Я – инквизитор - Александр Мазин

И повесил трубку. Это дело, которое надо устроить раньше, чем к его фамилии ухитрятся прибавить слово «покойный».

Чтобы как-то развеяться, Ласковин сходил в кино. На «Джуниора». Вид беременного Шварценеггера однажды привел его в отличное настроение. Но на этот раз не сработало. Может быть, виновата погода?

Ласковин пообедал, если можно назвать обедом полдюжины пожилых бутербродов, и позвонил «разведчику» Юре.

– С утра приехал рыжий,– доложил «разведчик».– На кр-рутой тачке! Первый раз такую вижу. Потом – как обычно. («Уже „как обычно“»! – отметил Андрей.) Разъехались кто куда. Где-то в двенадцать приехал мебельный фургон.

– Мебельный?

– Ну да, мебель привезли, клевую такую. А старую увезли. Вроде все. Федька там остался, наблюдает.

– Молодец,– похвалил Ласковин.– А теперь возьми ручку, запиши номер.

– Я запомню,– сказал Юра.– У меня память, как у компа.

– Тогда запоминай! – И Ласковин выдал ему номер Зимородинского.– Зовут Вячеслав Михайлович. Скажешь: вам утром звонили. Да повежливей: это мой сэнсэй. Если он вас возьмет, считайте – крупно повезло! Дальше: если я завтра не позвоню – наблюдение снять. («Хватит школу прогуливать»,– добавил он мысленно.) Это все. Вячеславу Михайловичу звонить лучше вечером, после семи. Удачи!

Голова опять разболелась, и Ласковин проглотил очередную таблетку. У него оставалось примерно полтора часа. Затем – ТОО «Шанкар». Очень возможно, что это будет его последний «укус», но отступать Андрей не будет. Во всяком случае, он неплохо повеселился. Ласковин улыбнулся, вспомнив, какой счет могут выписать ему «тобольцы». И, в частности, гражданин Крепленый. Счет был что надо! Смерти Андрей больше не боялся. Жизнь выглядела слишком мрачной, чтобы за нее цепляться.

Через полтора часа он снова был на Большеохтинском.

А еще через три часа Ласковин проводил взглядом втянутый под лед «чероки» и побрел к метро, прикрывая лицо от сыплющихся сверху хлопьев снега. В прежние времена этот нескончаемый полет огромных снежинок, при почти полном безветрии возникающих из ниоткуда в свете уличных фонарей, Ласковин счел бы красивым. Но теперь то была всего лишь холодная влага, стекающая в ту чашу весов, где уже лежали боль, озноб и безысходность. Андрей был еще жив, и это единственное, что можно было положить на другую чашу.

Глава пятнадцатая

Два часа Ласковин просидел на скамейке в метро. Здесь было тепло, сухо и безопасно. В помоечном своем плащике Ласковин был просто одним из бомжей, существ, от которых, как правило, отводят глаза.

«Буси-до – Путь воина – это путь к смерти. Когда у тебя есть два пути, выбирай тот, что ведет к смерти, потому что слабость твоя толкает тебя на другой. Не рассуждай. Направь мысль на избранный путь и иди. Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер напоминай себе о смерти. Не позволяй мыслям о долгой жизни завладеть тобой, иначе погрязнешь в пороках и беспутстве. Подумай, как непрочна жизнь воина. Живи так, будто этот день – последний».

Когда-то эти слова из самурайского кодекса неплохо укрепляли дух Ласковина. Теперь же, мысленно повторяя их, он не ощущал прежнего подъема. Может быть, потому, что никогда раньше не оказывался в условиях, когда каждый день действительно может стать последним.

«Если ты умрешь, не достигнув цели, твоя смерть может показаться глупой и никчемной, но зато честь твоя не пострадает!»

Андрей не мог с этим смириться. Он не был ни самураем, ни буддистом, и жизнь не была для него эпизодом в иллюзии бытия.

«Никогда не следует задумываться над тем, кто прав, кто виноват. Никогда не следует думать о том, что хорошо, а что нехорошо… Рассуждающий воин не может принести пользы в бою…»

Было во всем этом что-то ущербное.

«Те, кто держится за жизнь, умирают. Те, кто не боится смерти, живут. Все решает дух. Постигните дух, овладейте им, и вы поймете, что есть в вас нечто превыше жизни и смерти – то, что в воде не тонет и в огне не горит».

Вот это было ближе к правде, но, как любил говорить Слава Зимородинский, «О каждом человеке можно с определенностью сказать только одно: он умрет!»

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас! Святый Боже, Святый Крепкий…

Рядом со скамейкой, на которой сидел Ласковин, на полу устроился нищий.

– …Святый Бессмертный, помилуй нас!.. Святый Боже…

У колен его лежала меховая шапка с горсткой мелочи. Нищий быстро крестился и каждое крестное знамение завершал резким наклоном. Как заводная кукла.

– …Святый Крепкий, Святый Бессмертный…

Глядя на его макушку с сальными прядями волос, Ласковин вдруг понял, что для него сейчас реальность не утонченная безупречность Буси-до, а вот этот полностью отверженный людьми человек, с полным равнодушием к сотням шаркающих мимо ног повторяющий:

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный…

Ласковин поднялся, и нахлынувшая боль заставила его крепко сжать зубы. Минуту он постоял, привыкая, потом двинулся к эскалатору. Поднимаясь вверх, Андрей проглотил очередную пару таблеток. Спустя несколько минут, когда он, пройдя мимо Московского вокзала, вышел на Староневский, боль отступила и настроение его поднялось.

Словно по некоему «великому закону равновесия», пронесшаяся мимо машина обдала Ласковина потоком грязи.

«Не бойся быть смешным!» – сказал себе Андрей, вспомнив нищего в метро и оглядывая осыпанную черными оспинами штанину. «Грязь – не свинец. Высохнет и осыплется!»

Зима, блин! Из-под каждого колеса – клозетная ниагара.

Вспомнилась собственная «жигуленка», чей черный скелет, поди, до сих пор стоит во дворе на Петроградской. Воспоминание это уже не было болезненным. Привык.

Ссутулившись, Андрей брел по изъеденному жизнью тротуару, и чертова слякотная зима понемногу вытягивала из него силы. От мира остался только «хлюп-хлюп» собственных шагов. Ни лица мужчин, ни ноги женщин его уже не интересовали. И наплевать, достанут ли сегодня «тобольцы» или нет. Максимум надежд: чтобы на чердаке на Советской не было засады. Чтобы согреть на спиртовке кружку чаю, залезть в спальник и наконец расслабить ноющие мышцы. Только одна ночь – и ему будет довольно.

Еще один нищий. Бр-р! В такую погоду, на чертовом мокром асфальте! Нет, не на асфальте, на коврике пенопленовом. А все-таки мерзостно. Ласковин перешагнул через вытянутую напоказ, обмотанную грязными бинтами ногу… и остановился. Покопавшись в кармане брюк, выгреб несколько влажных смятых бумажек и опустил в суповую тарелку на костлявом колене. Не этому – тому!

Ласковин вспомнил, что в доме по другую сторону проспекта живет его хороший знакомый. И не ведает о том, что бредет сейчас Андрей мимо в говенном плащике, ссутулившись, как больной артритом. И податься Ласковину некуда. Знал бы – небось позвал бы в гости, накормил-напоил, спать уложил… Вот так, Андрей, и наводят бандюг на хорошего человека!