Бледный гость - Филип Гуден

И все же, когда тело Элкомба обнаружили, на нем было его обычное черное одеяние. А на появившемся вскоре Генри – белая рубашка и светлые бриджи, сплошь забрызганные кровью убитого лорда. Получается, если отец подкрался к сыну и случилась потасовка, то устраивавшего засаду постигла та участь, которую он готовил жертве: и белая пешка съела черную. Но остается вопрос: зачем отцу вообще «подкрадываться» к сыну? Разве он не добился от наследника чего хотел? Генри вот-вот должен был жениться на Марианне и предоставить тем самым родителю деньги, в которых тот так нуждался. Зачем Элкомбу понадобилось так рисковать, устраивая среди ночи встречу с сыном?

И еще был вопрос, касающийся времени. То, чему я стал свидетелем, произошло в промежутке между часом и двумя ночи, до рассвета было далеко. И что же мы имеем? Сын Элкомба убил отца и остальные четыре-пять часов оставался в саду, бродя в окровавленной одежде по аллеям и дрожа от предутренней свежести? Что ж, может быть и так. Человек с помутненным рассудком вполне мог так поступить. Человек, только что убивший собственного отца. В конце концов, что теперь для него время?

Отец… время… Возможно, молодой Аскрей хотел остановить время, чтобы отложить момент свадьбы, – навсегда.

Вот какие мысли, если только это можно назвать мыслями, роились в моей голове. Думаю, размышляя таким образом, я лишь стремился найти повод отложить то, что должен был сделать. Рассказ об увиденном не смог бы вызволить Генри из тюрьмы. Скорее лишь усугубил бы его положение, подтвердив его вину. Но я четко понимал, что не могу, не имею права молчать. И человеком, которому я собирался поведать мою историю, вновь должен был оказаться судья Адам Филдинг.

Но прежде необходимо было выяснить вещь несколько иного толка. Как помните, Лоренс открыл мне причину своей ненависти к Элкомбу и его окружению. Еще больше он ненавидел свою мать за то, она приняла откуп за смерть маленького Томаса. Что он тогда сказал? «Я ненавижу их обоих за то, что они сделали, и буду ненавидеть до самой смерти». Итак, первым умер хозяин. И вполне естественно подумать, не так ли, что у Лоренса был очевидный и ясный мотив к убийству. В конце концов, последний раз, когда я его видел, он, пошатываясь, отправился бродить в темноте, разгоряченный выпивкой и еще более воспоминаниями о смерти брата и предательстве матери.

Разве не справедливо предположить, что он, окончательно опьянев, свалился где-нибудь недалеко от места, где мы играли пьесу, а потом, проспавшись, спустя несколько часов, обнаружил Элкомба, бродящего по саду по причине бессонницы? Далее следует сцена яростного спора между двумя мужчинами. Мой коллега напоминает лорду об инциденте, случившемся много лет назад, когда спешившие куда-то всадники задавили маленького мальчика. Возможно, Элкомб уже не помнит ничего подобного. Он, возможно, просто отмахивается, пропускает мимо ушей (ему ведь есть о чем подумать: о свадьбе старшего сына и о богатом приданом невестки). Возможно, отпускает шутку по поводу того, в чем его обвиняют. В конце концов, что есть ребенок нищенки для одного из величайших людей страны? Произнесенные им слова приводят Лоренса в ярость. Актер толкает лорда так резко, с такой силой, что тот надает и напарывается на гномон. Лоренс давит на тело сверху, или невозмутимо наблюдает за корчами своего врага, или бросается прочь, напуганный тем, что сделал.

Я знал Сэвиджа не слишком хорошо, только как своего коллегу по труппе. Его обходительность и доброжелательность были просто незаменимы, когда в пьесе фигурировал колоритный злодей. К тому же роли в комедиях были его очевидным коньком. Он был мягким, общительным, с легким характером. Вот почему я был удивлен, даже шокирован его рассказом о смерти маленького брата. Не узнай я правды, я бы никогда не подумал, что детство и юность Лоренса были омрачены таким ужасным обстоятельством. Но потом я вспомнил (может быть, это был не совсем верный ход моих мыслей) о роли, которую он играл в «Сне в летнюю ночь». Моток превращается в осла, хотя о том и не подозревает, и становится надменным бездельником. Это превращение, вызванное любовной путаницей. Однако ненависть также способна изменять облик и придавать ему формы гораздо более уродливые и менее комичные, чем ослиная голова. Мог ли Лоренс превратиться в кровожадного дикаря, руководимого ненавистью и страхом перед Элкомбом?

Честно скажу вам, я очень сомневался. И все еще был склонен доверять тому, что подсказывала мне о Лоренсе интуиция. Но я не мог быть абсолютно уверен. Только в том случае, если в ночь убийства он находился в нашей «обители» наверху, где спит по крайней мере большинство из нас, можно было бы с уверенностью говорить, что он непричастен к смерти Элкомба. Где находилась его кровать, я точно вспомнить не мог. Наверное, на противоположной стороне комнаты, у окна, четвертая или пятая по счету после моей. Но в том-то вся и загвоздка: где он устроил себе ночлег в ту злополучную ночь, я не знал. Некоторые мои приятели, взбудораженные успехом представления и в предвкушении развлечений, которые сулит гастрольная поездка, так и проболтались где-то до утра. Спрашивать, где именно и не видели ли они случайно Лоренса Сэвиджа, было бессмысленно: это означало лезть не в свое дело. Мы можем отвечать друг за друга на сцене, но, за исключением чрезвычайных ситуаций, никого не касается, где и как ты проводишь свои свободные от работы часы.

Мне оставалось лишь одно. Я должен был спросить у самого Лоренса. Я попробовал сформулировать то, как начну с ним разговор. Выходило малоубедительно: «Ну, Лоренс, ты, наверно, очень рад, что его светлость убит…» или «Я видел кое-что странное, когда стоял на крыше той ночью, Лоренс…» Однако, когда наша встреча состоялась, Сэвидж избавил меня от труда подыскивать нужные слова, перейдя сразу к делу. Из чего я сделал вывод, что его волнует тот же вопрос.

– Говори, Николас.

– Мне необходимо кое-что выяснить, Лоренс.

Мы решили пройтись вдоль южного фасада дома, недалеко от сада, где был убит Элкомб.

– Я догадываюсь, что ты имеешь в виду. Это связано и с историей, которую я тебе рассказал, так ведь? Про мою мать, про брата и про Элкомба с его дворецким.

На миг мне показалось, что Лоренс собирается признаться, что все выдумал. Что это была просто байка.

– Я бы не хотел, чтобы мои слова были восприняты неправильно.

Так и есть, он все придумал.

– Я не отрицаю произошедшего в трущобах Флит. Я видел это собственными глазами. И я не собираюсь отрицать, что… ненавижу… ненавидел Элкомба. Я сказал то, что сказал. И не возьму слов обратно. Но ты должен понять, когда я рассказывал про Томаса, я был пьян и… измучен воспоминаниями. Рассказав тебе обо всем, я испытал огромное облегчение. Ты отличный слушатель, Ник.

– Спасибо, – сказал я немного сконфуженно, не зная, как на это реагировать.

– Если честно, я желал ему смерти и его дворецкому тоже, но теперь я понимаю, насколько осторожным следует быть с тем, что говоришь, особенно если ты пьян, или зол, или все вместе.

– Будь на этот счет спокоен, Лоренс. Элкомб убит рукой человека и стрелкой солнечных часов, а не чьим-либо резким словом.

– О, благодарю тебя.

Лорен положил мне руку на плечо, словно с его души сняли тяжкий груз. Наверное, он мучился, проводя параллели между своими проклятиями и смертью врага. Видите ли, это в природе актеров и поэтов, глубоко верить в силу слов и бояться ее.

– В свое время, думаю, он вдоволь наслушался грубых и резких высказываний в свой адрес, – добавил я.

– Не сомневаюсь, – подхватил Сэвидж.

– Так где ты был той ночью?

– Почему ты спрашиваешь?

– Из чистого любопытства.

– Точно не могу сказать. Помню, что выпил, а после того как мы поговорили, выпил еще. Думаю, в таком состоянии я болтался где-нибудь. А потом завалился спать там, где меня сморил сон, потому что, открыв глаза, обнаружил, что лежу на траве. Следующее, что помню, я лежу в одежде на своей кровати и за окном начинает светать.

– То есть каким-то образом ты должен был взобраться по всем этим ступеням к нашей комнате и отыскать в темноте свою кровать.

– Естественно, Ник. Не Горчица же с Бобом меня туда затащили. Я Моток только на сцене, даже если веду себя как осел.

– Вовсе нет, никогда, – поспешил я заверить его, не желая будить в нем ни малейшего раздражения. – А когда ты… э-э-э… прогуливался, ты не заметил ничего… вернее, никого… рядом с садом?

– Там была целая куча народу. Однако вряд ли я могу вспомнить, кто именно.

– Да, разумеется.

– А что видел ты? – Внезапный встречный вопрос показался мне несколько резким. – Наверняка все эти расспросы неспроста.

– Я был на крыше, – сказал я, – и мне показалось, что в саду кто-то ходит. Но сейчас я думаю, что это мне только померещилось.

Лоренс полюбопытствовал, что именно мне померещилось, и я вкратце описал ему, что видел. В конце концов, он тоже был со мною откровенен, и за мной в каком-то смысле оставался долг. Но конечно, ничего конкретного о фигурах в саду он сказать не смог, только намекнул, что, вероятно, я выпил немного больше, чем помню. Либо так, либо просто игра лунного света и тени. И моего воображения.