Суд королевской скамьи - Юрис Леон

Молодежь отбрасывает и попирает большинство старых законов и моральных норм. Сплошь и рядом мы с запозданием выясняем, что наше общество поражено лицемерием, расизмом и придерживается ложных сексуальных ценностей. Но в своем стремлении вырваться из этого круга молодежь отказывается и от неизменных ценностей и накопленной мудрости, не в силах предложить что-либо иное.

Что я могу сделать как писатель? Боюсь, что очень мало. Кроме всего прочего, мне довелось видеть, как болезненные, нездоровые тенденции проникают в искусство, литературу и музыку, и лжепророки возлагают на себя фальшивые лавры. Нас в изобилии окружают символы отчаяния и потерь. Посмотрите, что представляют собой сегодняшние танцы. Прислушайтесь к этой музыке.

Как бы то ни было, мое дело — писать. Это единственное, что я могу делать: стараться затыкать пальцем дыру в плотине, когда вокруг хлещут потоки воды.

Я думаю, что, если бы я мог создать какой-нибудь воображаемый американский городок и написать его историю и историю его жителей с начала до конца, с самых разных точек зрения от момента основания до упадка, это могло бы быть моим самым ценным достижением. Я хотел бы тщательно изучить хоть какой-то один кусочек жизни и, обретя доподлинное знание о нем, испытать озарение, которое поможет мне разобраться во всей остальной жизни,

Все это потребует три-четыре года для сбора материала, который должен вылиться в роман. Ванесса скоро закончит военную службу в Израиле и присоединится ко мне в Саусалито, где она будет ходить в колледж в Беркли, который станет, как я надеюсь, богатым источником моих собственных изысканий.

Бен? Бен теперь сеген мишне (лейтенант) Кэди военно-воздушных сил Израиля. Я горжусь им. Но я и боюсь за него. Хотя не сомневаюсь, что с той подготовкой, которую он получил, Бен будет лучшим летчиком из нас троих.

До чего приятно было видеть, что молодежь Израиля имеет ясную и возвышенную цель жизни— выживание своей страны.

Надо сказать, что единственная возможность спасения человечества заключается в том, чтобы достаточное количество людей было готово отдать свои жизни за что-то или за кого-то, кроме себя самих.

В эти дни мне пришлось стать записным оратором. Я получил приглашение на писательский семинар и три дня только и делал, что отвечал на вопросы.

— Конечно, любой может стать писателем. Надо только сесть и начать работать. Вот вам лист бумаги.

— Каким образом? Позаботьтесь лишь, чтобы у вас был удобный стул.

Или:

— Я тоже писатель, но мне не везет так, как вам, мистер Кэди.

Все завершилось после моего выступления на банкете. Поднявшись на возвышение, я вгляделся в сосредоточенные серьезные лица присутствующих.

— Кто здесь хочет быть писателем? — спросил я. Все подняли руки. — Так какого черта вы не сидите дома и не пишете? — сказал я, покинув сцену.

Этим и завершилась моя карьера участника писательских семинаров.

Тем не менее для евреев я стал открытием. Еврейская благотворительность всегда была тем образом жизни, которого придерживался мой отец и моя семья. Заботиться о своих ближних всегда было для нас способом существования. В этом суть Израиля. С самого детства помню, как в еврейском магазинчике на Черч-стрит в Норфолке всегда стояла «пашке» — небольшая баночка для взносов в помощь Палестине.

Вот я и хочу вам сказать, что евреи никогда не избегали ситуаций, в которых надо было жертвовать деньги, и в 19бб году я выступал на ста шестнадцати таких мероприятиях. Не могу утверждать, что выступать мне всегда было легко и приятно. Я не испытывал симпатии ко всей процедуре, начиная с, комитета по встрече в аэропорту и интервью по телевидению и кончая интимными обедами с наиболее крупными жертвователями, да и необходимость говорить со сцены настолько волновала меня, что приходилось прибегать или к выпивке, или к транквилизаторам. Как бы там ни было, после выхода «Холокауста» я стал популярен, и мне было очень трудно отказать этим людям.

Милли, секретарша Эйба, встретила Сиднея Черноффа, который представлял Университет Эйнштейна, второе самое крупное еврейское учебное заведение в Чикаго.

— Мистер Кэди звонил и предупредил, что на несколько минут запоздает. Не хотите ли подождать его в кабинете?

Значит, вот где он работает. Преисполненный благоговения, Чернофф огляделся. Потрепанное кожаное кресло, старенькая пишущая машинка, стол, заваленный безделушками, с фотографиями его двух детей в израильской военной форме. Ему на неделю хватит рассказов! На стене была надпись: «МАРК ТВЕН-СИТИ, КАЛИФОРНИЯ», и всю стену закрывали пришпиленные к ней листки бумаги с датами, статистическими данными, именами действующих лиц и перечислением членов семей, а также данные о системе образования, политической жизни, индустрии и культуре этого выдуманного города.

Представить только! Город, созданный воображением!

На длинном столе у другой стены высились груды книг, документов и снимков, посвященных всем деталям городской жизни — национальные меньшинства, бунты и наводнения, забастовки, полиция и пожарная служба.

Пребывание Сиднея Черноффа в этом святилище было грубо нарушено треском двигателя подъехавшего мотоцикла. Он посмотрел из окна на подъездную дорожку, на которой остановился мотоцикл какого-то мужлана; тот выключил двигатель и слез с седла. Бог мой! Это был Абрахам Кэди!

Чернофф старался быть воплощением вежливости и спокойствия, когда Кэди в высоких сапогах и кожанои куртке поздоровался с ним и, плюхнувшись в кресло, водрузил на стол ноги и попросил Милли принести для него «кровавую Мэри».

— У вас довольно любопытное средство передвижения, — заметил Чернофф, стараясь сказать хоть что-то достаточно сдержанное в адрес мотоцикла.

— «Харлей-Спортстер 900», — сказал Эйб, — и все матери относятся к нему как к исчадию ада.

— Да, похоже, это очень мощная машина.

— Время от времени я чувствую, что мне надо встряхнуться и проветрить мозги. Два месяца я носился с ребятами из Бюро по борьбе с наркотиками.

Навидался омерзительных зрелищ. Прошлой ночью мы нашли двух мальчишек двенадцати-четырнадцати лет, умерших от слишком большой дозы героина.

— Чудовищно.

— Единственный недостаток мотоцикла в том, что он не летает. А пилотские права я получить не могу. Из-за глаза, как вы понимаете.

Хилли принесла «кровавую Мэри» для Эйба и чай для Черноффа. Сделав глоток, Чернофф одобрительно пожевал толстыми пухлыми губами. У него был низкий мелодичный, говоривший о его незаурядном интеллекте голос, и, играя им, он стал постепенно подбираться к предмету своего визита. Пристрастие Кэди к мотоциклам несколько шокировало его, но хозяин все же был крупным романистом, с которым можно было говорить изысканным языком, свойственным культурным людям. Чернофф увил свою речь еврейскими выражениями, цитатами из Талмуда и перемежал ее описаниями встреч, которые он лично имел с другими выдающимися людьми, Он объяснил, почему человек уровня Абрахама Кэди обязательно должен иметь дело с Университетом Эйнштейна, вторым по величине еврейским учебным заведением в стране. Эйбу может быть представлена кафедра на факультете искусства и литературы, взамен чего Эйб поможет собрать для него средства. В свою очередь, Абрахам Кэди получит глубокое духовное удовлетворение от сознания того, что он способствует развитию еврейского образования и интеллекта.

Эйб с шумом сбросил ноги со стола.

— Я был бы рад появиться у Эйнштейна, — сказал он.

Чернофф не мог сдержать радости, которая готова была забить ключом! Кэди оказался отнюдь не тем чудовищем, которое он тщился из себя изобразить. Еврей всегда остается евреем, и рано или поздно это в нем скажется.

— Но у меня есть одно небольшое условие, сказал Эйб.

— О, конечно.

— Деньги, которые мне удастся собрать, должны быть использованы с одной-единственной целью — набрать хорошую футбольную команду, нанять знаменитого тренера, чтобы рано или поздно команда могла на равных встречаться с самыми сильными соперниками в стране.

Чернофф не мог скрыть своего удивления.

— В Университете Эйнштейна прекрасная программа физического воспитания, — сказал он.

— Вот в чем дело, мистер Чернофф. У нас хватает ученых, интеллектуалов, врачей, юристов, критиков, математиков, музыкантов и любителей собирать фонды, чтобы обеспечить любую неразвитую страну мира, включая Техас. Но вот как я смотрю на ситуацию. Евреи упражнялись в словопрениях две тысячи лет без заметных успехов в деле защиты их человеческого достоинства. Несколько тысяч наших соплеменников в Израиле дали отпор всем врагам, откуда и начало расти уважение к нам. Я хотел бы увидеть, как одиннадцать здоровых еврейских парней из Университета Эйнштейна выходят на поле против команды «Нотр-Дам». Я бы хотел, чтобы любой из них мог сшибить с ног соперника и пробиться сквозь любой заслон, пусть даже его накажут за излишнюю резкость. Я хотел бы видеть, как еврейский игрок посылает мяч за пятьдесят ярдов другому такому же игроку и тот мертвой хваткой берет его, пусть даже на спине у него, как цепные псы, висят три противника.