Русская армия и флот в XIX веке - Любомир Бескровный

Главными предметами учебного плана были тактика и стратегия. Под тактикой подразумевалось «искусство образовать войска и посредством оных приводить в исполнение соображения стратегии, которая, в свою очередь, есть искусство устремлять наивыгоднейшим образом к достижению цели войны». Сначала курс тактики подразделялся на начальную и высшую, но вскоре было признано, что в задачу стратегии должно войти лишь изучение основ высшей тактики. Увлечение стратегией продолжалось недолго. В 40-е годы снова вернулись к прежнему делению курсов. Было установлено, что основанием преподавания начальной тактики должны стать строевые уставы, поскольку академия «должна приготовлять не столько ученых, сколько… офицеров для службы в войсках».

Стратегия предусматривала освещение систем известных военных теоретиков, при этом ни одна из этих систем не признавалась полностью приемлемой. Исходным пунктом курса было то, что «постоянных и безусловных правил для действий нет, и сама стратегия состоит из исследования элементов и средств и в оценке их влияния на ход войны». Генерал Медем, читавший этот курс, учил, что «никакая теория не может выучить искусству вести войны», она лишь может подготовить к этому.

Большое место занимала военная история, которая дополнялась курсом военной литературы. В учебный план входили также военная география и статистика, геодезия и топография, дополняемые черчением и съемкой. Остальные предметы занимали в учебном плане подчиненное положение.

В первые два десятилетия нащупывались как сам объект знаний, так и установление форм учебного процесса в академии. В отношении тактической подготовки был определен объем знаний в пределе полк — дивизия. В части стратегической — в пределе армии. Все остальные курсы должны были служить формированию офицера, способного мыслить оперативно-стратегическими категориями. Поскольку академия не имела готовых учебных курсов, то профессорам приходилось их создавать самим и размножать литографическим способом.

На этом этапе отмечается стремление приблизить учебный процесс к постановке преподавания в специальных классах кадетских корпусов. Это отметил Милютин. «Ныне, — писал он в 1851 г., — в курсе Военной академии слишком много школьного, теоретического, много педантизма; надобно сделать его более практическим, а для этого все предметы преподавания прямо и непосредственно связать с практическим применением их в самой службе»[417].

Милютин думал в данном случае решить эту задачу путем разумного сочетания теории с практикой, чтобы академия выпускала офицеров, способных ориентироваться в любой обстановке и быть мастерами военного дела. Его точка зрения противостояла взгляду Медема, который полагал, что задача высшей военной школы сводится к тому, чтобы вооружить офицера методом мышления, который он может применить на практике уже после окончания академии.

Руководящие же деятели министерства смотрели на академию как на воинскую часть, где офицеры лишь усовершенствуют свои практические знания. Указывая на эту сторону дела, Драгомиров писал: «Нельзя скрыть от себя то, что не только общие, но и специальные школы 50 лет тому назад в особенном авантаже не обретались. К ней (к науке. — Л. Б.) относились с враждебным недоверием, ее боялись. Это предубеждение доходило до такой напряженности, что при первоначальном обсуждении устава тогдашним генерал-квартирмейстером было подано мнение, что академических офицеров (нужно) расквартировывать казарменно, прикомандировав к полкам Петербургского гарнизона и подчинив не академическому, а строевому начальству; обязать их нести в полках караульную и строевую службу, а лекции посещать в свободное от занятий время и по вечерам»[418].

Что Драгомиров не преувеличивал, свидетельствует факт отсутствия в академии научной библиотеки. Боясь проникновения «опасных» мыслей, Николай I категорически возражал против ее создания и разрешил приобретать лишь учебную литературу. Для надзора за офицерами состоял штат из четырех штаб-офицеров, проводивших ежемесячное аттестование каждого слушателя. Заодно они неусыпно следили за преподавателями. Подбором этих офицеров занимался сам царь. Характеризуя установившуюся систему надзора, Милютин писал: «Малейшая провинность подвергалась взысканиям… За опоздание на лекцию ¼ часа объявлялся выговор, за получасовое опоздание или за невнимание офицера на лекции — суточный арест; за дурное салютование на карауле — выговор, за то, что офицер шел рядом с юнкером — арест. Каждый малейший случай служил поводом или к грозному приказу по академии, или же к не менее грозной беседе директора»[419].

Комплектование академии затруднялось тем, что в войсках не было достаточно подготовленных офицеров В период с 1832 по 1850 г. из войск в академию поступил 351 офицер, а окончило ее 235. В связи с недостаточным количеством поступающих решено было с 1840 г. направлять ежегодно в войска по 30 кадет для стажировки по квартирмейстерской службе и подготовки к поступлению в академию. С 1840 по 1850 г. был направлен 181 кадет. Из них поступило в академию 50, а окончило 35. Всего за первые 18 лет существования академии в нее поступило 410 чел., а окончил 271 чел.[420] Причиной слабого притока слушателей было то, что служба в Генеральном штабе не давала никаких преимуществ. Окончившие академию получали должности дивизионных или корпусных квартирмейстеров. Ученых офицеров генералы николаевской школы всячески третировали и старались поскорее избавиться от «планщиков» и «свитских чиновников». Не удивительно, что приток офицеров в академию в 1852 г. сильно уменьшился. Число офицеров, желавших поступить в академию, несколько увеличилось лишь после введения в 1852 г. некоторых льгот для оканчивающих. В частности, было разрешено возвращаться в свои части, были увеличены оклады. Эти преимущества делали службу более привлекательной. Академия этого времени дала армии ряд выдающихся деятелей. Из ее стен вышли Д. А. Милютин, М. И. Драгомиров, Н. Н. Обручев и ряд других генералов и офицеров.

Военно-хирургическая академия. Вторым крупным высшим военно-учебным заведением, готовившим кадры для армии и флота, была Медико-хирургическая академия, официально функционировавшая с 1800 г.[421] Сначала академия числилась в ведении Медицинской коллегии, но с упразднением последней в 1802 г. была передана в Министерство внутренних дел.

В связи с организацией Петербургской академии со штатом на 120 чел. было решено упразднить Московскую медицинскую школу и Медико-хирургический институт, а также включить в академию учащихся Кронштадтского и Медико-хирургического училищ. Для нее был установлен штат в 280 чел.

Академия в первой половине XIX в. действовала по уставам 1808 и 1835 гг. Она состояла из трех отделений: хирургического (с 5-летним сроком обучения), ветеринарного (с 4-летним сроком) и фармацевтического (с 3-летним сроком)[422]. Первым президентом академии был Виллие. С 1825 по 1838 г. академия дала армии и флоту 636 врачей (терапевтов и хирургов), 183 ветеринарных врача и 34 фармацевта.

В 1838 г. Медико-хирургическая академия была передана в ведение Военного министерства[423]. До 1854 г. она продолжала действовать по уставу 1835 г. в составе трех факультетов. Численность учащихся колебалась от 280 до 300 чел. Ежегодный выпуск составлял в среднем 60–70 врачей. Но уже с 1850 г. число слушателей в академии было доведено до 600 чел.

На 1 января 1852 г. в академии состояло 644 слушателя, из которых стипендиатов было 274 чел., «пенсионеров» — 38 и вольнослушателей — 332[424].

Развитие военно-теоретической мысли

Во второй половине XIX в. характер боевой подготовки резко изменился. На смену феодально-крепостнической рекрутской системе пришла буржуазная всесословная воинская повинность, сохранившая, однако, многие феодальные пережитки. Перевооружение армии нарезным дальнобойным оружием, введение телеграфа и строительство железных дорог создали предпосылки для применения новых способов ведения войны и боя. На этой основе стала складываться тактика стрелковых цепей, потребовавшая кардинальной перестройки системы боевой подготовки.

Процесс перехода к новой тактике занял довольно длительный период. Над руководителями Военного ведомства довлели прежние представления о сущности боя, отрешиться от которых они не могли вплоть до войны 1877–1878 гг. В то же время зачатки нового способа ведения боя появились уже в Крымской войне. На р. Альме и при Инкермане солдаты вопреки приказам офицеров, старавшихся заставить их действовать по уставам в плотных строях, стали применяться к местности и вести стрелковый бой, который из вспомогательного средства (цепи застрельщиков) превращался в главное. Тяжелые неудачи в ходе Крымской войны заставили подумать о необходимости ввести тактическую подготовку во все звенья войскового организма и отказаться от взгляда на строевую подготовку как на всеобъемлющее начало. Новый взгляд на эту сторону дела нашел свое отражение в военно-теоретических работах и уставах 60-70-х годов.