Ноздря в ноздрю - Дик & Феликс Фрэнсис

Но выпитое спиртное настолько замедлило его движения, что я вовремя заметил приближающийся кулак и успел увернуться от него. На лице вожака отразилось удивление, когда он увидел, что его ку­лак разминулся с моим носом на дюйм, а то и на два, не причинив ему никакого вреда. Зато момент движения, набранный рукой, оказался таким силь­ным, что вожак потерял равновесие и рухнул на платформу. Я понял, что мне тут делать больше не­чего. Повернулся и побежал.

Несколько последующих минут нагнали на меня страху. Я почувствовал себя на месте зайца, убегаю­щего от своры гончих. К счастью, большинство из них не только под завязку налились пивом, но и от­личались избыточным весом, так что не могли вы­держать мою подкормленную адреналином скорость. Однако двое из них оказались достаточно провор­ными, и несколько раз я чувствовал, как их пальцы соскальзывали с моей спины. А один раз я отмах­нулся дорожной сумкой и услышал, как кто-то ох­нул, получив, похоже, по физиономии.

Я выбежал из здания станции, перемахнул через барьер, отделявший тротуар от проезжей части Юстон-стрит, и, лавируя между автобусами, легковыми автомобилями и такси, продолжил путь, спасая свою жизнь.

К счастью, сочетание здравого смысла и проез­жающего патрульного автомобиля убедило эту па­рочку, что преследование пора прекратить. Поэтому я, миновав четыре полосы движения, смог перейти на быстрый шаг и, тяжело дыша, пошел на запад.

Еще сбросив скорость, я облегченно рассмеялся. Несколько пешеходов как-то странно на меня по­смотрели, но, слава богу, на этот раз в их глазах я заметил только веселые искорки. Я чувствовал себя на седьмом небе и буквально парил над тротуаром, оглядывая приближающиеся автомобили в поисках свободного такси, которое могло отвезти меня в Фулем.

Каролина жила в полуподвальной квартире. Тэмуорт-стрит, как и многие другие улицы Лондона, появилась на карте в 1920—1930-х годах, когда нача­ло увеличиваться городское население. Изначально дома с широкими террасами предназначались для одной семьи, но с тех пор многие здания разделили на несколько отдельных квартир. И полуподвальные возникли на месте «помещений под лестницей», в которых ранее жили слуги. Так что в квартиру Каро­лины попадали не через крыльцо, а через вход для слуг. Для этого приходилось войти в железную ка­литку и спуститься на восемь ступенек в маленький бетонированный дворик, который находился ниже уровня улицы.

Каролина открыла дверь с радостным вскриком и бросилась мне на шею, одарив меня долгим поце­луем в губы. Если у нее еще и оставались сомнения в серьезности наших отношений, внешне она их ни­как не выказывала.

Ее квартирка тянулась под домом и выводила в садик, достаточно большой, чтобы поставить там стол и пару-тройку стульев.

— Летом его освещает утреннее солнце, — похва­сталась она. — Очень милый садик. Именно из-за него я и сняла эту квартиру.

«Неужели, — подумал я, — человек может быть счастлив в этих каменных джунглях только потому, что имеет возможность поставить под открытым не­бом стол и пару стульев?» Я чувствовал себя гораздо счастливее среди открытых пространств Ньюмаркет-Хит, но знал, что скоро и мне придется переселить­ся в этот человеческий муравейник, чтобы реализовывать честолюбивые замыслы Марка.

В квартире Каролина выдерживала минималист­ский стиль: голые деревянные полы, хромированные стулья, белая кухня. У нее были две спальни, но од­ну она приспособила под репетиционный зал, со стулом и пюпитром по центру и стопками нот у стен.

—  Соседи не возражают? — спросил я.

—   Нет, — достаточно твердо ответила Кароли­на. — Я не играю поздно вечером и до девяти утра, так что никто не жаловался. А одна женщина, кото­рая живет наверху, даже говорит, что ей нравится меня слушать.

—  Ты сыграешь для меня?

—  Сейчас?

—  Да.

—   Нет, — ответила Каролина. — Я не сыграю для тебя, пока ты не приготовишь для меня обед.

—  Это несправедливо. Я бы приготовил для тебя обед, если бы не попал в аварию.

—  Отговорки, отговорки, — рассмеялась она.

—  А что у тебя в холодильнике? — спросил я. — Я приготовлю что-нибудь прямо сейчас.

—  Нет-нет. — Она покачала головой. — Мы идем в паб. Мне пришлось дать взятку бармену, чтобы он придержал нам столик.

Поход в паб с Каролиной в субботний вечер оп­равдал все мои ожидания. Назывался паб «Атлас», находился на углу Сигрейв-роуд, и народу в нем хватало. И пусть ей каким-то образом удалось за­бронировать столик, это был бар, а не ресторан вро­де «Торбы». Деревянный столик стоял у окна. Каро­лина села на деревянный стул с прямой спинкой, напомнивший мне школьные стулья, а я пробился сквозь толпу к стойке, чтобы заказать бутылку «Кьянти».

Еда оказалась очень даже неплохой. Каролина выбрала морского окуня с салатом, а я — камбер­лендские сосиски и картофельное пюре с чесноком. Насчет чеснока у меня возникли сомнения, и у Ка­ролины, похоже, тоже, потому что она подцепила на свою вилку немного картофельного пюре и отправи­ла в рот. На мгновение наши взгляды встретились, мы буквально заглянули друг другу в душу, а потом рассмеялись: оба поняли, зачем она отведала моего пюре.

Каролина очень радовалась тому, что сможет вы­ступить в Чикаго, и мы говорили о ее работе и осо­бенно о ее музыке.

—   Играя, я чувствую, что живу. Я существую только в моей голове, и я знаю, это звучит глупо, но мои руки, когда они соприкасаются со смычком и струнами, каким-то образом отделяются от моего тела. У них появляется собственный мозг, и они жи­вут сами по себе.

Я смотрел на нее, слушал, не желая прервать.

—  Даже если передо мной новое произведение, которое я никогда не исполняла, мне не нужно соз­нательно говорить пальцам, что делать. Я просто смотрю на ноты на бумаге, а пальцы все делают са­ми. Я же могу почувствовать результат. Это пре­красно.

—  Ты слышишь, что играешь, со всеми этими инструментами, которые гремят вокруг? — спро­сил я.

—  Да. Но скорее чувствую звук, который создаю. Я чувствую, как он вибрирует в костях. А если я сильнее надавливаю подбородком на альт, то музыка начинает заполнять всю голову. Если на то пошло, я должна следить за тем, чтобы не надавливать очень сильно, а не то перестаю слышать оркестр. Играть в большом оркестре — это замечательно. Чего я не могу сказать об этих чертовых людях.

—  Каких людях? — спросил я.

—  Других оркестрантах. Они могут быть такими коварными, такими воображалами. Мы должны дер­жаться одной командой, но в оркестре так много со­перничества. Каждый пытается доказать, что он луч­ше других, особенно в своей секции. Все скрипачи хотят стать ведущей скрипкой, а большинство дру­гих музыкантов злятся из-за того, что ведущую пар­тию исполняет скрипач. Это прямо-таки чертова школьная площадка для игр. Есть задиры и козлы отпущения. Некоторые оркестранты со стажем тер­петь не могут молодых музыкантов, получающих сольные партии. Они думают, что такие партии должны доставаться только им. Ты и представить себе не можешь, сколь яростно ненавидят такого со­листа. Однажды я даже видела, как оркестрант, ко­торый проработал у нас много лет, пытался повре­дить инструмент молодого солиста. Я очень наде­юсь, что никогда не стану такой.

—  Шеф-повара тоже на многое способны, зна­ешь ли. — Едва эти слова сорвались с моих губ, как я подумал: а вдруг именно зависть к моим успехам привела к тому, что в соус насыпали эту злосчаст­ную раздробленную фасоль?

—  Но я готова спорить, что тебе никогда не при­ходилось одновременно сразу работать с восьмьюде­сятью поварами, причем каждый старался показать, что он лучше тех, кто трудится рядом, и при этом все готовили одно блюдо.

—  Пожалуй, не приходилось, — кивнул я, — но иной раз такое ощущение возникало.

Каролина улыбнулась.

—  Только пойми меня правильно. Мне очень нравится быть частью действительно высокопро­фессионального оркестра. Мы можем слиться в еди­ное целое. И эффект получается фантастический. К примеру, в увертюре Чайковского «1812 год» со всеми этими орудийными залпами в королевском «Альберт-Холле», когда семь тысяч людей замирают как завороженные. — Она рассмеялась. — Лучше ор­газма.

Я не знал, как на это ответить. «Практика, — по­думал я. — Мне нужно больше практики».

—  Подожди, и мы поглядим.

—  Это обещание?

—  Абсолютно. — Я перегнулся через столик и погладил ей руку.

Мы доели все, что оставалось на тарелках, в удовлетворенном молчании, возможно, не хотели разрушать возникшее единение душ. Подошел офи­циант, забрал пустые тарелки. Мы заказали кофе, и я разлил по стаканам остатки «Кьянти». Ни один из нас не показывал вида, что ему не терпится вернуть­ся в ее квартиру и посмотреть, не разойдется ли мое обещание с делом. На самом же деле мыслями я уже перенесся в спальню Каролины.