Стихотворения и поэмы - Вадим Шершеневич

В громадный клетчатый платок сморкается, как будто выстрелили. Мельком, боков вырастают, тают, пролетают фигуры видений в белом. Память пошла вспять, в юное детство. И вы видали такие проблески, выблески прошлого. Трудно сдвинуть глаза с точки, в которую они ввинчены. Застывает, стынет всё… Часы что-то пробили. И всё сразу очнулось. Всё двинулось. Прошло. Всё как прежде, только странная воцарилась тишина, и в окне большом туманная только улица видна.

Старик

Говоришь ты нам ясно, но злобь абажуромСмягчает слова, рассевая их.В шамканьи леса протяжном и хмуромНа деревьях случалось мне видать таких.Уходили от жен поглядеть, как небомРинется поле измять, затопорщить кусты,И когда говорили, как в тишине бум,Полыхали пламенем безумцев мечты.

Господин с бородкой

И около этих костров, потирая руки,Потому что всё выше палец Цельсия лез,Ночные сторожа нашей книжной мукиКутались в тулуп, словно в тогу небес.

Поэт

Уходил на заводы, как все, кто мыслит,Чтоб в лязганьи поршней Гоббса открыть,А ткацких станков танцующий выследВместо речей мне протягивал нить.Я щелчком моей подписи вспугивал сотниНарастающих дел и банки потоком ронял,Взгляд мой суровый, как пес в подворотне,Сердито рычал.Но скучно,И скучно,Но скучноБытьСильным,И еще мучительнее бессильнымБыть!Я велелГородам быстробегным и пыльным,И они не посмели мне в лицо не вспылить!Я велел —И Везувий кинул свой пепел,Эту славу сливая, как в кастрюльку яйцо!Но напрасно я дикия горы свирепил,И никчемно я зыкал равнинам в лицо!Что Рубикон?Перейден,ПерепрыганОн шагом моим много раз!Но когда ж попадет на свежий выгонМой обхудавший во хлеве глаз?!И вот, когда золоченые щупальца счастьяМне подали весь мир и лунный серп,Я, последний в прекрасной поэтной династии,Сломал всё, что начато, как фамильный герб.И опять ухожу обнищать просторы,Наматывать версты на щеки шин.Это я хоронил у вчерашнего косогораПоследнего из последних мужчин!

Женщина

Говорить, что всесилен, что в мир наш ты выволокБредни и глыбы сна, как могучий,А сам невзрачнее писков иволг,И возле глаз бессонница взрыхлила кучи.

Поэт

Вот громадной толпой,От наркоза дымчат,Сер от никотина, шурша радужной душой,Поджидаю, пока меня из будней вымчатПрыткие топоты в праздник большой.За бугром четвергов, понедельников рыжих,За линией Волгой растекшихся сред,Посмотрите: как криками на небе выжегСплошное воскресенье сумашедший поэт!

Игрок

Довольно рассказов! Средь сравнений неверныхМне одно лишь доступно в вечерних тисках:Это когда в кабаках и тавернахКолода, как листья, шуршит в ветреных руках!

Второй игрок

Ну что же! Начнем! Пусть бедняга судьбаВозле каждого нас заикнется удачей,И выкрики счастья, как гончих труба,Зальются по первому снегу плача.И вот: зеленою вешнью ужалишь,И стол, словно пахота, урожаем кричит,Копни же поглубже крапленую залежь,Сумей же снять пенки и с могильных плит!

Садятся. Начали. Шуршат. На этого поэта смотрят не то с завистливым подозрением, не то с подозрительной завистью. Точно не определю: забыл. Уже по одному тому, что женщины, да не одна, а все: и брюнетки, и шатенки, и блондинки, — пересаживаются поближе к нему, заговаривают с ним, глазки ему строят, подмигивают ему, этому самому поэту, понятен суетливый жребий и капризный, сюрпризный бег игры. Пауза. Пауза длится. Поэт отходит от карточного стола и очень, до неприличия небрежно складывает деньги в разные карманы. Похоже, что это не на самом деле всё, а понарошку, на сцене, в театре, ну хотя бы в опере, в «Пиковой Даме», что ли, где актер, нет, не актер, а артист действительно не знает, что ему делать с этими бумажками, олицетворяющими деньги.

Поэт

Конечно, везет,Как всегда и во что бы!Колода, как улей, свой медОтдаетМне, игроку,И пчелы карт, которые в злобеДругих пережалили, ко мне — как к цветку!От этого счастья я пропахнул рогожей,Потому что на жизни всегда волочу этот куль.И вот ухмыляются просаленной рожейВ железке — восьмерка и в покере — фуль.Мне скучно!Но скучно!Облеплен удачей,Не конца Поликратова я страшусь,А просто мне скучно,Как скучает зрячий,Которому глаза промозолила Русь!Сумасшедшее счастье дано России.Если б сели за зеленый стол державы,Так карта Европы и все другие,Конечно бы, ей, не рожденной, но ржавой;И так же, как мне, ей безвесело жуткоВстретить набожно в пространствах глухихДевушку с глазами, как незабудка,Женщину с сердцем вымученным, как страшный стих!Ах, нигде,Но нигдеТак в глуши не прославленыЧастоколы набата и всплески крестов!Нет, нигдеЭто небо так не издырявленоМольбами, взнесенными сквозь день до облаков!

Игрок

Опять болтовня! Если счастье — гулякаЗвонит в твой подъезд, открывай-ка скорей!Иначе уйдет переулками мракаИ шагами проблещут цветы фонарей.

Поэт

Как швейцар недоспавший, совсем неохотноОткрываю я сердце на этот костлявенький стук,Ведь у счастья и смерти похож оскал неплотныйИ совсем одинаков злогромкий тук-тук.

Опять садится к столу. Постепенно все взгляды отпадают от поэта. Не кокетничают с ним тонкие девы, полные подведенных глаз. Не засматриваются на него пышные женщины, не подмигивают заискивающе, а пересаживаются от него, подальше усаживаются, отплывают. Всё понятно. Ход игры понятен.

Поэт

Пусть текут эти слезы уплывающих денегПо щекам моих карт за отчаянье шхер,Но пусть завтрашний день, неврастеник,Мошенник,Будет мрачен и черен, но только не сер!Я гляделся подолгу в пустоты бутылок,Красную кровь белым вином разводил,Но коротко подстриженных событий затылокМеня никогда за собой не манил.Истекал небылицами образов четких,Пропотевши вернью вздрожавших стихов,Но в зрачках секунд, кокетках кротких,До дна не достал я веслом моих снов.Я могу вам прокрикнуть то единое слово,На котором земля помешалась вчера,И зазвучит оно, выкрученное, хаосом снова,И девушкой руки изломит в вечера.Я бродил по апостолам, ночевал я в коране,Всё, что будет, я выучил там, дилетант,Как в грязном, закуренном земном ресторанеЗамызганный проститутками прейскурант.Не видал я шагов рыдающих великанов,Но ведь знаю, что плачут, и не слезы, а гной!А он кляксами зеленых океановЗатопляет прыжок мировой!

Отходит к окну. Вдруг выучился плакать, плакать хорошими, детскими, важными слезами. Стоит, стынет и никнет у окна с красными, как после поцелуев губы, глазами.

Поэт

Вот кричал я.Но в радости, в стоне ли,В устали камней святых, как поэту слова,Где вы, уютные, милые, поняли,Чтоб в небо упёрлась моя голова?!Я согнусь, если надо,Если надо —Вспрямею,Если надо —Криком согреюИззябь тишине,Если надо —Суматоху тишиною проклею!Почему ж ничего не надоМне?!О, дни мои глупые! Какой исковерк выПривлечете тому, кто ненужью томим?!Вот пойду я, невзрачный,В мрачныяЦерквы,Как товарищ детства, поболтаю с ним.Я спокойное лицо его мольбойИзуродую,Мы поймемся с ним, мы ведь оба пусты,Уведу я его за собой,Безбородого,Ночевать под мосты.А если он мне поможет, как сирымКогда-то помог он распятой душой,Его высоко подниму я над миром,Чтобы всем обнаружить, какойОн большой!!!

Шатко и валко проходит, ходит к выходу. Шаги стучат по заглушающим коврам, как сердце, говорящее, стучащее любимому вслед: Милый! Милый! Милый! Бельмами поблескивает за окном вьюга блоковская, мятельная, пурговая, снеговая да такая белая, белая, без конца. К отходящему из действия поэту подбегает прислуживающий мальчик и что-то лукавое спрашивает, затаенно предлагает, по-нехорошему. Поэт улыбко глядит на него. Посмотрел в присталь, в упор, быстро отвечает, кинул слово и в двери. Тут…