Повести и рассказы - Семён Самсонов

В тюрьме, ожидая суда, Макс понял многое. Здесь он вспомнил смелых русских мальчиков и девочек из имения фрау Эйзен, научился разбираться в друзьях и врагах, понял, что есть две Германии, и как-то привык к мысли, что и он пострадал за лучшую Германию, которая будет. Особенно помогло ему знакомство с Карлом Кернером. Не раз подолгу задушевно беседовал он с Максом, разъясняя ему смысл происходящих событий.

Через неделю часа в три ночи охранник отворил железную дверь камеры:

— Карл Кернер на допрос!

Карл поднялся и пошёл. С допроса его притащили без сознания. Макс до утра ухаживал за ним, как мог. Когда Карл Кернер пришёл немного в себя, он рассказал:

— Охранник привёл меня в совершенно пустую и холодную камеру в подвале. Собачий холод, полумрак. Я сразу понял, что это камера пыток, а не кабинет следователя. Потом явилось три молодчика, отстёгивают от поясов резиновые дубинки, и «допрос» начинается с удара по голове. Вскоре я потерял сознание.

Так шли дни, недели. Потом состоялся суд над Кернером. В камеру он больше не вернулся.

Осуждённый к пяти годам строгого тюремного заключения, Макс, как и другие политзаключённые, попал в одиночную камеру. Сосед через стену постучал, что Карл Кернер казнён. Эта весть о смерти дорогого товарища потрясла Макса. Он теперь уже думал не только о жене и детях, но и о судьбе товарищей по заключению, о судьбе своей родины. Встреча с коммунистами была для него политической школой, сблизила его с людьми, которые стали дороги ему.

Первое время после суда Макс отмечал на стене камеры дни, потом недели и, наконец, месяцы своего заключения. Когда прошло больше года, он потерял надежду на свободу, начал падать духом, метаться по камере, как обречённый.

В одну из тоскливых тюремных ночей Макс неожиданно услышал стук в стену. Это из соседней камеры передавали:

«Русские в Германии… Русские форсировали Одер, скоро, наверное, будут в Берлине, и тогда Гитлеру смерть — нам свобода…»

Макс невольно вспомнил русских подростков из имения помещицы Эльзы Карловны, их борьбу и свою роль пассивного наблюдателя. Теперь ему хотелось встретиться с ними, о многом рассказать, извиниться, объяснить, что не помогал им потому, что сам ничего не понимал так ясно, как понимает, теперь.

Тюрьма на многое открыла Максу глаза. Он стал человеком, начинавшим понимать, какой Германии он может посвятить остаток дней своей жизни, если только вернётся на свободу. Только бы дожить до светлого дня освобождения!.. Макс перебирал в памяти все пережитое им в тюрьме. «О, если бы эти стены могли рассказать о стонах истязаемых!» — думал Макс.

Но не только бы об этом рассказали стены, если бы могли. Они рассказали бы и о том, как закаляется, как вырабатывает в себе ненависть и силу истинный немец, борющийся против Германии Гитлера.

3. ВОЗМЕЗДИЕ БЛИЗКО

В один из осенних дней 1944 года Эльза Карловна получила известие, что сын её тяжело ранен. Люся по лицу хозяйки догадалась, что письмо не из приятных. Эльза Карловна долго сидела, как пришибленная, устремив глаза в одну точку, но потом всё же вспомнила про вырученные от торговли деньги и бросилась их пересчитывать.

Гильда села рядом с матерью и долго смотрела, как мать считает деньги. Наконец она спросила:

— Тебе помочь?

— Я сама, — тихо ответила Эльза Карловна.

— Нет, мама, я тоже хочу считать деньги, — настаивала Гильда, и глаза её загорелись жадным блеском.

Эльза Карловна нехотя положила перед Гильдой пачку рваных, замусоленных марок.

— Война приносит выгоду? Да, мама? — спросила Гильда, следя, как мать складывает в сейф пачки бумажных денег. — Война прекрасна, говорят у нас в организации «Гитлерюгенд». Ты согласна, мама?

Находясь в другой комнате, Люся слышала их разговор. Теперь она уже почти всё понимала по-немецки.

В открытую дверь ей было видно лицо Эльзы Карловны. Люсе показалось, будто нечто похожее на протест промелькнуло на этом лице, когда дочь её восхваляла войну. Но, услышав «Гитлерюгенд», Эльза Карловна вздрогнула, подтянулась, словно кто-то третий вошёл в комнату, и торопливо ответила, как заученный урок:

— Да, конечно! Германия завоюет весь мир, и каждый немец будет богат.

Люся с любопытством смотрела на Эльзу Карловну. Да, она не ошиблась! Хозяйка со страхом взглянула в эту минуту на дочь.

Люся вспомнила, как Вова из разговоров с Максом сделал однажды вывод, что в гитлеровской Германии, наверное, дети на родителей и родители на детей доносят в гестапо.

В этот день Гильда с матерью поехали в город, в кирху. Эльза Карловна стала теперь гораздо чаще посещать городскую кирху. Здесь за молитвой удобно было договариваться с торговцами и спекулянтами о продаже им продуктов, которые они перепродавали населению по бешеным ценам.

После ареста Макса Вова заменял ещё и кучера. Въехав в город, он нарочно сдерживал лошадь, чтобы лучше рассмотреть, что делается вокруг. На площади, где Эльза Карловна приказала остановиться, старики, женщины и дети с лопатами и ломами расчищали прилегающую к площади улицу, заваленную обломками разрушенного бомбой дома. У лавок и магазинов стояли в очередях хмурые, молчаливые немцы. «Среди них, наверное, немало таких, как Макс», — думал Вова, вглядываясь в почерневшие исхудалые лица старых немок и немцев, которые совсем не обращали внимания на визгливый грохот громкоговорителей. Из слов диктора Вова понял, что речь шла о заменителях мяса, жиров и хлеба. Диктор с особым усердием восхвалял кригсброт — «военный» хлеб, — выпекаемый из суррогатов. Вова насторожился, когда диктор перешёл к сообщению о положении на фронтах.

Однако он не услышал ничего интересного — передавалась обычная ложь о победах немецкой армии. Закончил диктор призывом к населению: активнее принимать участие в расчистке улиц после бомбёжек, верить в победу немецкой армии.

Дожидаясь у кирхи Эльзу Карловну и Гильду, Вова промёрз и топтался на месте, стуча деревянными подошвами по холодному асфальту. Хотелось поскорее вернуться в имение, поделиться с товарищами своими впечатлениями.

На обратном пути он долго бежал рядом с повозкой, чтобы согреться. Когда Эльза Карловна приказала ему сесть, чтобы ехать быстрее, Гильда запротестовала:

— Пусть бежит, мне нравится: он как собачонка.

Она сказала это по-немецки, но Вова понял и тотчас выполняя приказание фрау Эйзен, уселся на сиденье, изо всех сил хлестнул лошадь и подумал о Гильде: «Подожди, не то заговоришь, когда придёт наше время».

Танковая часть, в которой служил майор Павлов, стояла под городом Бриг. Однажды вечером в свободную минуту он рассказывал бойцам:

— Знаете, товарищи, вернулся я из плена тощий, больной, оборванный. Выдохся, пока был в плену, пока пробирался к своим. И, когда шёл, всё беспокоился: скоро ли смогу вернуться на фронт? А, когда пришёл на свою землю, увидел, с какой страстью работает народ, не вытерпел и попросился в часть задолго до конца лечения.

— Воевать хотели! — сказал сержант Зорин, механик-водитель танка.

— Правильно, Зорин. Весь народ рвётся в бой, у всех накипело против фашистов. Да, ненависть к врагу — большая сила. Вот взять хотя бы меня. Вы знаете, сколько у меня злобы? За десятерых. Да что там за десятерых! Я здесь сижу с вами на отдыхе, а у самого так тяжело, так беспокойно на душе. Вот мы с вами видели наших людей, освобождённых из плена. Во что они превратились? Кожа да кости. И это взрослые. А что с детьми? Вот попробуйте представить их в таком положении.

Майор замолчал.

— А почему вы, товарищ майор, вспомнили о детях? — спросил кто-то.

— Совсем недалеко отсюда в 1942 году оставил я наших советских ребятишек. — Павлов достал карту. — Вот смотрите. Это Заган. Туда идёт наш маршрут. Сколько, по-вашему, отсюда до Загана?

— Немного. Можно высчитать.

Зорин принялся было считать по квадратикам, но майор прервал его:

— Так вот, товарищи, в районе Загана я оставил тех самых ребятишек, которые спасли мне жизнь. Да и не только мне.

И Павлов рассказал о своих юных друзьях.

— Вот почему, — закончил он, — я с нетерпением жду боя. Мы должны их освободить, если они ещё живы, я слово им давал. Выросли, наверное, ребятишки. Год назад довелось мне встретить их товарища — Костю. Совсем большой парень стал. Да только вот болеет туберкулёзом…

Зорин, уткнувшись в карту, изучал местность и прикидывал, с какой стороны удобнее подойти к имению Эйзен.

— Товарищ майор! — обратился он вдруг к Павлову. — Знаете, что я думаю?

— Что?

— Вот как подойдём к Загану, обратимся к командованию — пусть пошлют наш танк первым.

— Это почему ваш? — загудели вокруг. — А мы, что хуже?

Павлов улыбнулся и, оглядев бойцов, сказал: