Дикарь из глубинки или курс выживания для мажорки - Алекс Коваль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– М-м, вкусно.
– Если это сарказм, то не смешно.
– Да ладно тебе дуться, Мил. Это я должен злиться, пришел с работы и остался без ужина.
– Который я, между прочим, готовила целый день.
– Устрою Димке воспитательные работы. Он за этот выверт ответит. Не переживай. А ты давай, вещай, пока я тут наслаждаюсь трапезой.
– Не боитесь подавиться? – прищуриваюсь.
Глаза мужчины все еще красные, после щедрой порции острого перца. И вид у него такой, будто он сейчас заплачет. И смотреть на него сложно. Я едва сдерживаю улыбку. Потому что такой диссонанс строгого мужика с плачущими глазами выбивает почву из-под ног. Это так… мило.
– Чего ржешь? – хмурится. – Может, перец – это вершина айсберга? И меня ждет еще незабываемая ночь? – говорит, а я тут же перестаю улыбаться. – Пургенчику мне тут не подсыпала? А то смотрю, сама есть не торопишься.
– Моя задача была увезти вас в Москву, а не засадить на горшок. Но вы ешьте, я пока готовила, нахваталась. Честно.
– Ладно, – берет кусочек хлеба, накалывает его на вилку и макает в салатный сок. – Продолжай.
– Что продолжать?
– Свою вразумительную речь.
– Вы и так в курсе всей истории. Ваш дед ждет вас, внука своего. Ему нужен толковый приемник. Все...
– Прям таки “все”?
– Слушайте, давайте уже оставим друг друга в покое, а, Михаил? Съездим, вы пообщаетесь с родственником, обсудите все тет-а-тет, а меня больше не увидите? И мне проще и вам легче.
Миша хмурится. Отставляет салатник в сторону. Неожиданно меняет тон разговора, спрашивая без привычного ерничества:
– Можно вопрос, Милена?
Я настолько теряюсь, услышав из уст мужчины свое полное имя, а не привычное уже “Милка”, что только киваю. Отламываю кусочек хлеба, закидывая в рот. Миша снова тянется к салатнику вилкой и спрашивает:
– Как ты к нему попала? На работу. Тебе двадцать пять, родители у тебя, я так понимаю, не простые люди. При деньгах и связях. А ты на старика горбатишься личной помощницей. Не самая приятная и легкая работа. Как так?
– Не только у вас есть гордость и достоинство, Михаил.
– Миша, Мила, – поправляет. – Так как?
– Просто, – пожимаю плечами. – Я хотела самостоятельности. И в карьере, и в личной жизни. Хотела достичь всего сама, а не потому что “вот у нее папа”. И да, у предков на меня были действительно совсем другие планы. Далеко идущие. Отправить учиться в Лондон, выдать замуж за классического чопорного англичанина и нарожать выводок идеальных детей. В их воображении именно такая жизнь для меня.
– Но?
– Я люблю Москву. Когда мне подвернулась возможность стать личной помощницей Андрея Петровича, я согласилась, не думая. Папа пообещал, что не будет препятствовать, но и помогать тоже не будет. Думал, что я перебешусь, устану и все брошу.
– Ошибся, – звучит с ноткой… гордости? Неужели этот суровый мужлан мною гордится? Против воли по моим губам расплывается улыбка.
Я говорю капельку самодовольно:
– Все, что у меня есть и то, кто я сейчас – это полностью моя заслуга.
Я действительно сделала себя сама!
Но не успеваю выпятить горделиво грудь, как звучит новый вопрос:
– Что ты получишь взамен за мой приезд?
Глава 22. Задушевные разговоры
Мила
Такой сложный вопрос, но такой простой ответ. Ответ, который я почему-то не могу произнести. Поэтому молчу. А Михаил откидывается спиной на спинку стула и говорит спокойно:
– С родней я не общаюсь по веским причинам. Одна из которых – это непринятие ими моей матери. Ни во время жизни отца, ни после его гибели. Думаю, это нормальная реакция, правда?
Смотрит внимательно.
Я отвожу глаза, потупив взгляд. Я этого не знала.
– Ты идешь напролом, не считаясь с чувствами других, Мила. Тебе нужно меня доставить к старому зазнавшемуся старику, совершенно наплевав на мои чувства, – мужчина смотрит на меня темными глазами, от взгляда которых холодок пробегает по коже. – А еще меня обвиняешь в бесчувственности и твердолобости.
А вот сейчас обидно!
Я поднимаюсь из-за стола и начинаю собирать посуду. Руки дрожат. Лихорадочно, резко, быстро сгребаю остатки в мусорное ведро. Все летит туда: и рагу, и остатки салата с картошкой. Все к черту! Убираю тарелки в посудомойку и, плеснув себе воды в стакан, выпиваю его залпом. Стараюсь не смотреть и не дышать в сторону Миши.
Хочу покинуть кухню, но он успевает ухватить меня за руку. Заставляет остановиться и оглянуться. Я бурчу:
– Чего еще?
– Обиделась?
– Ну, что вы, – натягиваю улыбку. – Разве на правду обижаются? – шмыгаю носом. – Больно, глаза колет, но это пройдет. Я вас услышала, Михаил Русланович, – хочу выдернуть руку из его захвата, но не выходит.
– Сядь, – звучит в приказном тоне.
Хочется возмутиться и послать его куда подальше. Но что-то стопорит меня, и я послушно оседаю на стул рядом.
Михаил поднимается на ноги и лезет в нижний шкаф, достает оттуда бутылку вина и ставит на стол. Тут же появляются два бокала, нарезка сырная с фруктами. Он откупоривает бутылку и разливает по фужерам. Вручает мне один и, сев рядом, подхватывает свой.
– Давай за перемирие?
Смотрю в его глаза – они вроде потеплели. Смотрят участливо и внимательно. А у меня от одного только вида бордового вина и нескольких сортов сыра запустился слюноотделительный процесс. Я сдаюсь.
– Давайте.
– Только на “ты”, Милка.
– Хорошо. Давай.
Звонко ударяемся бокалами, и я делаю глоточек. Легкая, полусладкая ягодная прохлада с терпкими нотками обволакивает язык. Приятным теплом скользит по горлу, проникая в кровь, согревая. Я непроизвольно мычу от удовольствия, зажмурившись.
– Нравится?
– Очень!
– Домашнее. Сам в прошлом году делал, – хвастается Румянцев.
– Вкуснее ничего не пила! – пламенно заверяю мужчину.
Миша улыбается. Расслабленно так, что у меня неожиданно перехватывает дыхание. Я засматриваюсь. Смотрю на эти губы, что так часто сурово поджаты, и сердце начинает частить. Нездорово. Ненормально. Опасно частить! Но мне так нравится… Улыбка его. Он сразу будто нежнее, ранимее и
