Хомотрофы - Александр Соловьёв

Механизм очень прост. Важно научиться различать страх, как отдельную субстанцию. Когда ты видишь ее, просто забираешь, присваиваешь. Страх является частью живой энергии существа, и человек не хочет с ним расставаться. Нужно отнять эту энергию. По праву силы. Это похоже на убийство по частям.

На другой день, как и предписывалось, я приехал на завод. Гавинский встретил меня в проходной. Его лицо было одухотворенным и торжественным, как у вампира, на мгновение остановившегося перед тем, как вонзить клыки в плоть очередной жертвы. Он повел меня к отдельно стоящему зданию, которое я всегда принимал за трансформаторную будку. Как ни странно, так оно и было.

Гавинский втолкнул меня внутрь, запер дверь. Я ожидал увидеть сборище в плащах с капюшонами, но никого не было. Гудел трансформатор, пауки сидели по углам в своих тенетах. Это что, какая-то шутка? Гавинский наклонился, подцепил выдвижную ручку и открыл зев люка. Ах, вот оно что.

Спускаться мне пришлось первым. Ступени из толстых металлических прутьев, казались мне скользкими. Спешить не хотелось, но Гавинский наседал сверху. Мы спустились довольно глубоко под землю, этажа на два, а то и три. Я увидел коридор и вдоль него шесть дверей, три с одной стороны и три с другой. Первая из них по правой стене была приоткрыта. Гавинский подтолкнул меня. Только войдя в помещение, я понял, что мне предстоит. Подобное оборудование мне доводилось видеть в кинофильме о сумасшедшем доме, за исключением сложнейшего анализатора вроде томографа. Электрошоковая терапия. Я дернулся назад, но дверной проход загородил Гавинский. Бежать было некуда.

В бетонном склепе хозяйничали двое. Они отнеслись к нашему появлению с полнейшим равнодушием. Для них все это такая же рутина, как для меня работа курьера.

– Я отказываюсь! – Голос меня не подвел, слова прозвучали твердо.

– Как же так, дражайший Сергей Петрович? – развел руки в стороны Гавинский, судя по всему намереваясь меня схватить. – Вы не можете отказаться. Вы подписали контракт.

– Какой контракт? – Я начал плохо соображать в преддверии паники.

– А кто у нас главный редактор? Не вы ли? Заделался начальником – не говори, что не дюж. Раньше надо было думать. – Речь Гавинского была приторной и одновременно едкой, как эфир для наркоза.

Я пятился, а когда сообразил, что приближаюсь к столу, где меня ожидают электродные пластины и змеи проводов, было уже поздно. Те двои, что казались безмолвными тенями, скрутили меня с профессиональной сноровкой.

– Вот и славно, Сергей Петрович, – Гавинский похлопал меня по щеке.

Я мог только мычать – штырь между зубами служил отличным кляпом. Упаковали меня быстро и надежно, стянув ремнями конечности и зафиксировав голову.

– Мы не можем позволить себе тратить десятилетия на подготовку новых кадров, как древние. Современные методы куда эффективнее, хоть иногда бывают осечки.

Сволочь! Именно этого момента он ждал – сказать, что я могу не выжить. Или?.. Нет! Я не хочу превратиться в овощ! Не делайте этого! Не делайте этого со мной!

– Бесполезно дергаться, Сергей Петрович. Только хуже себе сделаете.

Гавинский, ублюдок! Рычу, пускаю слюни, вращаю выпученными глазами – все, что я могу. Щелчок и я погружаюсь в боль. Перед глазами полыхает сверхновая звезда. Мышцы скручивает узлами. Захлебываюсь криком.

Очнулся я сидящим в кресле. Вязкая нитка слюны, как паутина спускается на грудь. Жив. И даже что-то соображаю. Руки и ноги развязаны. Голова раскалывается. Скрип открывающейся двери заставил меня содрогнуться и зажать уши. Руки плохо слушались, как будто их оторвали и присобачили чужие.

– Ну-с, как ваши дела, Сергей Петрович.

У меня даже не было сил ненавидеть Гавинского. Я приподнял голову. Свет, просочившийся из коридора, больно резанул по глазам. Я едва успел различить, что Гавинский пришел не один. Цветные пятна долго хороводили под моими веками, прежде чем я снова начал видеть.

Напротив на полусогнутых ногах стоял вахтер. Пряча затравленный взгляд, он трясся, как от лютой стужи.

– Старик – муляж для тренинга, – сообщил Гавинский. – Если первая инициация была успешной, вторая не потребуется.

До меня с трудом дошел смысл его слов. Первое, что я осознал – возможно повторение пытки.

– Вы видите?

Хотелось крикнуть: «Вижу!» Не важно что, не важно где, лишь бы вновь не ощутить воздействие электрошока. Я издал нечленораздельное сипение.

– Смотрите внимательнее, Сергей Петрович. Как только увидите, возьмите то, что принадлежит вам по праву. Сразу полегчает, обещаю.

Гавинский плюхнулся в соседнее кресло и замер в ожидании.

Я покосился на него.

Ты меня не победил, нет.

Сделав глубокий вдох, я закрыл глаза и задержал дыхание.

Цельность, безотносительность, мощь, – повторил я про себя слова Гавинского и на выдохе открыл глаза.

Старик съежился под моим взглядом, но тут же я понял, что этот человек не имеет для меня иного значения, кроме того, что является носителем субстанции, принадлежащей мне по праву.

БЕЗОТНОСИТЕЛЬНОСТЬ, – снова прозвучало в голове. Внезапно я постиг смысл этого слова. Я и страх этого человека – теперь одно целое. В тот же миг в области сердца старика я увидел пульсирующий сгусток. Предчувствие близкого экстаза охватило меня, и по телу прошла блаженная дрожь. Миг – и я ринусь навстречу этому сгустку, втяну его в себя, как губка. Но…

Господи! Сейчас наступит роковой момент, и я стану одним из них. Возможно, процесс преображения будет необратим, и я уже перестану контролировать себя.

Пальцы мои сжались в кулаки. Стиснув зубы, я с невероятным трудом заставил себя отвлечь внимание от предмета вожделения.

– Э нет! Так не пойдет! – Гавинский внимательно следит за мной. – Не огорчайте меня, Сергей Петрович. И не вынуждайте делать то, чего я не хочу… – Взмахнув рукой, он указал на провода, извивающиеся у меня под ногами.

И вдруг я не смог больше сопротивляться. Все вокруг изменилось. Исчезли пластины электродов и провода, исчез Гавинский с креслом, растаяли в воздухе стены и потолок. Передо мной стоял старик, вернее, его едва различимая оболочка, а сгусток теперь был таким явственным и желанным, что я невольно протянул к нему руки, и он сам собой поплыл ко мне. Вокруг стало абсолютно темно, светился только сгусток. Он источал аромат самых изысканных феромонов, исходящие от него флюиды погружали меня в состояние неизвестного мне доныне наслаждения. Наконец, сгусток коснулся моих рук, и меня охватило блаженство.

Когда я очнулся, я по-прежнему сидел в кресле, старик-вахтер лежал на полу, а Гавинский с кривой ухмылкой и ядом в глазах мерно и беззвучно мне аплодировал.

– Добро пожаловать в команду! – медленно сказал он.

Я отвернулся от него и, прикусив губу, ощутил во рту солоноватый вкус.

Свершилось!

Теперь я такой же, как все эти хозяева.

Я могу убивать доноров страха.

Приносить их в жертву общему делу. Во имя Улитки.

23

Вернувшись домой, я закатил мотоцикл в пристройку, закрыл ее на ключ и поднялся в свою комнату. Противоречивые чувства переполняли меня.

Несмотря на ощущение вины и собственной мерзости, порция выпитого страха придала мне силы и вернула бодрость. Как и говорил Гавинский.

Теперь я должен был научиться накапливать избыток, очищать и хранить его до нужного момента. Носить в себе этот груз, чтобы затем передать главному кукловоду.

Через полчаса, когда я, приняв душ, лежал на кушетке и читал, в дверь постучали. Я со вздохом отложил книгу, накинул халат и открыл.

В коридоре стояла Эфа. На ней было восхитительное белое платье, такое нарядное, будто она собралась на свидание.

– Привет, – сказала девушка.

– Добрый вечер… Ты ко мне?

Что за глупый вопрос?

Я почувствовал себя немного неловко в тонком фланелевом халате. Отступив назад, жестом предложил ей войти.

Она вошла в мою комнатушку, оглядела обстановку.

– Неплохо ты устроился.

– Ты садись где-нибудь… Я сейчас переоденусь…

Я схватил в охапку одежду со стула и направился в санузел.

Когда я вернулся, Эфа листала книгу, которую я только что читал.

– Может, чай будешь?

– Нет времени, спасибо. Я хочу кое-что сказать. Вернее, попросить тебя об одной вещи, Сережа.

Я – само внимание и готовность помочь, особенно после такого явно не официального обращения. Эфа никогда не позволяла сокращать дистанцию между нами. Что изменилось?

– Можешь сходить со мной… в Дом молитвы?..

– Куда?!

Странная она все-таки девушка. Я вспомнил, что видел ее идущей на службу. Только сейчас до меня дошло, что Эфа – еврейка, и что она ходит отнюдь не в синагогу. Конечно, в Полиуретане ничего кроме этого сектантского Дома молитвы нет… Но зачем ей понадобилось приглашать меня?

– Сейчас, – уверенно сказала она. – Потому что до того, как вы поднимите бунт, тебе надо кое-что понять.