Стихотворения и поэмы - Вадим Шершеневич

<1917>

«Не может выбиться…»

Не может выбитьсяТонущая лунная баба из глубокого вздоха облаков.На железной вывеске трясется белорыбицаПод звонкую рябь полицейских свистков.

Зеленый прибой бульвара о рыжий мол СтрастногоРазбился, омыв каменные крути церквей.И здесь луна утонула. Это пузырьки из ее рта больного— Булькающие круги фонарей.

На рессорах ветра улыбаться броситьРжавому ржанью извозчичьих кляч.Крест колоколен строг, как проседь,Крестом колоколен перекрестится плач!

И потекут восторженники, как малые дети,Неправедных в рай за волосы тянуть.Мое сердце попало в реберные сетиИ ушлое счастье обронило путь.

Но во взметы ночи, в сумеречные шишки,В распустившиеся бутоны золотых куполов,Мысли, летите, как мошки, бегите как мышки,Пробирайтесь в широкие щели рассохшихся слов.

С кругами под глазами — колеями грусти,С сердцем пустым, как дача в октябре, —Я весь, как финал святых златоустий,Я молод —Холод,Прогуливающийся по заре.

И мой голос громок; его укрепил я, кидаяПонапрасну Богу его Отченаш;И вот летит на аэро моя молитва большая,Прочерчивая в небе след, как огромный карандаш.

Аэроплан и молитва это одно и то же!Обоим дано от груди земной отлетать!Но, Господи Маленький! Но, Громадный Боже!Почему им обоим суждено возвращаться вспять?!

<1917>

«За ветром в поле гонялся глупый…»

За ветром в поле гонялся глупый,За ребра рессор пролетки ловил —А кто-то солнцем, как будто лупой,Меня заметил и у моста схватил.

И вот уж счастье. Дым вашей походки,Пушок шагов я ловить привык.И мне ваш взгляд чугунен четкий —На белом лице черный крик.

Извиняюсь, что якорем счастья с разлетуЯ за чье-то сердце зацепил на земле.На подносе улыбки мне, радому моту,Уже дрожит дней ржавых желе.

Пусть сдвинуты брови оврагов лесистых,Пусть со лба Страстного капнет бульвар —Сегодня у всех смешных и плечистыхПо улицам бродит курчавый угар.

Подыбливает в двери, путается в шторе,На жестком распятии окна умирает стук.Гроздья пены свесились из чаши моря,Где пароход, как странный фрукт.

Тени меняют облик, как сыщик,Сквозь краны подъездов толпа растеклась,И солнце играет на пальцах нищих,Протянув эти пальцы прохожим в глаз.

Ну, ну!Ничего, что тону!Врешь! Еще вылезу закричать: Пропустите!Неизменный и шипучий, как зубная боль;Потому что на нежной подошве событийМоя радость жестка и проста, как мозоль.

<1917>

«Знайте, девушки, повисшие у меня на шее, как на хвосте…»

«Но всё, что тронет, — нас соединяет,

Как бы смычок, который извлекает

Тон лишь единый, две струны задев».

Знайте, девушки, повисшие у меня на шее, как на хвостеЖеребца, мчащегося по миру громоздкими скачками:Я не люблю целующих меня в темноте,В камине полумрака вспыхивающих огоньками,

Ведь если все целуются по заведенному обычаю,Складывая раковины губ, покаНе выползет влажная улитка языка,Вас, призываемых к новому от сегодня величию,По-новому знаменем держит моя рука.

Вы, заламывающие, точно руки, тела свои, как пальцы, хрупкие,Вы, втискивающие в туннели моих пригоршен вагоны грудей,Исхрипевшиеся девушки, обронившие, точно листья, юбки,Неужели же вам мечталось, что вы будете совсем моей?!

Нет! Не надо! Не стоит! Не верь ему!Распятому сотни раз на крестах девичьих тел!Он многих, о, многих, грубея, по-зверьемуСобой обессмертил — и сам помертвел.

Но только одной отдавался он, ею вспенённый,Когда мир вечерел, надевая синие очки,Только ей, с ним единственной, нет! В нее влюблённый,Обезнадёженный вдруг, глядел в обуглившиеся зрачки.

Вы, любовницы милые, не притворяйтесь, покорствуя,Вы, раздетые девушки, раскидавшие тело на диван!Когда ласка вдруг станет ненужной и черствою,Не говорите ему, что по-прежнему мил и желанн.

Перестаньте кокетничать, вздыхать, изнывая, и охать, и,Замечтавшись, не сливайтесь с мутною пленкой ночей!На расцветшее поле развернувшейся похотиВыгоняйте проворней табуны страстей!

Мне, запевшему прямо, быть измятым суждено пусть!Чу! По страшной равнине дней, как прибой,Надвигаются, катятся в меня, как в пропасть,Эти оползни девушек, выжатых мной!

В этой жуткой лавине нет лиц и нет имени,Только платье, да плач, животы, да белье!Вы, трясущие грудями, как огромным выменем,Прославляйте, святите Имя Мое!

<1917>

Антиквар

Как антиквар седойСтаринной хрупкой вазой,Гордился целый год тобой,Любовь моя;Разглядывая твои полночи, ласки, фразы,Как антиквар следит изгибы и края.

Я знаю: у других такие ж вазы были,Неподлинность их вмиг не я ли открывал?И как на старине налет священной пыли,Так над твоей душой твой серый глаз мерцал.

Скупой,Как Гарпагон, я вскакивал с кроватиПроверить: правда ль я владелец вазы той,И память, как сундук, чтобы просчитать объятья,Я часто открывал среди низги ночной.

Но ненависть твоя сквозь нежность проблеснула,И показалось мне, что взгляд не сер, а хмур,И вот я нахожу клеймо: «Иванов — Тула»На вазе из времен Петрарок и Лаур.

18 июня 1918

Свободный час

Ангел катастроф

Истинно говорю вам: года такого не будет!..Сломлен каменный тополь колокольни святой.Слышите: гул под землею? Это в гробе российский прадедПотрясает изгнившей палицей своих костей.

Жизнь бродила старухой знакомой,Мы играли ее клюкой.Я луну посвящал любимой,Приручал я солнце ей.

И веселое солнце — ромашкой,Лепестки ее наземь лучи.Как страницы волшебной книжки,Я листал этот шёпот ночей.

Я транжирил ночи и песни,Мотовство поцелуев и слез,И за той, что была всех прекрасней,Словно пес, устремлялся мой глаз.

Как тигренок свирепый, но близкий,За прутьями ресниц любовь.Я радугу, как рыцарь подвязку,Любимой надевал на рукав.

Было тихо, и это не плохо,Было скучно мне, но между тем,Оборвать если крылья у мухи,Так и то уж гудело, как гром.

А теперь только ярмарка стона,Как занозы к нам в уши «пли»,Тихой кажется жизнь капитана,Что смываем волной с корабля.

Счастлив кажется турок, что на колБыл посажен султаном. СиделБы всю жизнь на колу да охал,Но никто никуда бы не гнал.

Казначейство звезд и химеры…Дурацкий колпак — небосклон,И осень стреляет в заборыКрасною дробью рябин.

Красный кашель грозы звериной,И о Боге мяучит кот.Как свечка в постав пред иконой,К стенке поставлен поэт.

На кладбищах кресты, это вехиЗаблудившимся в истинах нам.Выщипывает рука голодухиС подбородка Поволжья село за селом.

Все мы стали волосатей и проще,И всё время бредем с похорон.Красная роза всё чащеЦветет у виска россиян.

Пчелка свинцовая жалитЧаще сегодня, чем встарь.Ничего. Жернов сердца всё перемелет,Если сердце из камня теперь.

Шёл молиться тебе я, разум,Подошёл, а уж ты побеждён.Не хотели ль мы быть паровозомВсех народов, племен и стран?

Не хотели ль быть локомотивом,Чтоб вагоны Париж и Берлин?Оступились мы, видно, словомПоперхнулись теперь под уклон.

Машинист неповинен. КолесаВ быстроте завертелись с ума.Что? Славянская робкая раса?Иль упорство виновно само?

О, великое наше холопство!О, души мелкорослой галдеж!Мы бормочем теперь непотребство,Возжелав произнесть «Отче наш».

Лишь мигают ресницами спицы,Лишь одно нам: на дно, на дно!Разломаться тебе, не распетьсяОбручальною песней, страна!

Над душой моей переселенцаПроплывает, скривясь, прозвеневБубенцом дурацким солнца,Черный ангел катастроф!

25 сентября 1921