Самои - Анатолий Агарков

В малухе было тепло и сухо. Андрей потянул Саньку на широкую кровать.

— Нет-нет, мне нельзя, — смутилась девушка. — Я лучше пойду. Проводишь?

— Что сегодня с тобой? — расстроился Масленников.

— Я теперь больная.

— Вот так новости! — растерялся он и отступил. Вдруг догадался. — Дура! Так бы и говорила: больная по-женски. Ну, хорошо, айда так полежим.

Он прибавил в лампе огня и затянул Саньку на кровать.

У неё были ровные белые зубы, припухлые губы, мохнатые детские ресницы и серые, чуть насмешливые, глаза.

— Меня, Шурочка, на вашем хуторе уж дважды пытались убить.

— Ой! Да ты что? — она подняла голову, подперев её рукой. Другая рука нежными пальцами гладила его шею.

— Вчера кавалеры твои, а сегодня Борис Извеков, твой контуженный на голову воздыхатель. Но, видишь, я жив. Умереть легко. Перестань дышать и лежи спокойненько.

Он смотрел на Саньку задумчиво и вдохновенно.

— А вот жить для дела, жить и бороться вопреки всему — это всегда тяжело. Не бойся — живи!

Он обнял её тёплые плечи, притянул к себе. Целуя, пытался запустить руку под подол, расстегнуть на груди кофточку, но Санька после упоминания о Борисе Извекове построжала, каждый раз останавливала его и смотрела не то чтобы с упрёком, но как-то неодобрительно.

— Что ты, милая, жмёшься?

На улице моросил всё тот же нудный дождь, и хлюпала под ногами размокшая земля. Прощаясь у её дома, Андрей выдохнул Саньке в лицо:

— Ох, и будет у меня хлопот с твоим братцем.

Семья у Авдея Кутепова оказалась многочисленной — где только прятал прежде? Пригласив уполномоченного завтракать, хозяин сел во главу стола, обвёл домочадцев строгим взглядом, произнёс глухо:

— С Богом!

Андрей вдруг почувствовал, что прежнего подобострастия перед ним у Авдея уже нет. От этого тревожно засосало под ложечкой.

Санька Агапова с утра не находила себе места, на каждый стук и бряк вздрагивала, оборачивалась к двери или бросалась к окну: кто идёт? К полудню страх и обида переполняли душу — обманул! Не развеселила и случайно подслушанная сцена. Заглянул соседский парнишка.

— Мишка! — Нюрка, младшая сестра, потащила его в чулан. — Молодец! Здорово, что ты пришёл. Знаешь, почему здорово? Потому что мы с тобой ещё не целовались. Последнее время меня стало тянуть целоваться. Я почти со всеми мальчишками перецеловалась, один ты остался. — И снова ткнула кулачком мальчишку поддых.

Тот охнул и сдался.

Мишкина мать, перехватив Наталью Тимофеевну у колодца, жаловалась:

— Как я измучилась! Мой-то вбил себе в голову и твердит: бросим всё — уедем на юг. А не поедешь, грит, один умотаю. Это, Тимофеевна, твой сын его подбивает.

— Причём тут Федя? Ты Ивана в коротком поводке держишь, вот он и взбрыкивает. А не зря люди говорят: привязывай козла на длинную верёвку, не то вместе с колом убежит. А мой сын не ходит чужими дорогами, за это я им и горжусь.

— Да кабы знать, которые наши-то, — ответила Марья Духонина усталым, охрипшим от ругани голосом. Взор её уходил в запредельную даль.

— Я думаю, — сказала она, — если скромно, не выпячиваясь, работать, то и в колхозу можно жить.

— Так ведь, действительно, кабы знать…

Женщины увлеклись разговорами о бедах своих, а шустрый воробей скакал и чирикал на дужке ведра и, как бы ненароком, ляпнул в воду белое пятно. Тут его и прогнали.

Андрей помнил об обещанном сватовстве, но дела цепко держали его и вели мимо Санькиного дома. Разгадав планы Авдея Кутепова, он решился на ловкий, как ему казалось, политический ход. После завтрака он пошёл к Фёдору Агапову и, начистоту выложив свои сомнения, предложил тому возглавить колхозное правление. Упрямый мужик отказался, не долго размышляя.

— Но почему? — Андрей был раздосадован и удивлён.

— Совесть будет спокойнее.

— Значит, ты из тех, которые с чистой совестью? Небось, в сундук прячешь, нафталином пересыпаешь? Знаешь, что на твоих похоронах скажут? "Ушёл от нас человек с чистой совестью, можно сказать, с неиспользованной".

Масленников буравил Фёдора почти ненавидящим взглядом.

— Похвальна твоя скромность, товарищ Агапов. Но и не надо мне свою совесть выпячивать — на бахвальство смахивает.

— Тебе-то что за дело?

Воробьи в лужице во дворе устроили купание, прощаясь с погожими деньками. Браво скакали в воду, выпрыгивали на бережок, дружно отряхивались и желали чего-нибудь поклевать. Мужчины молчали, угрюмо посматривая на них, думая каждый о своём.

Иван Духонин тут как тут, вошёл с огорода.

— Что для русского человека сладостнее задушевной беседы? А вы молчите, как две буки.

Масленников, вспомнив имя балагура, буркнул неожиданно:

— Иван, тебя баба бьёт?

— Было, — признался Духонин и смутился, почесал лоб.

— Весёлый ты мужик, Иван, прямой, искренний, только бабой сильно запуганный.

Такой поворот Духонину не понравился. Никем он вовсе не запуганный. Он кому хочешь может сказать, что захочет, и за словом в карман не полезет. С чего это товарищ уполномоченный так подумал? Но Масленников не давал ему времени на оправдания, сыпал вопросами:

— Детей у тебя много?

— Три, — Духонин показал три пальца с большими и грязными ногтями.

— И куда ты с ними надумал? Как прокормить правишь? Встречал я таких, что в город от коллективизации подались. Специальности никакой — рады самой грязной работе. Жилья нет — в землянках ютятся, кому повезёт — в бараках. Спрашиваю: "К этому стремились, мужики?" А они плечами пожимают: "Не в ентим дело".

— Дак и не трогали бы их на своей-то земле, — глухо проговорил Фёдор, и растерявшийся было Иван энергично закивал головой.

— Устал я с вами, мужики, — устало сказал Масленников. — Вы чисто как телята, тыкаетесь, тыкаетесь и всё мимо ведра.

— Это вы нас хотите в овец записать да в одну стайку согнать, чтобы стричь гуртом, — голос Фёдора накалился.

Масленников кинул в него пронзительный взгляд, хотел было сказать о том, что иным место не в стайке, а на бойне, но сдержался, досадливо покривившись. Повернулся к Ивану.

— Везде теперь в почёте коллективный труд и отдых. Новые хозяева фабрик и заводов новые традиции и празднества устанавливают. Дружно живут, душа нараспашку. А вы от зависти к соседу желчью исходите.

— А ты бывал на деревенском-то празднике? — Духонин переживал свою обиду и безуспешно подыскивал слова и тему, чтобы "отбрить" приезжего.

— Бывал, бывал, — отмахнулся Масленников и доказал. — Когда по утру то одна молодуха выскакивает из дома с подбитым глазом, то другая. Весело и громко так объясняют: "Я, подруженька, в темноте вчерась как о сундук ударилась". "И я, и я, только о печку". И мужики поцарапанные ходят, гадают: "Кум, ты случаем не помнишь, как это я удосужился?" И всем весело. Все друг дружку жалеют, целуются. Удался праздник!

И Фёдор, и Иван ухмыльнулись, отдавая должное Андрееву остроумию.

Баба с красными, словно ошпаренными коленями, мыла крыльцо. Увидав проходящего мимо уполномоченного, заохала, заахала, замахала руками, выскочила на улицу.

— Усовестите вы его, прицыкните… Он ведь пужливый. Так для виду хорохорится.

Заметив недоумение в глазах Масленникова, представилась:

— Марья я, Ивана Духонина…

— Ага. Кто это вам сказал, что принимаются в колхоз только мужики? Пишите заявление, мы вас примем, а он пусть катится ко всем чертям.

Марья отступила на шаг, прикрыла рот ладонью, округлив глаза. Наконец сообразила:

— Да чтоб у него брюховина присохла к горбовине. Я так и сделаю, а он нехай едет на свои юга…

"Пора кончать эту канитель" — думал Масленников, шагая к дому Авдея Кутепова.

Озорники

Злые языки утверждали, что выбился в люди Авдей Спиридонович Кутепов лишь благодаря многочисленной родне, преобладавшей среди населения хутора Волчанка, умаляя его личные качества. Но нимало были удивлены глубиной и парадоксальностью Авдеева мышления члены бюро районной партийной организации, утверждавшие его во главе правления колхоза имени Семёна Буденного.

— Русский мужик беден издревле, — заявил новоиспеченный председатель, — свыкся с этим положением. Поблажки теперь пойдут лишь во вред. Не работается на сытое брюхо, не работается.

Колхозникам о своих поездках в район он докладывал иначе:

— В Увелке бывал, на полу спал и тут не упал.

Распродав скотину, уехал из хутора Фёдор Агапов с семьёй. Его брошенный дом стал колхозной конторой. Исстари заведенный уклад на хуторе мало чем изменился. Разве что болтать и спорить стали больше по каждому вопросу, но на то оно и коллективное хозяйство, чтобы решать сообща. За разговорами и дел немало переделали. Распахали межи, вместе отсеялись. С весны заложили общественный коровник. Готовились к сенокосу. Жизнь в хуторе стала независтной. Если и хвастали чем теперь, так собаками иль огородами.