С.С.С.М. - Мария Чепурина

— Он имеет влияние?

— Сейчас его карьера пошла вверх. Говорят, Гласскугель навещает канцлера чуть ли не каждый день. Формально должность у него небольшая…

— Но?

— Но говорят, что на самом деле Гласскугель чуть ли не начальник какого-то нового секретного бюро. Не спрашивай меня, чем они там занимаются: я об этом понятия не имею! И насчет встреч с канцлером я тебе, конечно, тоже ничего не говорил…

— Само собой!

— Просто познакомишься, поговорите о том о сем… Ты постарайся ему понравиться. Сам понимаешь, что гарантии никакой…

— В моем положении выбирать не приходится, — сказал фон дер Пшик. — Цепляюсь за любую соломинку. Но ты меня обнадежил, приятель! Давай-ка выпьем за это!

Разговор прервался еще на полминуты. Молчание снова нарушил Риккерт:

— Кстати, что касается твоего раненого. Ты в курсе, кто он и что он? У него были документы?

— Ты шутишь! К тому времени, как я прибыл в больницу, всех чистокровных больных с документами уже разобрали высокопоставленные чиновники! Представился Куртом Зиммелем. А кто он на самом деле…

— На твоем месте я бы навел про него справки, — задумчиво произнес гость. — Был ли на судне вообще человек с таким именем? Ты должен это выяснить, фон дер Пшик!

— Выясню, выясню…

— Судя по твоему беспечному ответу, ты совсем не в курсе последних новостей! Разведка доложила, что на судне был ангеликанский шпион!

— Что?!

— Ангеликанский шпион!

— Так, может быть… он погиб?

— Может быть, и погиб, а может, и нет… Лучше тебе самому во всем убедиться, пока… Пока ты не оказался в неприятной ситуации, фон дер Пшик. Лишняя предусмотрительность не помешает! Да и эта подозрительная глухота… Советую тебе держать ухо востро!

После бессонной ночи Краслен пришел к выводу, что лучше сообщить хозяевам о возвращении слуха — не дай Труд, узнают сами, тогда живым из этого особняка уже не выберешься. Утром он сообщил Кунигунде, что вроде как понемногу, полегоньку, если только ему не мерещится, начинает различать звуки.

— Какое счастье! — воскликнула та. — Это Фрейр тебе помогает! Сегодня как раз праздник летнего солнцеворота, вот боги и послали нам чудо!

В языческих богах Краслен разбирался не очень-то хорошо. Он предпочел промолчать. Кунигунда, судя по всему, тоже не была специалисткой в этой области: после короткой паузы она смущенно добавила:

— Ну… По крайней мере, так писали в «Журнале молодых фашисток». Но это не главное, теперь мы наконец сможем общаться! Расскажешь мне про себя?

— С удовольствем, — сквозь зубы процедил Кирпичников.

— Ты женат? Партийный? Любишь танцы? Бываешь в кино? Твои родители — расово чистые брюнны?

— Мм… Да! — сказал Краслен.

— Что — «да»? — спросила девушка, не будучи в силах скрыть одновременно разочарования и надежды.

«Неплохо было бы, конечно, сказать ей, что я женат, тогда эти утомительные знаки внимания, наверное, прекратились бы», — решил Кирпичников. Впрочем, он помнил руки официанта: обручального кольца на них не было. Информация о Зиммеле уже в руках фон дер Пшика, а если нет, скоро наверняка там окажется. Так что лучше не давать лишних поводов для подозрений.

— Да — на все вопросы, кроме «женат». — Кирпичников изобразил приветливую улыбку.

Девушка расцвела.

— Знаешь, когда отец решил взять раненого из больницы, мне это сначала не понравилось, — потупившись, проговорила она. — А теперь я даже рада, что ты у нас дома!.. Хочешь сосиску?

— Спасибо.

— А хочешь, я заведу патефон?

— Не стоит утруждаться.

— Может быть, почитать тебе что-нибудь?

— Вообще-то я и сам мог бы…

— Хорошо. Тогда я просто принесу кофе. И булочек! Кажется, на кухне были еще свиные колбаски. А у меня в комнате есть отличные грампластинки и много хороших стихов! Сейчас вернусь!

В этот день гостеприимное семейство проявило к Краслену столько внимания, что к вечеру он порядком устал от неустанной заботы. Сиделка, обычно смотревшая на больного как на бессмысленный манекен, простой источник заработка, соизволила поговорить с ним о погоде. Заглянул и сам барон. Он осведомился насчет здоровья Курта Зиммеля и как бы невзначай завел разговор о политике: видимо, проверял, насколько раненый лоялен фашистскому режиму. Краслен, понятное дело, прикинулся рьяным поклонником Шпицрутена. О семье, дате рождения и прочих личных данных Курта, неизвестных Кирпичникову, Пшик, по счастью, почти не спрашивал.

Не давал покоя и Ганс. Сначала он снова донимал Кирпичникова рассказами о своей собаке, которую отец не разрешил привести в комнату к больному, о братьях, готовившихся к мировой агрессии, приятелях, учителях, турпоходах и о том, что скоро перейдет в специльную закрытую школу, расположенную в старинном замке в горах.

— Там учат тако-о-о-ому! — вдохновенно трепался мальчишка. — Кстати, ты случайно не поможешь мне справиться с домашним заданием? «Если на нашей улице жили двадцать инородцев, но семь из них мы выгнали, то насколько чище станет улица после того, как мы выгоним остальных, если каждый инородец в день производит триста граммов отходов?»

После того как Краслен решил ему задачку, Ганс приволок настольную игру «Брюнеция завоевывает Ангелику», разложил ее на одеяле у больного и потребовал непременного участия в эпохальном сражении. Кирпичников не очень хорошо уяснил правила; воспользовавшись этим, мальчишка заставил его играть за Ангелику и привел фашистов к победе несколько раз подряд, чем был жутко доволен.

Впрочем, внимание Кунигунды не шло в сравнение ни с чем. Она проводила возле Краслена все время, если только не ела, не спала, не переодевалась (а это модница проделывала довольно часто) и не болтала в соседней комнате по телефону. Теперь, зная, что больной за стенкой слышит, она не говорила с подругой о своей влюбленности так откровенно. Впрочем, если бы Кирпичников и не подслушал того разговора, он все понял бы по глазам юной брюннки. С таким восхищением на него не смотрели ни Джессика, ни Бензина.

Именно с помощью Кунигунды Краслен сделал через несколько дней свои первые шаги после аварии. К тому времени классовый инстинкт уже начал притупляться: пролетарий несколько раз ловил себя на том, что фашистская семейка кажется ему милейшими, заботливыми людьми. Заставая у себя в голове эту вредную идею, он старался гнать ее подальше, но невольно расслаблялся все больше и больше. Он уже привык ежедневно слушать фашистские марши и передачи о «расовой гигиене» из «Телефункена», привык лицезреть расставленные здесь и там изображения Отто Шпицрутена, привык решать Гансу задачки про отстрел инородцев и экономное умертвление сумасшедших, обходящихся государству в такую-то сумму. С тех пор как поднялся на ноги, Кирпичников сделался частым гостем в комнате Пшика-младшего. Тот с гордостью демонстрировал пролетарию свое изобретение: натянутую под углом нитку с завязанным на ней узелком, по которой скользил игрушечный самолетик. Снизу к самолетику была прилеплена пластилиновая «бомба»: он натыкался на узел, и бомба падала. «Вот так же я буду бомбить красностранские города, когда вырасту», — комментировал Ганс.

Наконец настал момент, когда Краслен оказался и в Кунигундиной комнате. Девичья светелка была увешана портретами Шпицрутена. Почти на всех диктатор красовался в военной форме и с плетью. Кое-какие бумажные изображения явно покоробились от влаги: так, как если бы их, например, лизали. Кружевной узор на занавесочках с васильками повторялся на кайме покрывала и маленьких подушечках, разложенных на идеально заправленной узкой никелированной кровати с железными шариками. На столике, возле персонального телефонного аппарата, лежала стопка фашистских журналов и пособий по межнациональной ненависти. Целлулоидные и гуттаперчевые куклы в ряд расположились на полочке: не исключено, что ими все еще пользовались по назначению. Из приоткрытого платяного шкапа (явно старинного: помутневшее зеркало на дверце, гнутые ножки, резьба, напыщенные вензеля) выглядывала военная форма.

— Что это? — удивился Кирпичников.

— Да так, ерунда… Старый папин китель. В прошлом году я надевала его на карнавал, наряжалась мальчиком, с тех пор так и висит. Хорошая была идея, как ты думаешь? Как, по-твоему, я могла бы в нем смотреться?

Краслен ощущал, что девушка идет в наступление. Конечно, Кунигунда была не в его вкусе, конечно, на самом деле любил он только Джессику, конечно, классовая ненависть не позволяла… Но грубый отказ мог бы ожесточить фашистку и привести к провалу разведывательной операции… А кроме того, у Краслена уже столько дней не было ничего такого!

— Давай сядем. Ты уже хорошо себе чувствуешь? Голова больше не кружится? Знаешь, Курт, ты так похож на канцлера…