Повести и рассказы - Семён Самсонов

— И как мне быть? — говорил Макс. — Ноги мои, видишь, плохие. Ходить тяжело, только и живу тем, что руки целы. Я сказал хозяйке, что договор наш ещё не окончился и она не может меня прогнать, пока я место не найду, а она заявила, что я неблагонадёжный немец, и пригрозила сообщить об этом агенту по борьбе с внутренними врагами Германии.

— Это как понять — «неблагонадёжный»? — поинтересовался Вова.

— Любого бедняка можно сделать неблагонадёжным, — нахмурился Макс, — вот сегодня уже ищут таких неблагонадёжных. Но их-то найти трудно, это народ крепкий, вроде ваших русских партизан.

— Где ищут? — насторожился Вова.

— Везде. Поезд подорвали вчера на линии. Вот и ломают головы в гестапо.

— Поезд? — Вова сделал недоумённое лицо. — Скажите! А это опасно быть «неблагонадёжным» немцем?

— Не будь у меня двоих детей и жены больной, не стал бы я терпеть, — почти злобно сказал Макс, — ничего бы не испугался. Я теперь многое понял…

Появление Эльзы Карловны прервало их беседу, но Вова поверил словам старого работника и понял, что опасаться Макса ребятам нечего. Но и откровенничать особенно, тоже не следует, кто знает, как может обернуться дело.

17. «НЕ СДАДИМСЯ!»

Давно ушёл большевик Павлов, неизведанными дорогами пробиваясь на родину. Уходя, он дал слово своим маленьким друзьям вернуться вместе с Красной Армией.

Прошло лето, осень прошла, наступила зима. В декабре 1942 года в доме Эльзы Карловны разместилось отделение госпиталя.

Раненые солдаты часто повторяли: Сталинград, Москва, Волга, Ленинград. «Где сейчас немцы? — думали ребята. — Может быть, и в самом деле в Сталинграде или в Ленинграде, а то и у стен Москвы?» Ведь они ничего не знали.

Однако по виду Эльзы Карловны и из разговоров раненых ребята поняли, что фашистам в России «жарко». Однажды Жора спросил у раненого.

— Как в России — гут, хорошо?

— Нихт гут, некарашо. Руссиш зима некарашо, руссиш Катуша некарашо.

— А что это за Катуша такая? — интересовались девочки, когда Жора рассказал им об этом.

— Пойдите, узнайте у них! — пожимал он плечами. — Всё время бормочут про какую-то Катушу: «Катуша пук-пук…» Я так ничего и не понял.

— А кто же всё-таки, эта Катуша? — не унималась Шура.

— А помните песню про Катюшу? — Люся тихонько пропела:

— Расцветали яблони и груши… Наверное, Катюша — это героиня… Понимаешь, народная героиня. Смелая, гордая, бесстрашная. Она фашистов бьет, прославилась на всю нашу Родину, вот вояки фашистские от страха и бормочут: «Катуша! Катуша!»

Так и решили ребята, что Катюша — это народная героиня.

В другой раз Жора принёс ещё новость: на фронте убит муж Эльзы Карловны — Фриц Эйзен.

— Сам видел, — торопился рассказать Жора. — Подали ей пакет с чёрной каёмкой. Она разорвала его, посмотрела на листок да как завопит: «Фриц, Фриц!.. Майн Фриц капут!..»

Люсе и Шуре не разрешили больше доить коров, чистить картофель, печь хлеб для раненых: им не доверяли. Они только убирали в комнатах, топили печи, вместе с ребятами резали сено, помогали ухаживать за скотом.

Жора по-прежнему приносил какие-нибудь новости. Однажды он прибежал к девочкам и весело доложил:

— В Германии траур! Панихиду служат по фрицам, укокошенным под Сталинградом!

— Правда? Ты как узнал? — спросила Шура.

— Везде флаги траурные, немцы твердят: «Сталинград, Сталинград…» Я спрашиваю у Макса: «Почему все ваши немцы наш Сталинград знают?» А он отвечает: «Ваши русские дерутся там, как черти», а сам говорит без злобы, улыбается.

— Эх, если бы послушать Москву! — вслух мечтала Люся.

Вошёл Вова.

— Траур по всей Германии! Поняли! Траур! Колом в горло дал фашистам наш Сталинград.

Он был весел, говорил, что видел многих немцев с чёрными повязками на рукавах.

— А Макс ходит без повязки, — улыбнулся Вова. — Я спросил у него: «Что это все чёрные повязки на рукава понацепляли, а ты не носишь?» Он ответил: «Я, наверное, скоро дождусь, что по мне траур носить станут». — «Это как же так?» — спрашиваю. А он засмеялся и отвечает тихо, будто по секрету: «Мы, думается мне, допобеждались до того, что скоро всех калек, таких, как я пошлют на Восточный фронт и самого фюрера защищать будет некому». Как он это сказал, я подумал: Макс настоящий человек, хоть и немец… Понятно, дали наши перцу фашистам под Сталинградом, ох, дали!

— И ещё дадут, — добавил Жора.

— Точно. В Германию придут! Теперь уж я уверен, придут! — закончил Вова.

Ребят очень воодушевили слухи о победе Красной Армии. Им так хотелось чем-нибудь помочь своим наступающим войскам, сделать такое, чтобы можно было сказать: «И мы боролись, не сидели сложа руки».

Английские и американские самолёты стали часто сбрасывать бомбы над городом. Однако завод, находившийся неподалёку от усадьбы, оставался почему-то невредимым. Это больше всего удивляло ребят, но, когда Жора спросил об этом Макса, тот ответил:

— Ворон ворону глаз не выклюнет.

В часы бомбёжек все обитатели имения, кроме ребят, лезли в подвал. Зато они в это время могли делать всё, что угодно.

Во время ближайшего авиационного налёта Вова собирался спалить стоящее в скирдах сено — пусть думает Эльза Карловна, что на её сено упала зажигательная бомба.

Самолёты налетели неожиданно. Вова бросился к скирдам. В руках у него была зажигалка и флакон с бензином. По дороге он соображал, с какой стороны лучше запалить сено.

Самолёты гудели где-то над головой. Невдалеке тявкали зенитки, и совсем близко рвались бомбы, но опять не над заводом, а где-то в городе, Вова вернулся усталый, мокрый и перепуганный.

Уже подбегая к усадьбе, он обернулся и увидел, как запылало сено.

Он тут же обнаружил свою ошибку: на снегу был отчётливо виден след, ведущий от усадьбы к стогам. Только сейчас Вова понял, как оплошал. Надо было выбежать сначала на дорогу, к лесу, а потом уже свернуть к стогам, а он туда и обратно бежал прямо через поле от усадьбы.

Ребята встретили Вову радостно, но сразу заметили его мрачное лицо.

— Что случилось? — спросил Жора.

— Я, кажется, наделал беды. Утром всё может обнаружиться.

Вова рассказал, в чём дело. Все молча переглянулись — правда, это могло плохо кончиться.

— Может, ещё снежок пойдёт, — успокаивал Жора.

Всю ночь никто не сомкнул глаз. Шура выбежала на улицу чуть свет и вернулась весёлая:

— Снег-то какой! Хлопьями валит, хлопьями!..

В это утро, убирая комнаты, Шура нашла ампулу с какой-то жидкостью и на всякий случай положила её к себе в карман. За обедом она вспомнила про свою находку, и показала её Жоре.

— Что это, по-твоему, такое?

Он взял ампулу, повертел в руках, прочёл надпись и, вскинув живые, острые глаза, сказал:

— Это стрихнин!

— А для чего он?

— Волков травить, — ответил за товарища Вова. — У нас старичок-охотник рядом жил, так он зимой волков травил стрихнином.

— Дай-ка мне! — загорелся Жора.

— Нет, — спокойно ответила Шура, — не дам.

— Зачем тебе? Отдай, — сказала Люся.

Но Шура положила ампулу в карман, подмигнула многозначительно и ушла.

После обеда Жора снова встретился с Шурой. Он таинственно подозвал её и тихо шепнул:

— Отдай мне стекляшку.

— Зачем тебе?

— Отдай! — настаивал Жора. Глаза его горели. Он уже обдумал, как употребить яд, и поэтому был так настойчив.

— Ну, зачем она тебе? — повторила Шура.

Жора нагнулся к её уху:

— Коров да свиней травить. Вот будет порядок!

— Коров и свиней? — повторила тихо девочка.

— Да.

— Ладно, потом, — сказал Шура и убежала.

Вечером в имении появился незнакомый офицер. Из разговоров его с Эльзой Карловной Шура поняла, что он просит у хозяйки разрешения сделать в её доме короткий привал для своего отряда, отправляющегося на станцию, а оттуда на фронт в Россию.

Ампула с ядом была всё ещё в кармане у Шуры. Она не отдала её Жоре, потому что боялась, как бы сгоряча он не сделал какой-нибудь глупости.

Шура собиралась посоветоваться с Люсей, куда девать яд, и забыла про ампулу. Она вспомнила о стрихнине только теперь, узнав, что отряд фашистов идёт на Восточный фронт.

Из окна кухни Шура наблюдала, как солдаты заполняли двор, как они, засучив рукава и перешучиваясь, готовились мыть руки. Шура смотрела на них, бледная, охваченная одним чувством безудержной ненависти: «Они поедут к нам, в Советский Союз, убивать наших людей…»

Она стояла, засунув руки в карманы и гневно сжав кулаки. И вдруг нащупала маленькую, хрупкую ампулу. Мысль, мгновенно поразившая Шуру, была так отчётлива, что она удивилась, как не подумала об этом раньше. Ей показалось, что время остановилось и кругом стало очень тихо, словно весь мир прислушивался сейчас к тому, что происходило на кухне. Сейчас она уничтожит этих солдат, которые идут на Восточный фронт.