Бледный гость - Филип Гуден

– Эй, вы! Что происходит? Совсем из ума выжили?! – промолвил он. – Как язык у вас повернулся городить такое в доме, где царит траур?

Опешив, я решил, что это он мне, прежде чем сообразил, что Освальд метит в троицу на сцене. Его странный надтреснутый голос, напоминающий шорох листьев, оказывается, таил в себе завидную силу. Люди в недоумении и тревоге обернулись. Управляющий Сэм весь как-то съежился. Создалось впечатление, что вокруг – застигнутые врасплох ученики, прогуливающие занятия. Освальд стоял, вытянув длинную правую руку и пальцем указывая в сторону сцены, чтобы уточнить, к кому он обращается.

Питер Пэрэдайз замолк на полуслове, притворяясь, что только что заметил присутствие Идена.

– Кто тут имеет смелость прервать Слово Божие?

Амбар погрузился в гнетущую тишину. Конечно, большинство работников, находившихся здесь, не состояли в прямом подчинении Освальду, но все в поместье знали его как сурового надсмотрщика. Полагаю, Питер Пэрэдайз тоже. Следующие же слова Идена это и подтвердили:

– Как видишь, это я, дворецкий Освальд! И я говорю, что вы без должного уважения относитесь к дому, памяти умершего и к постигшему его горю!

Вы бы не смогли устоять перед этим сухим, уверенным голосом, услышь вы его. И вам пришлось бы признать, что Иден имел некоторое право говорить в таком духе. Как признала это толпа, несмотря на свой естественный страх перед Освальдом.

– Мы уважаем лишь Слово Господа нашего, брат мой.

Солнечные лучи, попадавшие в амбар сквозь прорехи в крыше, внезапно будто стали еще жарче. Воздух, в который из-за многочисленных ног взметались клубы пыли, словно налился свинцом. Раздался всеобщий вздох потрясения. Вот она, настоящая драма!

– Нет уж, умник. Здесь вам придется уважать мое слово. Вам не хватает должных манер, чтобы разглагольствовать тут во время всеобщего траура.

В толпе с готовностью закивали головами и принялись поддакивать, и не только потому, что людям хотелось выслужиться перед Освальдом. Скорее наоборот: дворецкий просто вновь напомнил им о том, что есть хорошо и правильно. Это был вопрос порядочности. Может, лорд Элкомб и был истинным дьяволом на земле, но это еще не значит – по меньшей мере так заведено у англичан, – что можно осуждать человека после того, как он умер.

Даже Питер Пэрэдайз, облаченный в белую робу и с лицом, еще более белым от клокочущего в нем праведного гнева, понял, что утерял свое влияние на слушателей. Пол и Филип, «выбравшись» из ада и «спустившись» из рая, встали по обе стороны от незадачливого оратора. Вида троица была довольно жуткого. Впрочем, как я заметил, Освальд им ни в чем не уступал. Питер спустился с возвышения в конце амбара, служившего сценой, и направился к дворецкому сквозь расступающуюся толпу. Я бесцеремонно остался стоять там, где стоял, совсем близко от дворецкого. Уилл Фолл и Одри куда-то пропали. Что ж, им было чем заняться.

Освальд же и Питер, оказавшись лицом к лицу мерили друг друга взглядами, и их дыхание смешивалось в одно. Актер-проповедник уступал Освальду пару дюймов в росте, но с лихвой компенсировал это другим. Наряд Идена, кажется, был еще чернее, чем обычно, – в знак скорби о хозяине, тогда как старший Пэрэдайз, облаченный в белое, словно символизировал собой избранного, а за спиной у него стояли два так называемых брата, готовые следовать за предводителем, куда бы он ни шел.

Повисло молчание, наконец Питер промолвил:

– Осторожнее, дворецкий.

– Думаете, провозглашая добродетельность, вы можете болтать все, что вам вздумается?

– У меня на то разрешение миледи, брат мой, – прогромыхал Питер.

– Больше нет. Я здесь по ее приказу сообщить вам, что вы должны уехать.

– Мы подчиняемся только прямым указаниям леди Пенелопы.

– Госпожа сейчас слишком занята другими делами, чтобы сообщать о своем решении лично.

– Нет ничего важнее деяний Господа нашего, Освальд. Ты должен смириться.

– Пока хозяин был жив, – покачал головой дворецкий, – он терпел бродяг вроде вас только потому, чтобы доставить госпоже удовольствие, но теперь в вас нет нужды.

Похоже, такой ответ сразил Пэрэдайза наповал. Во всяком случае, борода его сконфуженно опала. Если их покровительница действительно лишила труппу своей милости, то братьям здесь больше нечего было делать. Питер, наверное не находя что ответить, просто повторил:

– Осторожнее, дворецкий.

На что Освальд отреагировал очень странным для него способом. Он засмеялся. Из неожиданно широко распахнувшегося узкого рта Идена раздался непонятный звук, более похожий на потрескивание сухих дров в огне. От этого смеха у меня свело челюсть.

На Пэрэдайза он также произвел огромное впечатление, слова едва ли могут это описать. Если вы без конца играете то Бога, то Авраама или Моисея, естественно, в конце концов вам начинает казаться, что все вокруг должны вас непременно уважать и чтить. Питер сделал шаг назад и воздел руку, как тогда в Солсбери, когда собирался пометить печатью греха лоб Каина. Но Освальд был непоколебим.

Тогда Пэрэдайз прибег к последнему предостережению:

– Говорю тебе, дворецкий, как Господь Бог покарал твоего хозяина, так Его десница настигнет и тебя, в самый неожиданный момент. Стрелы времени в руках нашего небесного покровителя, и ни один смертный не в силах отнять у него лук.

Иден никак не отреагировал на эти грозные поэтические излияния. Поэтому «святоша», смирившись с тем, что ему не удастся запугать этого человека, обошел его и вышел из амбара. Следом – Пол и Филип. И вновь в амбаре раздался всеобщий вздох, на этот раз – облегчения и отчасти сожаления, что за словесным «побоищем» не последовало рукопашного (случись такое, я бы поставил на Освальда).

Дворецкий, похоже сам неплохо разбиравшийся в театральных эффектах, выждал паузу, прежде чем одарить суровым взглядом притихших работников. Люди не смели смотреть ему в глаза.

Устало и с презрением он вымолвил:

– Вы, глупые ленивые твари, отправляйтесь работать.

Смиренно, будто пристыженные школьники, люди двинулись к выходу. Я ждал в стороне, желая показать, что к ним не отношусь. С минуту Освальд рассматривал меня, но, когда я уже чувствовал, что более не выдержу его взгляда, он отвернулся и ушел.

По дороге обратно я вновь и вновь мысленно возвращался к тому, что увидел и услышал. День стоял тихий, теплый, щебетали птахи, но душа моя находилась под гнетом недавних событий.

Я имею в виду убийство лорда Элкомба. Я не переставал обдумывать то, чем поделился с Фиддингом, в частности предположение, что Элкомб хорошо знал убийцу, поэтому и подпустил его так близко. Но, как показала мне сцена в амбаре, расстояние между врагами тоже может быть незначительным, особенно когда вот-вот начнется драка.

Последние слова Питера въелись мне в память. Все эти стрелы времени и карающие десницы… Ерунда, конечно, у времени нет стрел. Время – это ничто, хотя и забирает у нас все, что мы имеем. Но некое подобие стрелы было у солнечных часов – гномон. Если нам вдруг понадобится отыскать стрелу времени, то в результате мы доберемся до солнечных часов. Только ли случайностью был этот образ, использованный Пэрэдайзом? Или же подспудным намеком на то, как умер Элкомб? Если так, то это было вызвано лишь личным отношением к гибели лорда самого Питера. Он явно не скорбел о кончине богатого безбожника.

Вот что еще беспокоило меня: если вы постоянно играете Бога, сколько раз предстоит это проделать, прежде чем действительно сыграть его? Легко ли войти в образ наместника Господа, обладающего властью посылать стрелы времени в намеченную цель? Вернее, трудно ли? Оборвать жизнь, которую вы – вернее, Бог – считаете недостойной?

Я остановился посреди небольшого пролеска, являвшегося зеленой границей поместья. Неужели я серьезно считаю, сказал я себе, что Пэрэдайзы взяли на себя роль судей, чтобы приговаривать и наказывать? Я огляделся. Недалеко находился домик Сэма, где я обнаружил веревку Робина. Если так, если эта «святая троица» возомнила себя карателями Господними, то при чем тут был слабоумный из леса? Видите ли, я исходил из мнения Филдинга, что обе смерти каким-то образом связаны, и мое собственное чутье подсказывало мне то же.

Внезапно я вспомнил бессвязную болтовню Робина о дьяволе. Называть дьяволом того, кто считает себя Богом на земле, – весьма обидно. Достаточно обидно, чтобы захотеть заткнуть обидчику рот. Не так ли? Пэрэдайзы весьма ловко управлялись с веревками и ремнями, не хуже моряков, снующих по реям и мачтам. Когда они прибыли сюда? До или после того, как обнаружили тело Робина? Немного раньше, я был уверен. И где-то на краю моего сознания возникли кое-какие мрачные подозрения.

В этот момент со стороны донесся смех и звуки какой-то возни. Я насторожился, но потом понял, в чем дело, и успокоился. Не узнать густой, низкий хохот, перекрывавший тонкое хихиканье, было невозможно.