отозвался за его спиной Лёва.

Парень в белой рубашке, свитер повязан на бедрах, шел, размахивая армянским флагом. За ним следовала толпа – десятки, сотни, тысячи людей, скандировавших лозунги о честных выборах. Они шагали от площади Свободы к зданию правительства на проспекте Баграмяна. Сако не сомневался, что там, в гуще толпы, в протестном кипении жизни, шла, держась с кем-нибудь за руки, Седа, гордо глядя вперед и не сомневаясь в правильности своего пути. Сако увидел, как пронесли портрет нынешнего президента, с лицом, перечеркнутым красной краской. Митингующие замахивались на портрет, выкрикивали ругательства, двигались к зданию, где заседало правительство. Портрет крепился к перекладине. Сако на мгновение представил на ней повешенного, а еще через секунду – собственного отца. Раньше такое являлось ему только во снах, теперь – и наяву. Кто-то из идущих, проходя, задел его. «Даешь честные выборы! – неслось из толпы. – Даешь нового президента!» Он постоял с полминуты, глядя на толпу, и свернул на свободную от людей улицу.

Сако дошел до автовокзала и сел в переполненный автобус. Протиснулся к окну, подставил лицо ветру. Водитель обернулся, спросил, все ли готовы. Автобус тронулся. Мысли Сако были еще с митингующими. В толпе ему померещилась Седа, уносящаяся от него все дальше. Они всегда плохо понимали друг друга, но какая-то невидимая нить все-таки соединяла их руки. Теперь он думал, что сколько ни привязывайся к кому-то, в конце концов остается холодная стена; человек – ускользающая тень; чем сильнее тянешься к нему, тем больнее, когда он удаляется от тебя. Через пару остановок Сако уступил место пожилой женщине, взялся покрепче за поручень, все еще пытаясь подставить лицо ветру из открытой форточки. Со лба капал пот. Впритирку стояли люди – тоже в поту, грязные, отяжелевшие от духоты. Все ехали в Лори. За окном пролетел воробей. После операции Нина рассказала ему сон с буйволицей. «Ей все-таки отрубили голову», – прибавила она. С ними остались только их кошмары. Два года кошмаров. Кошмар начался с той ночи, когда казалось, что Нина уже не вернется, что пора бежать разыскивать ее тело. Но она вернулась: толкнула дверь, взглянула на него и, сделав шаг, повалилась на пол. И он, и Седа подскочили, подняли ее, понесли в гостиную – руки и лицо в ссадинах, из ушей течет кровь, – и уложили на диван. Сако было больно глядеть на сестру, он изо всех сил сжимал виски, пытаясь раздавить страх, не желая верить происходящему. «Врача, – рассердилась на него Седа, – беги за врачом!» Он побежал – бросился было к Артаку, но передумал и побежал прямо к врачу, привел его. Врач спокойно повесил плащ в прихожей, вошел в гостиную, присел рядом с Ниной, проверил пульс, молча осмотрел ее и еще раз обработал ссадины, уже обработанные Седой. На секунду его взгляд задержался на бедрах девушки. Его спокойствие исчезло. Словно испугавшись своего озарения, он взял Нину за левую руку. На одну секунду, показавшуюся вечностью, ему открылась бездна, поглотившая эту девушку. Сако почуял неладное. Врач колебался. Опыт подсказывал ему: каждое слово будет как гвоздь в сердце. Он поглядел на Сако. «Мы можем поговорить наедине?» Они ушли в кухню. Врач попросил сигарету. «У вас есть машина?» – сказал он, закурив. «Машина? Зачем?» Врач поискал глазами, куда стряхнуть пепел. Сако поставил перед ним пепельницу. «Вашу сестру, – ответил он, стряхивая пепел, – нужно срочно отвезти в больницу. По всей вероятности, она была изнасилована. Лучше не тянуть. Насчет милиции решайте