Экипаж. Предельный угол атаки - Андрей Орлов

И вдруг пошел снег, настоящий, крупный, искрящийся. Повалил густыми хлопьями. Карпатов выставил ладонь, и ее мгновенно завалили узорчатые снежинки.

Он вздохнул полной грудью. Странно как-то. Пел муэдзин, и шел снег.

А утром он растаял. Серега, протирая глаза, добрел до распахнутой калитки, где уже теснились все летчики, заспанные, мрачные, неприкаянные, и пристально разглядывали что-то, происходящее снаружи.

– Не понял, – пробормотал Серега. – У нас сегодня день открытых дверей? Все флаги в гости к нам?

Он подошел поближе, оттер плечом понурого Витьку. Тот пробурчал что-то неласковое. Охранники при полном вооружении стояли по ту сторону калитки.

На площади клубился народ. Явно не праздник. Все какие-то унылые.

– Похороны, – буркнул Глотов. – Мать честная, сколько же здесь покойников! С фронта навезли, не иначе.

Теперь пленникам было понятно, зачем грузовики перевозили рулоны белой ткани. Афганцы заворачивали в них своих покойников. Непритязательный аналог домовины, простой и не такой уж затратный.

Усопших несли через площадь люди с низко опущенными головами. Толпа затопила всю площадь. На той стороне урчали моторы, подъезжали и уходили машины. Тоскливый вой висел над площадью. Женщины, закутанные в паранджу, монотонно рыдали, били себя по голове, падали на землю, бились в истерике. Мужчины, участвующие в процессии, обходили павших и брели дальше с опущенными головами.

– Здорово им наподдали, – прошептал Глотов.

– Чего? – Витька закрутил головой.

– Не вертись, – буркнул Глотов. – Ты еще зубы сегодня не чистил.

– Пойдемте отсюда, – предложил Карпатов. – Добром это дело не кончится. Почему нам разрешили выйти?

– Ну и трус же ты, Карпатов. – Глотов сплюнул. – Вечно всего боишься. Топай, потерпим без тебя.

– Да, – сказал Серега. – Уж я-то точно досмотрю до конца. Это так приятно – глядеть, как хоронят твоих врагов. Лучше утренней разминки.

Поначалу народ не обращал на них внимания. Люди шли, тащили белые коконы. Рыдали, бились в падучей забитые женщины Востока. Но вот какая-то старуха, с трудом переставляющая ноги, встала у калитки. Сквозь щель в глухом одеянии блестели злобные глаза. Ведьма что-то выкрикнула каркающим голосом, взмахнула клюкой и разразилась длинной, очень эмоциональной и явно не хвалебной тирадой.

– Пошли отсюда, – сказал Карпатов. – Не стоит искушать судьбу.

– Трусишка зайка серенький… – процедил Серега. – Иди, скачи под своей елочкой. А настоящего российского летчика хромой старухой не испугаешь.

Почтенная дама все махала клюкой и кричала. От толпы отделилась еще одна женщина, встала рядом, и вот уже обе поносили летчиков практически в унисон. Потом их стало трое, четверо, пятеро. К женщинам примкнули несколько стариков, полуслепые, немощные. Подходили другие. Обстановка накалялась.

– А может, нам и вправду того, – засомневался Вакуленко. – Постояли, и будет.

– Проваливай, – выплюнул Серега. – А я никуда не уйду, пока не получу полного удовольствия.

– Такое ощущение, что ты сейчас получишь, – заметил Карпатов. – И не только ты!..

Ситуация выходила за пределы терпимой. Людей у калитки становилось больше, они таращились на летчиков, а охранники старательно делали вид, что они тут просто так, детали экстерьера. Серега подлил масла в огонь.

– Чего собрались? – крикнул он. – Зверинец вам тут? А ну пошли отсюда!

Вероятно, в толпе кто-то понимал по-русски. Возмущенный крик вознесся над головами, и люди загудели. Афганцы потрясали кулаками, орали беззубыми ртами.

– Чего это они скандируют? – прошептал побелевшими губами Витька.

– А тебе не однохренственно? – буркнул Глотов. – «Смерть иноверцам», «Янки, гоу хоум», «Да здравствует Первое мая». Короче, Серега, дело пахнет керосином, пора сваливать. Пошли, не хрен тут храбриться.

Но беда уже ломилась в ворота. Сработал стадный инстинкт. Плотно сбитая толпа взревела дурными голосами. Из нее выскочил маленький старик в растрепанных одеждах, забился, застонал, выкрикивая: «Аллах акбар!» Нахлынула, накатила лава. Летчики не успели даже отпрянуть от калитки! Их сбил с ног, завертел, понес людской водоворот.

Карпатов широко расставил ноги, поднял руки, чтобы какая-нибудь дурная баба не выколола глаза. Кто-то ударился об него и отлетел. Ему клюкой перепало по ключице. Мелькнул под носом клок черной бороды, горбатый нос. Он оглох от оглушающего рева.

Витька шустро несся к крыльцу. По дороге туземцы успели пару раз огреть его по хребту. Он треснулся лбом о дверь, нырнул в проем.

Резвая старуха подставила подножку хохлу. Он упал на живот, в страхе визжа. Но затоптать его не успели. Вакуленко сбросил с себя представителей народных масс, встал, начал пробиваться к крыльцу.

Двор заполнялся орущей массой. Похоже, похороны плавно перемещались во двор тюрьмы.

«Это же не свадьба, чтобы дракой заканчиваться», – подумал Карпатов.

Охрана не вмешивалась, ее вообще не было видно. Глотов размахивал кулаками, окрепшими от тренировок, разбил губу пожилому афганцу, свернул ухо другому. Благоразумие победило. Он сообразил, что переходить в контратаку не стоит, и начал с боем пробиваться к зданию.

А вот Сереге не повезло. Напрасно он крыл толпу матом. Так уж сложилось в этой стране, что такие вот русские выражения ее жители прекрасно понимали. На Серегу навалилось человек двадцать. Поначалу он отбивался, заливисто хохотал, свернул челюсть прыщавому отроку, имевшему виды на его глаза.

Но толпа постепенно смыкалась. Сереге становилось тяжко. Он не мог развернуться, чтобы выдать братскому народу симметричный ответ. Его хватали за одежду, за открытые части тела. Серегина физиономия бледнела, он запоздало понимал, что влип, а свои на подмогу уже не пробьются. Лицо Сереги перекосилось от страха. Он яростно работал локтями, сместился к зданию.

Но толпа прибывала. Кто-то выставил ногу. Серега потерял равновесие, его схватили за руки, за ноги и с торжествующим ревом потащили к забору. Толпа расступалась, образуя живой коридор. Серега извивался, брызгал слюной.

– Пустите, идиоты! – вопил он, перекрывая гомон толпы. – Не лапай, сука старая, я тебе руки повыдергаю! Отвали! В тыкву дать? Куда вы меня тащите? Эй, охрана! – Серега разглядел талибов с автоматами, которые не вмешивались в события и с любопытством наблюдали за происходящим. – Что вы смотрите? Они же убьют меня!

Именно этим толпа и собиралась заняться. Женщины плевали Сереге в лицо, били по голове, бросались землей. Кто-то притащил веревку, окунул ее в ведро с водой, стоявшее у колодца.

– Что я вам сделал? – стенал Серега, тряся ногами. – Отпустите, вы что?! Ну, честное слово, я ничего не сделал! Что же вы творите?

Серегу волокли к забору под всеобщее ликование. В него вцепились сразу четверо активных афганских граждан, чтобы не вырвался. На стене уже орудовал какой-то человек, шустрый, как обезьяна. Он поймал брошенный ему конец веревки, забросил на дерево, крепко завязал и лаконично провопил, мол, готово!

Серегу подтащили к забору, накинули на шею петлю. До него окончательно дошло, что дела его плохи, можно даже сказать, хреновы. Он судорожно вырывался, вопил раненой белугой. Петля уже натянулась. Серегины глаза полезли из орбит, он хрипел.

– Прекратите! – дурным голосом орал Карпатов, пробиваясь через толпу.

Он яростно работал локтями, головой, засандалил лбом в чью-то орущую беззубую харю. Ему удалось пробиться к месту казни. Он пер, как танк, расшвыривая людей.

А Серега уже метался в петле, дико и протяжно хрипел:

– Пустите! Ну, пожалуйста, пустите! Я все понял!

Он уже стоял на носках, как балерина на пуантах, а человек-обезьяна тянул на себя веревку. Карпатов бросился к Сереге, подпрыгнул, схватился за веревку, поволок ее к земле. Палач возмущенно завопил, вцепился в ветку, чтобы не упасть.

Первый пилот схлопотал удар по затылку, но вроде не сильный. Бешеная баба-яга огрела его клюкой. По почкам было уже чувствительнее. Он закричал от боли, выпустил веревку.

И тут, перекрывая шум толпы, на ближайшей мечети запел муэдзин.

Люди словно не слышали его. Азарт захлестывал их. Им нужно было срочно повесить русского. Серега хрипел, хватался за веревку, но она уже обвила горло, тянула ввысь. Глаза Сереги закатывались, руки слабели. Одолевая боль, Карпатов снова бросился ему на выручку.

Тут распахнулась калитка, и в проеме возникла колоритная личность. Высокий седобородый старец, весь в белом: халат до пят, жилетка, чалма с высоким навершием. Мулла!

Он что-то резко прокричал. Люди замерли, стали переглядываться, возвращаться в мир, где при первых криках муэдзина принято бросать свои дела и приступать к молитве! Усталый, злой мулла с темнотой под глазами обозрел толпу, снова что-то проорал, вскидывая руки, выставил вперед жесткую негнущуюся бороду. Понятно и без переводчика: «Вы что, оглохли, жалкие людишки? Дьявол лишил вас ушей? Вы не слышите? Час намаза! Час молитвы, а не убийства! Или вы неверные? На колени! Сейчас же на колени!»