Ничего интересного - Уилсон Кевин

Мэдисон и Тимоти полетели с Джаспером в округ Колумбия, чисто чтобы показаться на люди. Карл остался в поместье, но, конечно, был занят другими вещами, и едва ли его волновало, чем я занимаюсь с детьми. Мы играли в баскетбол, плавали в бассейне, читали, занимались йогой. Честно говоря, все было так тихо и мирно, будто наступил конец света, а мы его прохлопали. На этих детей было направлено столько энергии, а теперь, когда все, похоже, получили то, что хотели, мы с ними стали невидимками. Они уже давно не загорались; по крайней мере, мне казалось, что времени прошло очень много. А когда ты такой странный и твое окружение вдруг становится спокойным, начинаешь думать, что, возможно, ты не такой уж и отморозок. Думаешь: почему раньше-то было так сложно?

Однажды утром мы измеряли содержание крахмала в картофеле, и Бесси спросила:

— А в особняке кто-нибудь есть?

— Нет, — сказала я. — Ну, в смысле, персонал, конечно, там.

— А можно туда пойти?

Я подумала, почему нет? Кого это волнует? Или не так. Кто, черт возьми, нас остановит?

Просто на всякий случай дети натянули огнестойкое белье из номекса, которое наконец-то у нас появилось. Это был такой потрепанный белый материал, в котором они выглядели как персонажи научно-фантастического фильма. Детям нравилось, вот только они сильно в нем потели. Я не была уверена, что не всплывут давно забытые воспоминания о жизни в особняке и не заставят их вспыхнуть.

Итак, мы подошли к особняку, и, конечно, двери были заперты. Мы начали ломиться через черный ход, пока Мэри, страшно взбешенная, что ее потревожили, не открыла дверь.

— Что вам надо? — спросила она.

— Мы хотим посмотреть, — сказал Роланд.

— Хорошо. — Мэри махнула, чтобы мы заходили, словно впустила в дом чуму, словно ей было все равно, будет она жить или умрет.

— Спасибо, мисс Мэри, — поблагодарили ее дети, и она ответила:

— Приходите потом на кухню. У меня там хлебный пудинг. С соусом из виски.

— Ура! — закричали дети.

Но, оказавшись внутри, они притихли уважительно, как будто зашли в старинный европейский собор, как будто тут долгие годы хоронили каких-то царей и попов.

— Вы что-нибудь помните? — спросила я детей, но они покачали головами. Я продолжила: — Спорим, ваши комнаты были наверху. — И мы поднялись на второй этаж.

Я рассказала им, что во времена Гражданской войны на чердаке прятали лошадей, но это заинтересовало их примерно в той же степени, что и меня когда-то.

Мы следовали по коридору, заглядывая во все помещения. Увидели комнату Тимоти, всех его плюшевых зверей, и глаза детей расширились. Они осторожно вошли, готовые к тому, что комната окажется заминированной, и уставились на кучу плюша. Бесси запустила руку в одну из груд и вытащила зебру с разноцветными полосками.

— Я ее заберу, — сказала она. — Типа, налог.

— Да мне, в общем-то, пофиг, — пожала я плечами.

Так что Роланд схватил сову с моноклем и галстуком-бабочкой.

Мы прошли еще немного, а потом дети остановились в дверях одной из комнат.

— Вот она, — сказала Бесси. — Это была наша комната.

Я понятия не имела, как девочка ее узнала. Сейчас это был тренажерный зал с беговой дорожкой, несколькими силовыми тренажерами и зеркальными стенами.

— Прямо напротив вон той ванной, — медленно проговорила Бесси, вспоминая. — И у нас были двухъярусные кровати, и я спала сверху.

— А под этим окном стояла коробка с игрушками, — подхватил Роланд.

— Белая, и на ней были нарисованы цветы, — продолжила Бесси. — И у каждого был свой стол.

— Где все это теперь? — спросил меня Роланд, но я только пожала плечами:

— Может, вещи перевезли, когда вы уехали к маме?

— Мы ничего с собой не взяли, — ответила Бесси. — Мама не разрешила.

— Так где же оно? — повторил Роланд.

— Думаю, можно спросить Мэдисон, — сказала я. — Хотите это все вернуть?

— Нет, — призналась Бесси. — Я только хочу знать, оставил он вещи или нет.

Мне показалось, что дети устали, поэтому мы спустились на кухню. Мэри угостила нас хлебным пудингом, и в соусе действительно было немного виски, но я все равно разрешила детям его съесть. Мы сидели там, уплетали десерт, а Мэри смотрела на нас, терпела нас. Когда я справилась со своим пудингом, не задумываясь собрала пальцем слетевшую глазурь, и Роланд жадно слизал ее прямо с пальца.

— Вот это зрелище, — наконец сказала Мэри, и мне показалось, что, может, она это искренне, что на нас и правда было приятно смотреть.

Как-то утром к нам в дверь постучался Карл и сказал: «Нужно отвезти детей к врачу». Я поняла, что он репетировал, как преподнесет эту новость, и в итоге решил, что поставить перед фактом, который не подлежит обсуждению, будет лучшим вариантом. Я представила, как он беседует со своим отражением в зеркале.

— Зачем? — спросила я.

Карл как будто готовился к этому вопросу, как будто, блин, знал, что я спрошу. Он закатил глаза:

— Лилиан, как ты думаешь, почему нам потребовалось отвести детей к врачу?

— Потому что они загораются? — предположила я.

— Да, потому что они загораются.

— Но почему именно сейчас? Я этого не понимаю.

— Просто мера предосторожности. Чтобы убедиться, что все нормально. Мы не ждем, что будет лучше! Но не стало бы хуже. Ты понимаешь?

— Это из-за истории с госсекретарем? — предположила я.

— Да, — ответил Карл очень устало. В таком состоянии с ним было намного легче.

— Сказал бы мне об этом раньше, — посетовала я. — Надо нанести гель, а на это потребуется время.

— Нет, — отрезал он. — Дети нужны нам в естественном состоянии. Для обследования.

Не знаю, есть ли способ сказать слово «обследование», чтобы оно не звучало жутко, но если и есть, то Карл его не нашел.

— Карл, это настоящий доктор? — спросила я.

— Сложный вопрос, — сказал он, а это совсем не то, что хочешь услышать, когда спрашиваешь, является ли человек, которому ты собираешься показаться, лицензированным врачом.

Но я знала, что бороться с Карлом бессмысленно, потому что приказ исходил от Джаспера. Или Мэдисон, что вероятнее. Обследованию быть. По крайней мере, дети могут потом съесть еще больше мороженого.

— Я буду присутствовать на приеме, ясно? Даже так: мы оба будем, — твердо сказала я.

— Конечно — согласился Карл.

Как только мы оделись и собрались, Карл подъехал на зеленой «хонде», удивительно уродливой и при этом совершенно невзрачной машине. На такой разъезжают коммивояжеры, продающие календари.

— Чья это машина? — спросила я.

— Моя, — ответила Карл.

— Я думала, у тебя «миата».

— У меня две машины.

— А эта тебе зачем?

— Потому что иногда не стоит ехать на красной спортивной машине, — сказал он мне. — Иногда стоит ехать на «хонде». И я что-то не расслышал, какая машина у тебя.

— Это неважно, — отрезала я. — Вперед, дети.

Внутри было безупречно чисто, как будто только что из салона. Это так впечатляло, что я улыбнулась и кивнула Карлу в знак одобрения.

— Можно послушать музыку? — спросил Роланд.

— Ни в коем случае, — ответил Карл, проверяя зеркало заднего вида.

И мы тронулись.

Мы направлялись в маленький городок к северу от Нэшвилла под названием Спрингфилд. Вдоль проселочных дорог расстилались табачные поля. Наконец мы подъехали к двухэтажному дому с белым частоколом, с шеста, установленного в середине двора перед входом, развевался флаг Теннесси.

— Так, — сказала я, — это просто чей-то дом? Не кабинет врача?

— Увидишь, — сказал Карл, уже выходя из машины.

Пока я вытаскивала детей, которым было скучно и жарко, на крыльцо вышел древний старик в огромном красном галстуке-бабочке, синей оксфордской рубашке, брюках цвета хаки и красных подтяжках. У него были маленькие круглые очки. Он напоминал Орвилла Реденбахера[16], парня с попкорном, и выглядел безумным, как всегда выглядят люди, старающиеся нарядиться постраннее. Я молилась, чтобы это был не доктор.