Тусклый Свет Фонарей - Xenon de Fer

блюсти. А люди у нас строгие, было аль не было, разбираться не станут. Пожалеть пожалеют, да взять — не возьмут». Только после этих слов по лицу его пробежала тень страдания, и я невольно задался вопросом — кого жаль этому старику больше — себя или безвинно погибшую дочь?

Тяжкие думы зароились в моём разуме, и я, поблагодарив мельника, поспешил уйти. У самой двери, когда я уж порывался попрощаться с хозяйкой, Чихуа принесла чёрную кошку и показала мне, напомнив: «Сянь спрашивал». Кошка, недовольная чем-то, размахивала хвостом, задевая девушку по щеке. Это сочетание — нежной кожи и меха — о чем-то смутно мне напомнило, но я не успел поймать этот образ, ибо хозяйка полюбопытствовала, что ж всё-таки я искал, и вынудила взглянуть на неё.

Неохотно я признался, что мы с мастером Ванцзу были на кладбище и увидели странные следы у могилы Цинхуа, а потому я подумал, что, быть может, приходит туда тоскующая по хозяйке собака или на запах поминальной еды приходят дикие и домашние звери, но следы были не похожи ни на собачьи, ни на кошачьи. Вдобавок крестьянка подтвердила, что еду давно не приносили.

— Неужто сянь думает, будто это дух какой? — с нескрываемой тревогой спросила Байхуа.

— В этом я и хотел разобраться. Объяснимо это простыми человеческими мерками или ж нет, и, коли нет, то не замышляет ли кто-то зла против вашей семьи. Вот, что меня заботит.

Крестьянки переглянулись, и теперь обе выглядели встревоженными и озадаченными. Был ли я искренен в своих словах? Отчасти и вправду так. Но в большей же мере всё сказанное и сделанное служило одной лишь цели:

— Не осерчают ли хозяин Пэй и его хозяйка, ежли иногда я буду заходить и спрашивать о чём-то, что покажется мне важным?

— Заходите-заходите! — тут же затараторила Байхуа. — Коль такое дело…

Разумеется, все мы понимали, что согласие их мне без надобности, покуда я прихожу как служитель нашей империи. Но вот одобрением я желал заручиться, а потому поблагодарил хозяйку словно она была женой чиновника одного со мной ранга, а не мельника, попрощался и ушёл. Что поведение моё мнится им подозрительным, я и не сомневался. Но поделать с этим ничего не мог. Лишь раз за разом усыплять их бдительность. И, коль скрывать им нечего…я ничего и не отыщу.

К обеду вернулся в тот день и мастер Ванцзу, промокший, уставший и чрезвычайно недовольный. Всё, что сумел он узнать, что в лесу и вправду «духи шепчутся», но ничего, что пролило бы свет на происходящее в самой деревне, вызнать он так и не сумел. Поговорил с охотниками, но те как один твердили — да, бывало, что в голодные годы волки и лисицы приходили в деревню, утаскивали скот и птиц, а иногда и собак с кошками, но нынче год сытный, в лесу дичи полным-полно, и зверьё из леса почём зря носа не кажет. Даже и к окраинам леса без нужды не подойдут. А то место к кромке леса близко.

«Посему, думается мне, что колдунью иль колдуна мы ищем, а вовсе не гуя», — заключил мастер Ванцзу.

Стоило ему об этом сказать, как я вспомнил слова старика и повторил их своему старшему товарищу. Тот заинтересовался и спросил меня о том, что ещё мне удалось сделать и вызнать. Услышав, как я вывернул столь незначительную мелочь про следы и чего тем добился, мастер довольно хлопнул себя по колену и похвалил меня, чем немало меня смутил. Уж чего-чего, а этого я никак от него не ждал. Под конец он велел мне на следующий день пойти туда снова и расспросить об этом «сведущем человеке».

Так я и поступил. Хозяйка, ежли и смутилась, то виду не подала — угостила меня чаем и на все вопросы ответила, хотя и неохотно. Сказала, что муж её говорил о старой шаманке, живущей в горах севернее Маоци. Будто бы ей лет восемьдесят, и найти её не так-то просто, но в той деревне по счастью жила другая дочь мельника, и шаманку с помощью её новой семьи удалось и отыскать, и привезти в Сяопэй. Та взяла плату едой и пообещала, что дух умершей никому не причинит вреда. Больше они её не видели, и даже нельзя точно знать, жива ль она ещё, в её-то возрасте.

Я не я, кабы не заподозрил в этой истории хотя бы подвох, не говоря уж об обмане. И первым делом я, конечно же, спросил, тайно ли эта старуха прибыла в Сяопэй. И, верно, вопрос мой попал в цель, потому как крестьянка смутилась и ответила, что сяоцзяну они о том говорили, и тот слова против не сказал. Странное дело получалось.

— А отчего ж вы не вызвали законного мага или жреца? Ну иль монаха цзиньдао, на худой конец.

— Да ведь магов-то всех государевых обратно в столицу отозвали, почтенный сянь. А храмов никаких поблизости у нас не осталось теперь. Одни разрушили, другие покинули. Ну а новых так и не появилось. Да и мы люди тёмные, когда можно, а когда нельзя — не ведаем[1]. Сяоцзян не запретил, мы и позвали… Его накажут теперь?

Я уже перестал было слушать поток её оправданий, когда она об этом спросила, и посмотрел на неё, верно, с неприкрытым удивлением.

— Как знать. А отчего такое беспокойство?

— Так ведь…плохого-то он не хотел… И мне поверил. Мои предки-то ведь не из этих мест, а из гичё, что жили когда-то северо-восточнее Цзиньгуанди. А там шаманы были в почёте и сведущи во всяком таком…

Я знаком велел ей остановиться и не продолжать, покуда она не наговорила на себя ещё больше. Не могу же я всех, кто нарушает законы империи, жалеть и отпускать бесконечно. Довольно и того, что теперь со знанием об этой горной старухе надобно было что-то делать, а ведь тоже, верно, никому плохого не хотела…Или ж хотела? Да и с чего я остановил Байхуа? Разве ж не лучше мне было выслушать всё, что она скажет?

Некоторое время мы оба смущенно молчали, а, когда с улицы явилась раскрасневшаяся Чихуа с вязанкой хвороста, я попросил умолчать об этом нашем разговоре, попрощался и, пообещав зайти ещё в другой день, покинул дом мельника.

Выслушав мой рассказ, мастер Ванцзу сказал, что ему дела нет до того, кто и с насколько чистыми помыслами что запретное творил. Коль закон нарушили, по закону и отвечать. И напрасно я пожалел эту женщину.