Повести - Исай Калашников

— Я ознакомился с вашими показаниями, — как-то очень буднично, словно продолжая начатый разговор, сказал Зыков. — Нужны некоторые уточнения. Будьте, пожалуйста, повнимательнее.

— Устал я, — Сысоев провел ладонью по лицу — сверху вниз. — Мне все это надоело.

— Ничего не поделаешь, — с сочувствием вздохнул Зыков. — Слишком серьезно то, о чем идет речь.

Алексей Антонович сидел в стороне на мягком диване, держал перед собой открытый «Огонек», добросовестно пытаясь читать, но взгляд скользил по строчкам, не различая слов.

— Никак не пойму — чего вы хотите? — устало спросил Сысоев.

— Чего же тут не понять! — удивился Зыков. — Мы ведем расследование тяжкого преступления. Вы к нему имеете какое-то касательство. Или я не прав?

— По-вашему получается — убийца я. Доказать мне свою невиновность нечем. Пишите что хотите, но оставьте меня в покое.

— Ничего себе — пишите что хотите! — рассмеялся Зыков. — Вы, кажется, слабо представляете то, чем мы занимаемся. Кстати говоря, по закону вы вовсе не обязаны доказывать свою невиновность. Это мы должны ее доказать, если вы действительно невиновны. И мы это сделаем. Но у нас есть просьба — помогите нам.

— Вы собираетесь доказывать мою невиновность? — недоверчиво спросил Сысоев. — Тогда я совсем ничего не понимаю. Здесь мне пытались доказать совсем обратное.

— Видите ли, тут, — Зыков постучал пальцем по протоколам, — тут есть много такого, что приводит к выводам, неблагоприятным для вас.

— Это я знаю. Но я не убивал.

— Давайте исходить из этого — вы не убивали. И давайте попробуем доказать это.

— Не получится. На слово вы не верите, а факты — я знаю — против меня. Противопоставить мне нечего.

— Э, нет, я с вами не согласен! — почти весело возразил Зыков. — Все не совсем так, как вы думаете. От вас требуется одно — отвечайте на вопросы точно, ничего не скрывая и не выдумывая. Договорились?

Сысоев кивнул — согласен.

Алексею Антоновичу было понятно стремление Зыкова расположить Сысоева к доверительному разговору. Кое-чего ему, кажется, удалось добиться. Сысоев не вешает головы, из взгляда ушло тусклое безразличие. Так уж устроен человек — в самом безнадежном положении он на что-то надеется. Однако Зыкову следовало бы помнить, что надежда, даже призрачная, способна во много раз увеличить силы человека. А упорства у Сысоева и без того предостаточно.

— Сначала давайте с вами порассуждаем, — предложил Зыков. — Чрезвычайно важный момент — с каким намерением вы приехали в поселок?

— Убивать я никого не собирался! — хмуро сказал Сысоев.

— Не спешите. И не повторяйте того, что уже говорили. Можно допустить — вы ненавидели Минькова. Можно также допустить, что у вас было намерение расправиться с ним. Правда, сразу же возникает вопрос: при чем здесь Миньков? Его устранение ничего не дает. Все дело в Вере Михайловне, ваше счастье или несчастье зависит в конечном счете только от нее. В жизни, однако, бывает всякое… На убийство может толкнуть ненависть, чувство мести. Значит, пока считаем, что вы задумали убрать Минькова. Естественно, что в этом случае вы должны были проявить максимум осторожности.

Алексей Антонович насторожился. Зыков, кажется, недопустимо увлекся, в своих рассуждениях затронул главное, коренное, тут самая малая неосторожность, ошибка могут сильно повредить делу.

— А что получается у вас? — невозмутимо продолжал свои рассуждения Зыков. — Вы едете на автобусе, маршрут которого заканчивается в поселке. Почти все пассажиры местные. Не обратить внимания на вас, незнакомого человека, не могут. Куда логичнее было, например, сойти в соседнем селе и в поселок добраться пешком. Дальше. Останавливаетесь в гостинице. Посылаете записку Вере Михайловне. Словом, делаете все, чтобы подозрение пало на вас…

Настороженность Алексея Антоновича переросла в тревогу. Он что, соображать, перестал? Он что делает?! А Сысоев-то… Куда подевалась отрешенность, шею вытянул, каждое слово ловит. Еще бы! Считай, утонул, под ноздри подперло, а тут тебе любезно протягивают руку, сделайте милость, выбирайтесь.

— К чему мне было прятаться, скрываться, — сказал Сысоев, — если приехал лишь для того, чтобы поговорить с Верой?

— Тогда у меня будет вопрос, — Зыков скосил глаза на свои пометки. — С Верой Михайловной вы не виделись несколько лет. И вдруг… Можете это объяснить?

— Мне не хотелось бы… — Сысоев сразу сник.

— И все-таки объяснить это надо. Мы же договорились.

— Ладно. — Сысоев облизал сухие губы. — Ладно… Недавно я совершенно случайно встретился с Верой в городе. На улице. До этого думал — забыто, пережито. Но увидел ее… Дело, однако, не в этом. Мы поговорили минуту, от силы — две. Не помню о чем. Но одно слово… Она назвала меня предателем. Вера не из тех, кто легко бросается словами. Да еще такими. Как плетью по лицу — предатель. Это слово засело во мне, будто ржавый гвоздь в доске. Где, когда я ее предал? Жить невозможно, когда в тебе свербит такое. Вот я и поехал… И выяснил… — Он потянулся к графину, неверными руками наполнил водой стакан, залпом выпил. — Ужасно и то, что там, под дождем… Я смотрел на нее и чувствовал — предал. Не знаю, где и как, но предал. Я действительно предатель. Как жить теперь?

— А до этого вы чувствовали себя виноватым перед Верой Михайловной?

— Нет, — подумав, Сысоев уже тверже повторил: — Нет.

— Ну а с Миньковым… Нелады, трения возникали?

— Нет. Правда, в годы студенчества он был порядочным шалопаем. Спорили. Но как друзья. До ссор не доходило.

— А не могли вы его где-то, когда-то обидеть?

— Не знаю. Не думаю. Скорее всего — нет. Об этом лучше спросить у него.

— Наверное… Скажите, только честно, а у вас обида на Минькова была?

— Обида на Степана? — спросил Сысоев, покачал головой. — На него обиды не было. На Веру была. Большая…

— Из-за чего?

— Любил я ее. Дружили. Свадьба намечалась…

— Что же случилось?

— Не знаю. До сих пор не пойму.

— Поставим вопрос иначе — как это случилось?

— Просто… — Сысоев помедлил, может быть, раздумывая, стоит ли отвечать, но, встретив доброжелательный взгляд Зыкова, продолжил: — После института меня направили в другой город. Вера еще училась. Мы переписывались. Вдруг она перестала отвечать. Не дождался ответа на несколько писем. Пишу Степану: не случилось ли чего? Отвечает: ничего не случилось. Вера жива-здорова. Учится. Иногда бывает на танцах. Очень все это меня задело. Пишу ей, что тут, мол, прекрасные девчата, есть с кем потанцевать и я без ее писем не скучаю. Наплел еще что-то в этом духе. Получаю телеграмму. Вера просит меня вообще не писать. Она давно хотела попросить об этом, но не решалась. А из последнего моего письма поняла, что желание прекратить всякие связи — обоюдное. И она рада этому. И желает мне счастья. Вот…