Повести - Исай Калашников

Лицо у Сони вытянулось. Она часто заморгала глазами, села ближе к Тимофею, просительно сказала:

— Не оставляйте в эти дни своего друга одного. Тяжело ему.

Тимофей угрюмо-сосредоточенно смотрел на кончик папиросы, зажатой в прокуренных до желтизны пальцах, молчал. Заботливость Сони не произвела на него никакого впечатления. Видимо, следовало оставить его одного, но, поколебавшись, Зыков все же решил продолжать разговор.

— В поселке говорят, что вы в свое время часто пили, — верно это?

Соня резко повернулась, с нескрываемым возмущением посмотрела на Зыкова.

— Было, — коротко и равнодушно ответил Тимофей.

— А сейчас? — невозмутимо гнул свое Зыков, не желая замечать возмущения Сони.

А Миша наклонился и, пряча усмешку, закрыл ладонью подбородок. Должно быть, очень уж забавным показался ему этот вопрос.

— Выпиваю, — уныло проговорил Тимофей. — Но редко. Степану слово дал.

— Какое слово?

— Без него в рот не брать.

— И держите свое слово? — ввязалась-таки в разговор Соня.

— Держу.

— Послушайте, да вы же молодец! И Миньков молодец. Именно такой и должна быть настоящая дружба! — Она свысока глянула на Зыкова и Мишу. — Потатчик не друг, а недруг. Если бы все понимали это!

— Тимофей, еще один вопрос. — Зыков помедлил. — Такой вопрос… Есть слухи, что вы с Миньковым незаконно, как браконьеры, добывали соболей. Что вы на это скажете?

— Брехня. Самих пощупайте, кто так говорит.

Кивком головы Соня одобрила его ответ — так, Тимофей, верно, Тимофей, — им же язвительно улыбнулась, не улыбнулась, сказала: ну что, съели? Мише, кажется, все это сильно не понравилось, он беспокойно поерзал на лавке и взглядом попросил у Зыкова разрешения задать Тимофею вопрос, и Зыков, давая понять, что разрешает, слегка наклонил голову.

— Вы здесь родились и здесь живете, — начал Миша издалека. — С детства охотой занимаетесь. Я хотел бы узнать, какое оружие охотники больше всего ценят?

«Пулю нашел, не терпится найти и винтовку», — подумал Зыков.

— По охоте и оружие. На белку — мелкашка. На птицу — дробовик. На зверя — карабин, — охотнее, чем прежде, ответил Тимофей.

— А винтовка лучше карабина? — напролом ломился к цели Миша.

— Не имел. Не знаю.

— Но у кого-то, наверное, есть?

— Не видел.

Стоило Мише на секунду замешкаться — и нить разговора перехватила Соня.

— Послушайте, Тимофей, вам надо бы самому как следует подумать, кто мог стрелять в вашего друга. Или на милицию надеетесь? На них?

— Что милиция… Что думать… Концы в воду. Никто не найдет, — пробубнил Тимофей, не поднимая опущенной головы.

Разговор этот ничего к тому, что было уже известно, не прибавил. И, выходя из неуютной избенки Тимофея, Зыков отчетливее, чем раньше, почувствовал: все придется начинать заново.

Едва они отошли от дома, как Соня с возмущением накинулась на них:

— Не хотела бы я попасть к вам на допрос! Какие деликатные вопросы задаете! Ты пьяница, да? Ты браконьер, да?

— А ты нам не попадайся, — шутливо посоветовал Миша и уже более серьезно добавил: — Впредь, пожалуйста, старайся не вмешиваться в наши разговоры.

«Вот так Миша! Молодец, ну молодец! — весело подумал Зыков. — Уж чего-чего, но того, что Миша может так сказать Соне, не ожидал. Есть характер у парня, есть».

— Подумать только — не вмешивайся! — Соня передернула ремень сумочки, перекинутой через плечо. — Мне что, сидеть и молча удивляться вашему следовательскому искусству? Какая, например, филигранная тонкость в таком намеке: винтовка, из которой убита Минькова, случайно не у тебя?

У Миши вспыхнули уши, меж бровей просеклась морщинка. Кажется, назревала маленькая дружеская ссора, и Зыков, взяв Соню под руку, сказал:

— Не смешивайте две вещи — ни к чему не обязывающий разговор и допрос. Поймите и другое. Тимофею наша дипломатия не нужна. Он бы ее не понял.

— Бесчувственная грубость доходчивее? Да?

— Спорить будем вечером. За чайком с молочком. А сейчас — тиш-и-на. — Зыков засмеялся и повернул к поселковому Совету.

Председатель был на месте. Крюча покалеченную руку, подписывал какие-то бумаги. Увидев их, сразу же отложил ручку, распрямился. На его немой вопрос Зыков ответил:

— Пока ничего. Глухо, Петр Ильич. Позвонить можно?

— Пожалуйста… Как же так — ничего? Народ волнуется, спрашивает. Тут приходится думать не только о преступнике, но и о воспитательных задачах.

— С этим у вас, с воспитательными задачами, кажется, далеко не все в норме, — сказала Соня.

— Ишь ты, прыткая какая! — Глаза председателя, окруженные сетью морщин, моргнули удивленно и обиженно: — Сразу — вывод.

— Не прыткая и не сразу, — воинственно блеснула очками Соня. — Я успела усвоить: Миньков боролся с браконьерами в одиночку. Если не считать Тимофея Павзина.

— В помощи Минькову не отказывали. Это вы напрасно. Он сам не очень нуждался в нашей помощи.

— Он-то нуждался. Но здесь, — Соня постучала пальцем по председательскому столу, — здесь Степана Минькова, уверена, не очень-то понимали.

— Ну-у? Так-таки и не понимали? Не захотели понять? Или другие выводы имеются? — Петр Ильич откинулся на спинку стула, серьезно и заинтересованно разглядывая Соню.

— Выводы сделаете сам. А пока что получается безотрадная картина. У Минькова один помощник, одна опора — Павзин. А кем был до Минькова Тимофей Павзин? Лодырь, пьянчужка, браконьер — не о нем так говорили?

— Что было — то было.

— А воспитательная работа была?

— Подожди, вострячка, прекрати на время атаку. Тут вопрос принципиальный. Мы тут, на мой ум, понапутали черт-те сколько. Подожди, подожди… Раз про это разговор зашел, я до конца все выскажу. — Петр Ильич обвел всех строгим взглядом. — Так вот… Парнишка в школе набедокурил — с кого ответ спрашиваем? С учителя, с пионервожатой, с родителей. Стругаем: вы, такие-сякие, не воспитываете. Ладно. Парнишка стал парнем. Колобродит. Пьет там, хулиганит или от работы отлынивает. Коллектив, комсомол виним. Куда смотрите? Его сверстников-ровесников, хороших ребят и девушек, стыдим. А сам виновник, с детства видя вокруг себя такую карусель, начинает себя пупом земли чувствовать. Безобразие это! Прежде всего сам человек перед всеми должен держать ответ за себя, а уж в последнюю очередь — другие за него. С детства надо приучать к этому. В случае чего — с самого виновника, не с других шкуру драть надо… Тимофей Павзин — статья особая. А все же… Он в малолетстве сиротой остался. Определили его в детдом. Сбежал. Приструнить надо было. Нет, нашлись такие, стали детдом охаивать, что, мол, за жизнь. Проживет и тут. Ну живет. Сирота, все жалеют. В каждом доме привечают. Куском хлеба делятся. И сам Тимоха с ружьишком в лес бегает, понемногу промышляет. Все есть, что человеку в его годы нужно. А вот учится все хуже и хуже. Надо бы его опять же в оборот взять. Так нет. Ребят, которые посильнее, за ним закрепили. Пока то да сё, Тимоха сообразил, что с него спрос невелик. Понемногу отбился от учебы. Чуть что — в тайгу. Удачливым на охоте оказался. Деньги завелись. Попивать стал. На питье, известно, никаких денег не хватит. Продал дом, перебрался в заброшенную избенку. Деньги, конечно, распылил. Стыдишь, говоришь — молчит, а свое делает. Браконьерить стал и на Байкале, и в тайге. Но не попадался. Только ведь от народа не скроешься. Решил я за него взяться. Не стал его убеждать-уговаривать, сказал, что если будет браконьерить — оружие, лодку, сети отберу и принудительно заставлю работать в леспромхозе. А он другой работы боится, как черт ладана. Жму дальше. Ежели, говорю, собачий сын, теперь ты работу бросишь, как бросал раньше, и сбежишь в тайгу — выселю навсегда отсюда. Дошло-таки до него. Стал выправляться.