Критика криминального разума - Майкл Грегорио

— Кто помогал вам, Тотц? Я не могу поверить, что один человек…

— Я уже сказал вам, — решительно ответил Тотц. — Я сделал все сам. Один. Без чьей-либо помощи.

— А как же иностранцы, что провели прошлую ночь в вашей гостинице?

Он пожал плечами:

— Французы? Обычные постояльцы. Переночевали, заплатили, уехали. Вот и все, — ответил Тотц, глядя мне прямо в глаза. В его взгляде сверкал какой-то странный огонь.

— Я вам не верю, — сказал я.

Несколько мгновений он холодно и высокомерно смотрел на меня, затем на его физиономии появилась уродливая усмешка.

— Верьте во что вам угодно, господин судья. Больше я вам о своих личных делах ничего не скажу.

— Ну что ж, посмотрим, — произнес я, ответив ему холодным презрительным взглядом, и сделан многозначительную паузу. — У нас имеются надежные способы развязывания языков непокорным.

— Пыткой, сударь? Вы на нее рассчитываете? Вам доставляет наслаждение видеть, как людей растягивают на дыбе, слышать их вопли о пощаде? Ведь так, сударь?

Если Тотц хотел уколоть меня, это ему блестяще удалось. В результате у меня почти не возникло никаких колебаний относительно того, чтобы подвергнуть и его подобному испытанию. Более того, сама мысль о мучениях Тотца доставила мне удовольствие. Посмотрим, как он посмеется.

— Бросьте вы свои угрозы, герр поверенный. — Тотц взглянул на меня с той откровенной ненавистью в глазах, которую я замечал в нем и прежде. — Я уже мертвец, и вам не запугать меня разговорами о пытке. Я готов умереть за свои убеждения.

— Все убитые были совершенно невинными и беззащитными людьми, Тотц, — прошипел я в ответ. — В убийствах, нарушивших нормальную жизнь в вашем городе, нет ни капли благородства. Неужели вы и в самом деле полагаете, что способны вызвать восстание, расправившись с несколькими несчастными?

— Их смерть послужила нашему делу!

— Какому делу?

— Революции, сударь.

Я проигнорировал его слова.

— Если не считать Морика, то как вы выбирали остальных жертв, Тотц?

Тотц ответил не сразу, а довольно долго сидел молча, так что мне даже показалось, что он не услышал вопроса. И все это время Тотц пристально смотрел на меня взглядом, в котором мне виделся немой упрек. Только позже я понял, что за подобным его поведением скрывался холодный расчет. Тотц пытался просчитать, как много мне может быть известно, я же был практически уверен, что передо мной сидит тот самый дьявол, который поверг целый город в смятение и ужас. А то, что он не демонстрировал ни малейших угрызений совести, лишь подкрепляло мою убежденность.

— Я повторяю вопрос, Тотц, — произнес я чуть помедленнее. — Каким образом вы выбирали свои жертвы?

— В зависимости от времени и от места, — пробормотал он. — И чтобы вокруг не было возможных свидетелей. Исходя, в общем, из стечения обстоятельств. В этом была своя прелесть. Я увидел Коннена в гостинице в тот вечер, когда мне впервые пришла идея…

— У вашего выбора не было никаких политических оснований? — Тотц выпрямился на стуле, губы его растянулись в фальшивой улыбке, но он ничего не ответил. Мне показалось, что основная его цель в том, чтобы смутить меня. — Вы знали господина Тифферха, не так ли? Он был уважаемый адвокат, известный ненавистник Наполеона…

— Все граждане Пруссии ненавидят Наполеона! — выпалил Тотц, лицо его превратилось в маску ненависти. — Что касается меня, любой из них мог бы стать моей политической жертвой. А тот адвокат был настоящим паразитом! Жил за счет юнкеров![16] Помогал им покупать и продавать землю, а их арендаторов отправлял в тюрьму за долги и невыплаченную ренту. Я с ними со всеми расквитаюсь!

— Но прежде, боюсь, вы окажетесь на виселице, — заметил я холодно.

А в свои записи добавил, что антифранцузскне настроения жертвы были возможной причиной убийства. Все внезапно предстало передо мной ярким и четким, подобно картинке, отбрасываемой волшебным фонарем, когда он уже зажжен, линза повернута и перед нашим взором возникает первый слайд. С одной лишь оговоркой.

— А вы не боялись быть узнанным?

Ульрих Тотц принял откровенно расслабленную позу.

— Здешние жители меня знают. Это только облегчало дело. Я хозяин гостиницы, понимаете? И я всех знаю. Казалось вполне естественным, что я подхожу к кому-то, останавливаю, болтаю немного, слежу, чтобы никого не было поблизости, а затем наношу удар. Они даже не успевали понять, что произошло.

— Ну что ж, превосходно, — откликнулся я. — А теперь расскажите мне об оружии, которым вы пользовались.

Тотц снова уставился на меня.

— Я уже сказал, — ответил он.

— Вы сказали только, что воспользовались молотком, чтобы убить Морика. А остальных?

Несмотря на всю его готовность признаться в преступлениях, я до сих пор не получил ответа на вопрос, каким образом погибли остальные жертвы.

Ульрих Тотц потер костяшки пальцев и подозрительно взглянул на меня.

— Я пользовался первым, что подвернулось под руку, — медленно произнес он. — Молотком, камнями, просто руками.

— Ну, к примеру, как вы убили Тифферха? У него на теле нет явных ран. Каким орудием вы воспользовались, чтобы лишить его жизни?

Впервые Тотц мне ничего не ответил.

— А как насчет «дьявольского когтя», о котором говорит весь город? — спросил я.

Ульрих Тотц переводил взгляд с меня на Коха и обратно. Он улыбнулся, слабо и рассеянно вначале, затем со все возрастающей уверенностью.

— Ах, вижу, вижу, к чему вы клоните, сударь, — ответил он, и в голосе его прозвучала лукавая усмешка. — Я расскажу вам все, что мне известно, а вы соберете вещички и отправитесь домой. Вас там жена и детки ждут не дождутся. Я вам рассказал уже больше, чем нужно, герр поверенный. Остальное уж как-нибудь сами выясняйте.

Внезапно Тотц наклонился вперед и положил руки мне на стол. Я сделал знак Штадтсхену и Коху не шевелиться — они уже было рванулись мне на подмогу.

— Ну-с, Тотц? Что вы еще можете добавить?

Несколько мгновений он молча разглядывал меня.

— Послушайте меня, герр Стиффениис, и послушайте внимательно, — произнес он тихим злобным голосом. — Вы можете, конечно, пытать меня, если вам так хочется. Вы можете заставить меня вопить от боли, только я вам больше ничего не скажу. Вы можете пытать мою жену, и она признается во всем, в чем вы пожелаете. Но ведь на самом деле ей ничего по большому счету не известно. Как бы то ни было, я ставлю точку. Я не скажу больше ни единого слова ни вам, ни кому другому до того момента, когда меня поведут на виселицу.

— Это вовсе не конец нашего разговора, Тотц, — возразил я, всматриваясь в его наполовину закрытые глаза. — Я еще буду вас допрашивать, и вы мне во всем сознаетесь. Во всем, до мельчайших подробностей! В том, что касается брошюр, которые у вас нашли, и тех иностранных агентов, что помогали вам. В следующий раз, уверен, у вас развяжется язык.

— Можете поступать, как вам заблагорассудится, герр Стиффениис, — шепотом ответил хозяин гостиницы. — Делайте свое дело. А мое дело — сопротивляться вам.

— Ну что ж, скоро увидим, кто из нас лучше справляется со своим делом, — произнес я, вынимая из кармана часы. Было уже почти четыре часа. Время, назначенное для встречи с профессором Кантом. Для одного дня я сделал более чем достаточно. — Уведите его, Штадтсхен.

Внезапно комната показалась странно пустой. Ульрих Тотц наполнял ее гневом, жестокостью и нескрываемой ненавистью к властям. Кох молчал, и у меня возникло ощущение, что он ждет каких-то комментариев с моей стороны. Я встал и подошел к окну. На улице день начинал клониться к вечеру. Во рту у меня пересохло, и я почувствовал легкое головокружение. Ульрих Тотц признался в убийстве Морика. Моя теория политического заговора, нацеленного на создание в городе атмосферы страха, полностью подтвердилась, имя убийцы установлено. Мне следовало бы гордиться собой, и тем не менее, по какой-то ничтожной причине, я не был удовлетворен полученными сведениями. Может быть, попросту из-за того, что все прошло так легко, без сучка без задоринки? Неужели тайна «кенигсбергского убийцы» так элементарна? Вне всякого сомнения, судья с обширнейшим опытом поверенного Рункена должен был раскрыть столь примитивную загадку уже несколько месяцев назад.

— Если позволите, сударь, — заговорил вдруг Кох, — ему не помешала бы публичная порка на площади перед Крепостью. Я могу попросить разрешения у генерала Катовице, если пожелаете. Поверенный Рункен считал розгу очень эффективным инструментом. Два года назад одного человека секли здесь за убийство отца. Конечно, через несколько месяцев его обезглавили. Но пример произвел неизгладимое впечатление на народ и стал для него великолепным уроком.

Стоит ли мне последовать примеру Рункена? Телесные наказания и нанесение физических увечий до сих пор разрешались на основании «Constitutio Criminalis Carolina», хотя входящие в нее законы были сформулированы еще в шестнадцатом столетии при Карле V.