Живая земля - Андрей Рубанов

Денис встал.

– Не надо, Глеб, – сказал он, чуть откидываясь назад, упираясь лопатками в стену, чтоб оттолкнуться и прыгнуть.

Студеникин покачивался перед ним, черный, веселый, пьяный, руки сложены на груди; смотрел прямо в глаза.

– Вот, пацан, – прохрипел он. – Это и есть разница между нами. Между твоим поколением и моим поколением. Вот именно сейчас ты должен ее уловить. Улавливаешь?

– С трудом.

– Это просто, друг. Ты боишься взорвать мир – а я не боюсь. Потому что ты не видел, как он взрывается, а я – видел. У нас с тобой разные представления о его прочности. И знаешь что? Ничего с ним не будет, с этим миром. Взрывай хоть каждый день – все останется как было. Не лучше и не хуже.

Денис молчал, ждал. С тоской думал, что если Глеб решит полить семя водой – помешать ему будет трудно. Глеб сильнее. Он, Глеб, не просто более сильный – он гораздо более жестокий человек.

Может, Таня именно поэтому ушла к Глебу.

«Схватить бутылку, – подумал он. – Разбить об пол. Воткнуть в шею. Не успею, у Глеба мгновенная реакция. Да и не получится, – говорят, тут навык нужен».

Да и не поднимется рука.

– Чего ждешь? – спросил он. – Давай, начинай, раз решил.

Студеникин улыбнулся.

– А ты будешь смотреть, да?

– Буду. Интересно же.

Несколько секунд оба молчали, глядя друг другу в глаза, потом лицо Глеба исказилось, он выдохнул, ссутулился и пробормотал:

– Закрой сундук. И пойдем отсюда к черту. Сидим тут, как маньяки, свечи жжем, с ума сходим. Пойдем. Я тебе кое-что покажу.

Денис перевел дух.

Когда он поворачивал контейнер в обычное положение, ему опять показалось, что семечко задышало, подалось к нему, и невидимая колючая волна ударила в лицо, в грудь, в плечи, ледяная и жаркая сразу; тысячи нездешних вкусов достигли языка, и тысячи запахов, одновременно гадких и восхитительных, проникли в ноздри, и миллионы мелодий, примитивных и гениальных, зазвучали в ушах, и даже какие-то слова вползли в сознание, умоляющий ласковый шепот, словно бы юная и порочная девочка позвала, суля и хихикая; он зажмурился, дрожащими руками нашарил крышку, опустил. Сглотнул горячую слюну.

Отыскал Студеникина в соседней комнате, возле огромного окна. За окном тяжело сверлил темное мартовское небо расцвеченный огнями аэробус.

– Смотри, – негромко сказал Глеб, выпячивая подбородок. – Видишь?

– Что?

– Самолет.

– Вижу.

– Завтра ты сядешь на него и полетишь в Новую Москву.

Денис сразу все понял и удивился: это была простая идея, и притом самая лучшая, почему она до сих пор не пришла ему в голову?

– Ты говорил, что там живет друг твоего отца и твоей матери. Какой-то известный писатель.

– Да, – сказал Денис. – Гарри Годунов.

– Он хороший человек?

– Да.

– Сколько ему лет?

– Семьдесят.

Глеб кивнул. Кашлянул, шмыгнул носом, моргнул заслезившимися глазами – словно все физиологические жидкости, производимые в его теле выше шеи, вдруг обильно выделились, чтоб облегчить произнесение слов.

– Ты расскажешь ему все. Мол, так и так, есть один мудила грешный, он нашел семя стебля и не знает, что с ним делать. Никому не верит, всего боится, хочет отдать находку надежным людям. Каким-нибудь… самым лучшим. Достойным. Скажешь, что не надо ни денег, ни даже благодарности – пусть приедут реальные ребята и заберут эту дрянь, от греха. А потом увезут под Купол и делают с ней, что хотят. Или не под Купол; главное – подальше. Чем дальше, тем лучше.

Денис загордился собою. Ощутил восторг, совершенно неприемлемый для взрослого двадцатилетнего мужчины. На несколько мгновений забыл даже про семя стебля. Завтра он вылетает в Новую Москву. И не туристом, а ради дела. Это круто. Мощно. Это вам не кувалдой махать, это серьезный масштаб. Жаль, рассказать некому.

Он никогда не летал на самолете. Никогда не был в Новой Москве. Он вообще нигде не был. Десяток школьных автобусных экскурсий – в Суздаль, в Нижний Новгород – не в счет. После школы он выезжал только на подмосковные фермы, подзаработать на уборке свеклы и моркови. А теперь ему предстоит путешествие под Купол; туда немногих впускают; и выпускают тоже.

– Да, – сказал Денис. – Правильно. Конечно. Только… мне нужны деньги на билет.

– Я дам тебе денег, – вяло произнес Студеникин, глядя в сторону, и Денис пожалел, что завел разговор о деньгах; разумеется, он поедет на деньги Глеба; а на чьи еще; все заботы о зародыше лежат на плечах Глеба, все расходы несет Глеб, и если бы Глеб не мог себе позволить комфортабельно прятаться от людей, наедине с зародышем, он бы сам отнес находку в контору патруля. Это его игра, Глеба.

«Он прав, – грустно подумал Денис. – Я тут ни при чем. Рискует – он, платит – тоже он. И с ума сходит тоже он, а не я».

Упоительные картины авиаперелета в Новую Москву поблекли.

Почему-то мир устроен так, что в любой крупной игре нельзя обойтись без некоторой суммы наличных; бывает, хочешь сыграть крупно, по максимуму, приходишь, пытаешься ввязаться в игру, гордо кричишь: «Ставлю здоровье, судьбу, жизнь ставлю!» – а тебе говорят: извини, парень, жизнь – оно конечно, а деньги у тебя есть?

Семя само угадало Глеба Студеникина. Семя не выбрало бедного честного парня Дениса Герца. Семя выбрало того, кому оно по карману.

– Я дам тебе денег, – повторил Глеб. – На билет и на расходы. И еще – для Татьяны. Скажешь ей, что я заболел, задолжал, в розыск объявлен… Что-нибудь такое.

– Позвони и сам скажи.

– Не хочу, – презрительно произнес Студеникин. – И ты с ней не возись. Забудь. Она пропащая баба. Это я ее погубил. Испортил. Кстати, деньгами и погубил. Комфортом, дорогими подарками… Разговорами о том, что она особенная. Самая крутая.

– Я пытаюсь, – произнес Денис.

– Что?

– Забыть. Но я не могу.

Часть 3

Глава 1

Говорили, что приехать в Новую Москву – это как первый секс.

Или как в первый раз сыграть в футбол над обрывом в триста метров.

Говорили, что под Куполом дома и тротуары имеют цвет человеческой кожи и на ощупь – словно тело младенца. Та же температура, гладкость и упругость.

Говорили, что каждому туристу вживляют микрочип, прямо в аэропорту. Не согласишься – не пустят.

Все, что говорили, оказалось правдой.

Сначала был пропускной пункт. В толпе прибывших его называли «таможней», но только в шутку. Какая может быть таможня, если страна одна и та же? И вне Купола, и под ним? Здесь Сибирь, Азия; там Европа. Здесь Новая Москва, там – старая. А страна – одна и та же. Это понимает не всякий и не сразу. Но кто это понимает – тот понимает все. Кто это понимает, тот понимает главный принцип российского жизнеустройства. Здесь – сухо, чисто, светло и пахнет сладкими духами, там – грязно, потемки и вши по спинам бегают. А страна – одна и та же.