Военный летчик: Воспоминания - Альваро Прендес

Как-то рано утром, вскоре после нашего прибытия на базу, у входа в казарму, у деревянной лестницы, которая вела в барак, оживленно беседовали американцы и испаноговорящие курсанты. Как раз в это время и появился Хансен. Он подошел прямо ко мне. Естественно, я сразу же повернулся к нему. С иронической улыбкой на губах он спросил:

– Мистер Прендес, что значит по-испански марикон[4]?

Я улыбнулся и подумал, что кто-то из кубинцев сыграл с ним злую шутку и назвал его так. Я объяснил ему значение этого слова. Тогда он буквально приблизил ко мне свое лицо и насмешливо сказал:

– Мистер Прендес, вы марикон!

Я был поражен. В первый момент мне показалось, что это шутка, которую я сразу не понял. А он, видя мое замешательство, повторил:

– Вы марикон!

Прошел еще миг, и тут я все понял. Этих нескольких секунд было вполне достаточно, чтобы понять, почему он так поступил. Хансен сделал это при свидетелях - американцах. Он смотрел на меня вызывающе, но я понял, что он боится. Этот маленького роста, физически слабый человек был к тому же трусоват. Я понял, что это самая настоящая провокация, организованная заранее. Волна гнева захлестнула меня, мышцы мои напряглись. Я готов был убить его, но подумал, что если сейчас ударю его, то он попадет в госпиталь. Врачи, кровь, свидетели… Затем скандал и его последствия… Для меня это будет означать конец всего. У Хансена были все шансы, чтобы выиграть.

В инструкторской оставались некоторые курсанты, готовясь к полетам. В помещение вошли два курсанта» француза, Рес и Солвич.

– Мой друг Прендес, как дела? - спросил Солвич и продолжал на плохом английском: - Улыбнись, выше голову, все будет хорошо, мой друг!

Они прекрасно знали, что происходит между мной и инструктором Тракселом, и хотели поддержать меня. Это радовало меня, но настроение оставалось плохим, тем более что предшествующей ночью, возвращаясь на базу, французский курсант Персиваль на самолете Т-33 попал в зону непогоды. Двигатель отказал, и самолет врезался в землю. От самолета почти ничего не удалось найти. Это произошло недалеко от аэродрома. От курсантов такие случаи скрывали, но постепенно о них узнавали все.

Я вспомнил Уильяма - единственного негра среди американцев. Ему нужно было включить форсаж при взлете на запасном поле, но двигатель заглох. Больше нам ничего не было известно. В таких трагических случаях не устраивалось никаких церемоний, не произносилось и прощальных слов. Специальная служба собирала останки погибшего, укладывала в гроб и отправляла на родину курсанта. К сожалению, подобные трагические случаи неизбежны в повседневной жизни летчиков, полной риска…

Наручные часы показывали, что у меня еще осталось время до начала полета с командиром эскадрильи. И я снова погрузился в воспоминания. Второй случай, который я хорошо помню, произошел с курсантом Фиадом из нашей кубинской группы, с тем самым Фиадом, который слыл покорителем женских сердец Гаваны. Это было очень похоже на случай, который произошел у меня с Хансеном.

Однажды к вечеру, кажется это было в субботу, я сидел в бараке один. Вдруг вошел Фиад, чем-то сильно встревоженный. Подойдя ко мне, он, заикаясь сильнее, чем обычно, сказал:

– Знаешь, давай решим вопрос между нами, без свидетелей. Пойдем в подвал и там на кулаках все выясним.

Я совершенно не понимал, что он собирался выяснять. Вначале я даже подумал, что он шутит, и спросил:

– Что выясним? Ты что, пьяный, какая муха тебя укусила?

Но он избегал смотреть мне в глаза. Затем достал носовой платок, пахнущий духами, и нервно вытер им лицо.

Фиад относился к тем людям, которые не умеют бороться, преодолевать трудности. Он был капелланом и к авиации не имел ни малейшего призвания. Главное, что привлекало его в офицерской профессии, это, как он считал, беззаботная офицерская жизнь да преимущества, которыми он предполагал пользоваться, когда на его плечах окажется элегантная офицерская форма.

Немного недовольный, я все же согласился пойти с ним. Мы спустились по лестнице в подвал барака. Я отошел к стене, готовый начать драку. Фиад снова достал платок, и сладковатый вапах его духов быстро наполнил помещение. Фиад опять вытер лицо, не глядя на меня, прошелся немного, посматривая по сторонам и бормоча что-то непонятное, а затем, махнув рукой, поднялся по лестнице и ушел. Мне все это показалось странным. Я так и не понял, что же случилось. Позже Фиад никогда не напоминал об этом случае, как будто его и не было.

На следующий день после этого инцидента мы с Куэльяром занимались строевой подготовкой. Было воскресенье. Жара стояла невыносимая. Капли пота стекали по нашим лицам, но мы не могли обтереть их при движении строевым шагом. Мои ботинки покрывал толстый слой белой пыли, в которую превращался песок пустыни, занесенный сюда ветром и поднимавшийся вверх при каждом шаге. Строевой подготовкой мы занимались в специально отведенном уголке базы, огороженном колючей проволокой и напоминавшем лагерь военнопленных в годы второй мировой войны. Уже несколько воскресений подряд мы с Куэльером занимались здесь, причем в движении ходили навстречу друг другу и встречались в одной и той же точке. У этого крестьянина с лица не сходила загадочная улыбка, он словно не чувствовал жары… Пятьдесят минут мы шли по кругу, а десять минут отдыхали. Во время отдыха нам удавалось поговорить. Я часто поглядывал на часы - сколько нам осталось еще заниматься. Потом мы обычно заходили в помещение дежурного, расписывались в журнале.

Жара в эти часы стояла невыносимая, солнце палило нещадно, проникая через одежду, головные уборы, перчатки. Обильный пот тек по всему телу, по ногам, попадал в ботинки, вызывая неприятное ощущение.

Я заметил вдалеке человека, который стоял возле старого здания и внимательно смотрел в нашу сторону. Он давно уже был там, но я как-то не придавал этому значения. Теперь он направлялся в нашу сторону, точнее - прямо ко мне, поскольку я приближался к колючей проволоке ограды. Оказалось, что это майор Терзиян из оперативного отдела, отвечавший за дисциплину курсантов. Это был невысокий худой человек, армянин по национальности. Если бы не военная форма, можно было бы сказать, что этот всегда улыбающийся человек с вытянутым лицом и в надвинутой на лоб огромной фуражке - городской торговец. Но что привело майора Терзияна в воскресенье, в такой жаркий день, сюда на это место? Он подошел ко мне и, остановившись у забора из колючей проволоки, оказал резким тоном, почти прокричал:

– Вы не умеете ходить по-военному!

Может, причиной была сильная жара, пыль и колючая проволока, но я даже не приостановился, услышав эти слова. Конечно, прежде чем ответить, я должен был подумать. Но тогда, повторяю, стояла страшная жара, вокруг была пыль, а нас разделяла ограда из колючей проволоки.

Я внимательно посмотрел майору в глаза и, даже не встав по стойке «смирно», ответил:

– Так войдите и покажите мне!

От неожиданности он остолбенел. Уверен, что этого он никак не ожидал. Такого никогда не позволяли себе даже американцы. Майор был выпускником Вест-Пойнта, как и все офицеры командного состава ВВС, и, имея опыт работы с людьми, конечно, по моему взгляду понял, что я доведен до крайности. Не сказав ни слова, он ушел. Куэльяр с интересом наблюдал за происходящим.

Я задумался. В это мгновение решалась моя судьба. На Кубе, к примеру, меня бы сразу арестовали и выгнали из училища за неподчинение приказу. Здесь было по-другому: ничего не делалось прямо и открыто. Теперь я должен был быть, как никогда, осмотрительным и осторожным.

На следующий день мы проходили обычный медицинский осмотр. В таких случаях я всегда беспокоился за свое зрение. Несмотря на мои опасения, все прошло нормально. Медосмотр мы проходили в старом деревянном домике с длинным коридором, на потолке которого перекрещивалось множество деревянных балок. Полы, покрытые синим линолеумом, сохраняли специфический запах, присущий медицинским учреждениям. Домик был похож на те армейские госпитали, которые показывают в американских фильмах о боевых действиях на Филиппинах и в других районах Тихого океана в годы второй мировой войны.

Доктор в белом халате курил одну за другой сигареты с длинным мундштуком. Измерив мне давление, он сказал:

– Немного повышенное, видимо, вы чем-то возбуждены. Сколько сигарет вы выкуриваете ежедневно? Пьете? Или, может, у вас неприятности?

Неожиданно я рассказал ему все, что произошло. Он внимательно слушал меня, я даже почувствовал себя спокойнее и подумал, что врачи в силу своей профессии всегда должны располагать к себе пациентов. Это главное в их работе.

Окончив осмотр, доктор посоветовал мне:

– Постарайтесь отвлечься, не думайте об этом. Иногда мы многое преувеличиваем.

Когда доктор вышел, я остался один в комнатке. На столе доктора лежала папка с моим личным делом. В конце одной из карточек, заполненных рукой доктора, я прочитал: «У курсанта наблюдаются легкие признаки мании преследования, что вызвано строгой дисциплиной, существующей в училище. Это усугубляется еще и тем, что он не может приспособиться, адаптироваться к этой системе. Принимая во внимание его национальную принадлежность и отношение к существующему порядку, рекомендуем учитывать это в работе с ним. Капитан медслужбы Дональдсон».