Полимат. История универсальных людей от Леонардо да Винчи до Сьюзен Сонтаг - Берк Питер

Моррис также много работал над переводами, от Гомера и Вергилия до «Беовульфа» и исландских саг, был поэтом и писал романы. Занявшись политикой, он изложил свои социалистические идеалы в художественных произведениях, главным образом в романе-утопии «Вести ниоткуда» (News from Nowhere, 1890). Как и Рёскин, он критиковал современное ему общество и с эстетической, и с моральной точки зрения, называя его уродливым, «фальшивым» и несправедливым[409].

Мэтью Арнольд сочетал роль критика с работой в качестве школьного инспектора и сочинением стихов. Он считал, что оценка влияния книг на «культуру в целом» является самой важной задачей литературной критики[410]. Слово «критика» часто встречается в его текстах, так же как в текстах французов Ренана и Тэна. Арнольд писал о Сент-Бёве как о «первом из живущих ныне критиков». Его собственные «Критические опыты» (Essays in criticism, 1865) были посвящены главным образом литературе, но включали в себя и эссе о Спинозе, а самая знаменитая книга, «Культура и анархия» (Culture and Anarchy, 1869), имела подзаголовок «Опыт политической и социальной критики» (An essay in political and social criticism, 1869). В ней автор изобличал культурные недостатки британского высшего общества (которое Арнольд называл «варварами»), среднего класса («филистимлян») и рабочего класса («населения») и призывал к большей «приятности и свету», его версии немецкого термина Bildung (в другом месте он писал о необходимости стать «более человечными»). Центральное место среди интересов Арнольда занимала литература, но он связывал ее с религией (в «Литературе и догме», Literature and dogma, 1873), языком (изучая филологию) и культурой в общем смысле слова, интересуясь новой, зарождавшейся тогда наукой этнологией, а также переходя от английских текстов к обсуждению, например, Гомера, Данте, Гёте и даже кельтской литературы, «хотя он не владел ни одним из кельтских языков». Его обширный круг чтения включал в себя «Бхагавадгиту» и посвященный ей очерк Вильгельма фон Гумбольдта, вдохновившие Арнольда на сочинение поэмы «Эмпедокл на Этне» (Empedocles on Etna, 1852)[411].

Новые писательницы

В первой половине XIX века, в эпоху Джейн Остин, сестер Бронте и Жорж Санд, некоторые женщины смогли стать писательницами. Были и те, кто заслужил право называться полиматами.

Например, Жермена де Сталь, уроженка Швейцарии, была не по годам развитым ребенком и в пятилетнем возрасте уже появлялась в салоне своей матери, Сюзанны Кюршо, на которой в свое время хотел жениться Эдуард Гиббон. Позднее Жермена была частой гостьей салонов мадам Жоффрен и мадам дю Деффан в Париже и завела свой собственный. Помимо романов и пьес, мадам де Сталь писала о философии, страстях, самоубийстве, переводах и политике (о процессе над Марией-Антуанеттой, о мире и о Французской революции). Ее самые знаменитые работы посвящены изучению того, что стало называться социологией литературы: это книги «О литературе, рассмотренной в связи с общественными установлениями» (De la littérature considérée dans ses rapports avec les institutions sociales, 1800) и «О Германии» (De l'Allemagne, 1813); в последней описание немецкого общества, включая религию и положение женщин, сочеталось с освещением и оценкой достижений немцев в области литературы, философии и естественных наук[412].

Еще одним ребенком-вундеркиндом была Доротея Шлёцер, бенефициар (или жертва) образовательного эксперимента отца, знаменитого историка Августа Шлёцера. В полтора года она уже учила алфавит, затем перешла к современным языкам, а в возрасте пяти лет – к математике. Она была первой женщиной, получившей докторскую степень в немецком университете (в 1787 году в Гёттингене). Доротея знала десять языков и занималась ботаникой, зоологией, минералогией, оптикой, религией и искусством; в отличие от отца, она испытывала интерес к естественным наукам[413].

Из британских женщин-полиматов упомянем Гарриет Мартино и Мэри Энн Эванс, известную под псевдонимом Джордж Элиот. Мартино писала о себе, что «могла популяризировать, но не умела ни делать открытия, ни изобретать». И тем не менее спектр ее познаний впечатляет. Говорили, что она могла поддержать беседу почти на любую тему. Решив зарабатывать на жизнь писательским трудом, она опубликовала трактаты о религии («Упражнения в благочестии», Devotional Exercises, 1823) и политической экономии («Иллюстрации политической экономии», Illustrations of Political Economy, 1832); книгу «Общество в Америке» (Society in America, 1837), которая, как и «Демократия в Америке» Токвиля, была плодом поездки в США; трактат об образовании («Домашнее образование», Household Education, 1848); после поездки на Средний Восток – работу «Восточная жизнь, настоящее и прошлое» (Eastern Life, Present and Past, 1848); «Тридцатилетний мир» (The Thirty Years' Peace, 1849), историю периода между 1816 и 1846 годами. Мартино также писала статьи для газет, очерки и романы; кроме того, она сделала сокращенный перевод «Позитивной философии» Конта (1853)[414].

Джордж Элиот однажды сказала: «Мне доставляют радость все предметы»[415]. «Жадная до всех знаний» Мэгги Талливер, героиня романа «Мельница на Флоссе» (The Mill on the Floss, 1860), явно похожа на саму писательницу. Знаменитые романы давно затмили все остальные труды Джордж Элиот, но начинала она как неофициальный редактор журнала The Westminster Review, впоследствии ставшего ведущим периодическим изданием ее времени, а также писала большие статьи на такие темы, как «Женщина во Франции», «Церковная история девятнадцатого столетия», «Будущее немецкой философии», переводы и этнография, а также биографические очерки о Мэри Уолстонкрафт, Гёте, Мильтоне, Теннисоне, Вагнере и прочих. Она знала семь иностранных языков и перевела «Этику» Спинозы, «Сущность христианства» Людвига Фейербаха и вызвавшую много споров «Жизнь Иисуса» Давида Штрауса. В 1850-е годы, когда Мэри Энн познакомилась с Джорджем Генри Льюисом, ее больше всего интересовали гуманитарные и социальные науки (главным образом идеи Огюста Конта и Герберта Спенсера). Став сожительницей Льюиса, она сопровождала его в научных экспедициях и «читала вместе с ним труды по медицине, зоологии, анатомии и морской биологии»[416].

Льюис, которого сейчас чаще вспоминают как партнера Джордж Элиот, и сам был замечательным полиматом. Он был редактором журнала The Fortnightly Review, опубликовал два романа, а также «Историю философии в биографиях» (A Biographical History of Philosophy, 1845–1846), труд по испанской драматургии, анализ философии наук Конта и биографии Робеспьера и Гёте. Затем он обратился к естественным наукам, написал исследование по морской биологии, книгу по физиологии и незаконченный трактат по психологии, «Проблемы жизни и разума» (Problems of Life and Mind, 1875), который Элиот дописала после его смерти[417]. Так сложилось, что этот высокообразованный человек никогда не учился в университете.

Интерес Элиот к естественным наукам хорошо виден в ее очерках, письмах и заметках, которые выдают ее осведомленность в геологии, биологии, физике, астрономии и анатомии. Отмечалось, что ее творчество «пропитано научными идеями и рассуждениями» настолько, что ее даже критиковали за излишнее количество научных отсылок в художественных произведениях[418]. В ее записных книжках сохранились свидетельства кропотливых исследований, которые она проводила при подготовке к написанию романов. Работая над «Мидлмарч» (Middlemarch, 1871–1872), она изучила политическую историю Англии, охватывающую несколько десятилетий перед избирательной реформой 1832 года. Для «Ромолы» (Romola, 1862–1863), героиня которой, женщина эпохи Возрождения, желала стать такой же ученой, как Кассандра Феделе (см. главу 2), Элиот собирала материал во Флоренции, Британском музее и Лондонской библиотеке[419]. Чтобы написать роман «Дэниэль Деронда» (Daniel Deronda, 1876), в котором речь идет о жизни общины лондонских евреев, она выучила иврит и стала, если верить Льюису, «столь же глубоко сведущей в еврейской истории и литературе, как любой раввин». Все помнят нелицеприятный портрет ученого Эдварда Кейсобона в «Мидлмарч», но сама писательница признавалась, что «черты Кейсобона не совсем чужды и моему собственному характеру».