Критика криминального разума - Майкл Грегорио

Я счел бессмысленным отвечать.

— Предупреждала, сударь. Предупреждала, что бы вы там ни говорили. У мальчишки было расстроенное воображение, — продолжала она. — С ним было опасно общаться. Невозможно было понять, где кончается правда и начинается ложь. Когда мужу сообщили о вашем приезде, первое, что он мне сказал, было: «Нам нужно куда-нибудь отослать этого парня, Герда». Ульрих боялся, что если Морик узнает, зачем вы прибыли в Кенигсберг, он много бед натворит. А мы не могли себе позволить нанять другого слугу.

— «Балтийский китобой» — хорошо известное логово для иностранных заговорщиков, — продолжал я наступление. — Вчера за ужином там присутствовали трое из них: два француза и немец, выдававшие себя за торговцев драгоценностями. Что вы можете сообщить о них?

— О тех путешественниках, сударь? Они уже не в первый раз останавливаются в нашей гостинице. Очень порядочные и трудолюбивые господа. Всегда по всем счетам расплачивались вовремя.

— Они якобинцы, — настаивал я. — Французские шпионы.

Женщина заморгала, не ожидая такой эмоциональности с моей стороны.

— Я уж и не знаю, что на вас нашло, сударь! — воскликнула она. — Готова поклясться, что они честные люди!

— Они вместе с вами и вашим мужем составили заговор, фрау Тотц, — продолжал я. — Именно поэтому и был убит Морик.

— Но это неправда, сударь, — захныкала она. — Неправда. Моему Ульриху нравилось то, что произошло во Франции, не буду скрывать. А кому бы не понравилось? Революция случилась там потому, что французы больше не могли терпеть своего ужасного короля. Он ведь у них был совсем не похож на нашего достойного государя — короля Фридриха, уважающего граждан и дарующего им справедливые законы. И французские идеи совсем не так уж и страшны, сударь. Свобода, Равенство, Брат…

— Мы сейчас ведем речь не об идеях, — прервал я ее. — Существует заговор, направленный против правительства, фрау Тотц.

— Заговор, сударь? — снова заскулила она, подняв руки к небесам и качая головой, словно не в состоянии поверить моим словам. — И это вам тоже Морик сказал?

— Я уже говорил вам, что видел Морика в комнате, расположенной как раз напротив моего окна через двор. Утром вы сказали, что подобное невозможно. Тем не менее в той самой комнате, где я его видел, жандармы обнаружили кипу подрывных материалов.

— Но ведь там просто что-то вроде склада, сударь! — воскликнула фрау Тотц. — Я вам не рассказала о нем раньше, потому что не хотела беспокоить вас по поводу глупостей, которыми была забита голова мальчишки.

— Мальчишка мертв! — закричал я. — И убит он именно из-за этих глупостей!

— Мы все пользовались той кладовой, сударь, — в отчаянии простонала она. — Мы все. Я, мой муж, Морик. Да, и Морик тоже, сударь! Мы относили туда сломанную мебель, складывали там салфетки, скатерти и вещи, которые забывали постояльцы. Мы никогда ничего не выбрасывали на тот случай, если они вдруг вернутся и спросят о своих вещах. Что бы вы там ни нашли, сударь, если оно не используется в хозяйстве, значит, оно и не наше. Могу вам поклясться.

— Штадтсхен, скажите, где точно были обнаружены подрывные материалы?

— Они были хорошо запрятаны в чемодане под несколькими одеялами, сударь, — подтвердил офицер.

— Эти бумаги не наши, сударь, — запротестовала Герда Тотц. — Я их вообще никогда не видела. А что касается Морика, я взяла его только, чтобы он помогал моей сестре. У него ведь было с головой не в порядке. А от убийств он совсем ума лишился. Конечно, вполне возможно, ему казалось, что убийца прячется у нас в доме, но ведь вы так не думаете, сударь? Вы не можете так думать, герр Стиффениис. Все последние месяцы мы с Ульрихом так же боялись появляться на улице, как и все другие ни в чем не повинные граждане нашего города. Нам трудновато приходилось, у нас сильно упали доходы. С тех пор как того мужчину нашли мертвым у причала, постояльцев поубавилось.

Все это она выплеснула на меня единым потоком и с такой быстротой, что я с трудом успевал за ней записывать. Подлая женщина, несомненно, лгала, но чтобы предъявить обвинение ей и ее мужу, необходимо было сломить ее сопротивление.

— Лжи, которую вы сейчас произнесли, вполне достаточно, чтобы вас осудить, — заявил я, бросив на фрау Тотц холодный и презрительный взгляд.

Передо мной сидела не домовитая, хотя, пожалуй, и слишком любопытная хозяйка, которую я повстречал в гостинице в момент приезда туда, а совершенно другая Герда Тотц — злобная и преступная. Это впечатление усугублялось фальшивой улыбкой, которая казалась приклеенной к ее физиономии. От омерзения у меня даже мурашки побежали по спине. Ее обвиняли в убийстве, тем не менее она продолжала улыбаться, так, словно улыбка была ее главным, испытанным и хорошо себя зарекомендовавшим орудием защиты. Она неотвязно преследует меня и по сей день.

— Вы собираетесь подвергнуть меня пытке, сударь?

Я застыл.

Она что, прочла мои мысли или сумела таким образом истолковать злобное выражение у меня на лице? Хотя король Фридрих Вильгельм III формально запретил применение пыток, королевский указ не смог положить им конец. Карл Хайнц Штарбайнциг, видный прусский юрист, недавно опубликовал трактат в защиту пыток, где требовал их возвращения в судебную практику. Его сочинение было с одобрением встречено при дворе.

«Пытка отличается быстротой и дешевизной, — писал он. — Она воплощает в себе два основных принципа современного государства: экономичность и эффективность».

Пытка могла оказаться полезным орудием получения точных подробностей гибели Морика.

Фрау Тотц всхлипнула от страха.

— Вы обладаете властью убить нас обоих с Ульрихом, сударь. Но то, что происходит в Кенигсберге, не закончится с нашей смертью.

— Увидим. Вам есть еще что-нибудь добавить к сказанному?

Она громко разрыдалась и стала рвать на себе волосы, не произнеся больше ни слова. Кивком я велел Штадтсхену увести ее. Когда он попытался поднять ее со стула, фрау Тотц бросилась к моему столу. Кровь, смешанная со слезами и слюной, испачкала мои записи. Фрау Тотц уставилась на меня с наглым вызовом в глазах. Теперь ее извечная улыбка была обезображена яростью.

— Зачем вы остановились в «Балтийском китобое»?! — рявкнула она. — Что вам было нужно от нас?

Я отстранился от нее, пытаясь защититься от потока крови и слюны.

— Кто-то подослал вас. Чтобы поймать нас в ловушку.

Штадтсхен схватил ее за шею и попытался оттащить от моего стола.

— Тот, кому дорога судьба и честь города, — бросил я ей в ответ.

— Тот, кто хочет нас уничтожить, — прохрипела она, вцепившись ногтями в крышку стола. — Сам дьявол подослал вас! Дьявол!

— Вам все равно не понять, насколько вы заблуждаетесь!

— Вы сами и убили Морика! — бросила она мне в лицо. Кровь забрызгала манжеты моей рубашки и руки. — Вы и тот, кто послал вас в нашу гостиницу!

— Штадтсхен, уведите ее! — крикнул я, но фрау Тотц вцепилась в стол, подобно фурии, и попыталась дотянуться до меня.

— Я знала, что вы несете с собой нашу погибель. С первой же минуты, как вас увидела. Вы встревожили Морика! Он рассказывал вам идиотские истории, а вы ему верили. В нашей гостинице не было ничего дурного. Но вы приехали, и Морик погиб. Вы убили его, герр Стиффениис. А теперь собираетесь расправиться и с нами…

Это произошло так быстро, что я не успел овладеть собой. Не успев понять, что делаю, я нанес женщине удар кулаком в нос. Удар был не очень сильный, но достаточный, чтобы из ноздрей хлынула кровь. Тело фрау Тотц содрогнулось от боли, и она опустилась на пол.

— Уведите ее, — приказал я.

Кох и Штадтсхен молча уставились на меня.

— Штадтсхен, отведите ее в камеру, — повторил я.

Штадтсхен заморгал, затем подошел к фрау Тотц и поднял ее с пола, взял за шиворот и вытолкал за дверь.

— Тебя надо было связать, бесстыдная потаскуха! — крикнул он. — Ничего, мы тебя тут так приветим, что вовек не забудешь!

Я снова уселся за стол, глубоко вздохнул, а затем с помощью тряпочки, который пользовался для чистки перьев, тщательно стер все брызги крови с одежды и бумаг.

— Они изобьют ее, сударь, — предупредил меня Кох почти шепотом. — Охранники могут ее вообще покалечить.

Я не поднял на него глаза. И не ответил. Какие жестокие мысли посетили меня в то мгновение? Какой кары она, по моему мнению, заслуживала за Морика?

Я взял перо, обмакнул его в чернильницу и решительным росчерком подписал показания фрау Тотц и поставил на них дату. Затем на огне свечи растопил воск и скрепил их печатью.

И только после этого я повернулся к сержанту Коху и произнес:

— Скажите Штадтсхену, чтобы привел мужа.

Глава 13

Герда Тотц назвала имя убийцы Морика. Несмотря на абсурдность брошенного мне в лицо обвинения, я не мог отделаться от ощущения ответственности за происшедшее и даже некоторой вины. Неужели я и в самом деле стал невольной причиной гибели мальчика? Неужели достаточно было одного разговора Морика со мной, чтобы спровоцировать его убийцу на решительные действия?