Мир обретённый - Нил Шустерман

Алли и так была разбита душевно, а теперь к её невероятной усталости прибавились весьма солидные градусы тушки. Она кое-как доковыляла до ванной, и её вывернуло в унитаз. Надо бы пойти найти какого-нибудь соседа, да вселиться в него, но она не стала этого делать. Алли корчилась над унитазом до тех пор, пока не пошла одна желчь...

...потому что теперь, когда всё осталось позади, когда она совершила свой подвиг, ей стало понятно, почему для неё было так важно освободить Сета.

Сет ничего не помнил о поджоге — но это ещё не всё. У него не сохранилось также никаких воспоминаний о том, как он покинул бензоколонку и отправился к школе. Все доказательства указывали на него, к тому же имелись и свидетели, утверждавшие, что видели, как он совершил поджог.

Разве такое возможно?

Как может человек не помнить того, что делало его тело?

Алли давно уже нашла ответ на загадку, но до нынешнего момента отказывалась в это верить.

Сет Злоумм подвергся скинджекингу.

Закрывать на этот факт глаза было бессмысленно. Вот почему Алли стояла и стояла, согнувшись, над унитазом — ей хотелось выблевать из себя и смыть прочь ужасную правду.

Глава 22

Баланс сил

Майки МакГиллу понадобилось две недели беспрерывного ковыряния в замке, чтобы наконец раскрыть его и выйти из клетки, в которую его засадил шрамодух. Оказавшись на свободе, Майки немедленно отправился в путь по шпалам, следуя за коричневыми отпечатками ног Ника. Одного у Шоколадного Огра было не отнять — упорства. Все отпечатки отстояли друг от друга на совершенно одинаковом расстоянии. Ник маршировал словно автомат — медленно и верно, но у него перед Майки было две недели форы.

Достигнув Литтл-Рока, Майки покинул рельсы и отправился в город, надеясь найти там каких-нибудь послесветов и убедить их присоединиться к нему. Его способности к превращению в монстра вполне могли привлечь к нему их внимание, и если он правильно поведёт себя, они проникнутся к нему уважением вместо страха. Запугать, конечно, было и проще, и привычнее, да только Майки надоело вечно наводить на всех страх. Теперь ему хотелось, чтобы за ним следовали из симпатии, а не из опасений.

Но ни в Литтл-Роке, ни где-либо ещё к западу от Миссисипи никаких послесветов он не нашёл. Майки ломал голову над этой загадкой, пока отдыхал на обширном мёртвом пятне в вестибюле какого-то отеля. Ему не хотелось даже думать о том, как здесь образовалось это пятно. В живом мире телевизор, включённый на информационный канал, круглосуточно рассказывал о новостях. Передавали репортаж об автомобильной аварии. Майки не обращал внимания на бубнёж телевизора, пока вдруг не услышал: «Ой-ой-ой, это плохо, это плохо. Никогда не видел, чтобы столько машин столкнулись за раз!»

Майки вперился глазами в телевизор. Уж больно знакомой показалась ему манера говорить... Экран расплывался, как и всё в живом мире, но юноше удалось разглядеть двух джентльменов среднего возраста, у которых брали интервью.

Другой вторил первому:

— Ага, никогда не видал такой ужашной аварии!

Майки стоял, уставившись в телевизор, пытаясь уверить себя, что ему это всё чудится, что это его собственный рассудок играет с ним нехорошую шутку. Из репортажа следовало, что несчастье произошло в Сан-Антонио, штат Техас. Предполагали, что водитель огромного автопоезда уснул за рулём. Но свидетель в одном из столкнувшихся автомобилей утверждал, будто видел совершенно определённо, что водитель сам, нарочно, поставил грузовик поперёк дороги.

Майки не мог поверить собственным догадкам. Эти двое не могут быть Лосярой и Хомяком! Насколько Майки знал, те ехали на поезде. И голоса у этих джентльменов были глубже, старше... Но Майки доводилось слышать, как скинджекеры разговаривают, когда они «на теле». Голос менялся в зависимости от тушки, но манера говорить оставалась прежней!

...Опять же — водитель развернул колёса своего грузовика намеренно. Неужели эти обормоты в поисках развлечений докатились уже до кровавых жертв? И где Алли? Всё ещё на поезде?

Если Лосяра с Хомяком занимались теперь тем, что подстраивали катастрофы, то, догадался Майки, должны быть сведения и о других, столь же бедственных происшествиях, по виду случайных, а на самом деле... Беда была в том, что Майки не имел доступа к информации! Полистать газеты он не мог; его междумирным глазам доступны были только крупные заголовки, а мелкий шрифт под ними сливался в нечто неразличимое.

Майки нужен был кто-то, кто существовал бы в обоих мирах. Ему нужен был шрамодух.

Кларенс не умер. Если бы пуля полицейского пронзила ему сердце или хотя бы попала в артерию, на этом история старого пожарного и закончилась бы. Он ушёл бы по туннелю в свет; и, может быть, там, в этом свете, ему открылся бы ответ на вопрос, почему его жизнь пошла наперекосяк.

Но коп не целился ему в сердце. В его задачу не входило убить человека, он хотел лишь разоружить его. Поэтому пуля попала Кларенсу в плечо, раздробила ключицу, словом, доставила кучу неприятностей, но жизни не лишила.

И тут произошло непредвиденное. Несмотря на то, что живой мир частенько забывает своих героев, добрые поступки, однако, имеют дурную привычку напоминать о себе, когда этого меньше всего ждёшь. Так случилось и с Кларенсом.

Когда стало известно, что сумасшедший старик был когда-то пожарным, спасшим немало людских жизней, офицер, всадивший в него пулю, почувствовал, что обязан этому человеку. Нет, это не были угрызения совести, ведь он стрелял из самозащиты, но у полицейского достало сострадания не упоминать в протоколе о вооружённом нападении, и он ограничился лишь обвинением в проникновении на чужую собственность и сопротивлении аресту.

Кларенсу припаяли шесть месяцев в тюрьме, но предложили отменить приговор, если старик согласится добровольно лечь в больницу... ну, вы знаете — в такую, куда помещают людей, разговаривающих с умершими детьми и видящих то, чего нет.

Кларенс согласился. В этот день он отрёкся от своей великой задачи открыть всем правду о Междумире. В этот день Кларенс начал своё долгое, медленное нисхождение к смерти — смерти жалкой и бессмысленной, к тихим похоронам, на которые не придёт никто, кроме людей, по долгу службы заполняющих соответствующие бумаги.

Кларенс знал об уготованной ему участи, ну, да что с того? Ему не повезло, и приходилось с этим смириться. Он поймал двоих демонов, вытащил из них много полезной информации, но к своей цели — доказать миру, что он не больной на всю голову старый дурень, — не приблизился ни на шаг.

Ну и ладно, неважно! Какое ему вообще дело до этого самого мира? Здесь, в лечебнице Холлоу Оук, его собственный личный мирок был уютен и стерилен. Ему регулярно взбивали подушки, постель была мягкая и тёплая. А что лучше всего — здесь не было призрачных детишек.

По крайней мере до того дня, когда один из них пришёл к нему в гости.

Кларенс испустил душераздирающий вопль, когда увидел стоящего перед его кроватью Майки. К счастью, душераздирающие вопли в подобных лечебных учреждениях — скорее норма, чем исключение, так что никто не обратил на него внимания.

— Зачем ты вернулся? — спросил Кларенс. — Тебе мало того вреда, что ты уже причинил?

— Нам нужно поговорить, — ответил Майки, — но не здесь — здесь пол слишком тонкий.

Кларенс видел, какие усилия прилагает Майки, чтобы не провалиться. Старик расхохотался, но Майки проигнорировал его оскорбительный смех.

— Давай встретимся где-нибудь на более-менее твёрдой почве, — предложил он. — В саду.

С этими словами он прошёл сквозь стену и скрылся из глаз. Кларенсу очень хотелось заставить демона подождать часок-другой, но любопытство заело. Что этот мятущийся дух хочет ему сказать?

Выследить Кларенса в живом мире оказалось для Майки не так-то легко. Привыкнув путешествовать вместе с Алли, он позабыл, насколько разобщены были оба мира. Без его подруги мир живых, столь близкий, оказался недостижимым, как другая вселенная. Майки был в состоянии превратить себя в любого монстра по своему желанию, но никоим образом не мог повлиять даже на крохотную песчинку в живом мире. Он спокойно проходил сквозь стены, но не мог прислониться ни к одной из них. Он мог увеличить громкость своего междумирного голоса до такой степени, что казалось, будто это вещает сам Господь, или же наоборот — дьявол, но живому человеку этот голос не был слышен. Майки чувствовал себя беспомощным, а беспомощность он всегда презирал.

Он прожил долгие годы в качестве духа, и всё это время неспособность вступать во взаимодействие с миром живых не имела для него значения. Хотя оба мира соседствовали, Майки легко игнорировал то, что не относилось к непосредственному кругу его существования, не видя и не слыша живых, как мы не обращаем внимания на стук часов или мерцание лампочки. Для него живой мир был всего лишь источником лёгкого раздражения, не более.