Полет в неизвестность - Сергей Дмитриевич Трифонов

class="p1">— Это вы об офицерской форме, господин группенфюрер? Так мне ее на складе русский старшина выдал, сказав, что, мол, стыдно генеральскому денщику в обносках ходить. Он и сапоги офицерские мне выдал, да только куда мне они? Я ведь при вас, господин группенфюрер, круглосуточно в госпитале, а здесь, сами знаете, только в этих тапках разрешено.

— Миш, — не унимался Баур, — а ведь форма на вас явно с умершего офицера и сапоги, видимо, тоже? Совесть не мучает?

Миш вновь напрягся. Вроде и сказано это было тихо и спокойно, но он спиной, каждой клеточкой своего тела ощущал едкий сарказм и неприязнь Баура. Миш страшно боялся разоблачения. Он неплохо изучил нрав этого маленького безногого генерала. Баур оказался крепким орешком с огромной силой воли и глубокой убежденностью в своей правоте. Его отличали осторожность, обостренная интуиция, подозрительность. Миш понимал: потребуй Баур смены денщика, офицеры из секретной службы русских найдут десяток таких, как Миш, даже лучше, образованнее и сообразительнее. Он наконец повернулся к Бауру лицом:

— Нет, господин группенфюрер, не мучает. Тому офицеру эта форма уже ни к чему. В аду ее все равно черти сопрут, а в раю, как я понимаю, в моде совсем иные одежды.

Выручили Миша майор НКВД Тюшкин и переводчик-лейтенант, вошедшие в палату. Майор показал глазами денщику на дверь, и Миш с радостью исчез.

— Вижу, генерал, вам лучше. — Майор, как всегда, расположился на соседней кровати, приставив к себе табурет вместо письменного стола и разложив на нем листы форменной бумаги. Переводчик разместился у подоконника.

Слух Баура приятно резануло слово «генерал». Ранее русские так не обращались к нему. Либо «военнопленный», либо просто «Баур». «Что-то изменилось? — подумал он. — Или это новый трюк русской тайной полиции, рассчитанный на усыпление моей бдительности? Поживем — увидим».

— Спасибо, господин майор, мне действительно немного лучше.

— Вот и чудесненько. Ну, что, начнем наш допросик, генерал? — Майор уселся поудобнее. — Ранее вы утверждали, что накануне смерти Гитлер виделся с вами дважды, вызвав вас и вашего заместителя Бетца к себе в кабинет, где вручил вам портрет короля Пруссии Карла Великого. А затем вы оказались в числе узкого круга лиц, приглашенных на бракосочетание Гитлера и Евы Браун. Все так, генерал? Вы подтверждаете свои показания?

— Да, господин майор, подтверждаю. Только все было в обратной последовательности: вначале свадьба, а за ней моя последняя встреча с фюрером у него в кабинете в фюрербункере. Именно такие показания я давал ранее.

— Хорошо, — продолжал Тюшкин без смущения. — И вы абсолютно уверены в том, что и на свадьбе, и в своем кабинете было одно лицо — Гитлер? Не спешите, генерал, вспомните и хорошенько подумайте.

Баур ответил без заминки и сомнений:

— Абсолютно, господин майор. Я уже неоднократно давал об этом показания. Это было одно лицо, одна фигура, одна душа. Это был Адольф Гитлер собственной персоной.

— А вот ваши хорошие знакомые, штурмбаннфюреры СС Гюнше и Линге, сомневаются в этом. Почитайте их показания. — Тюшкин протянул Бауру два листа копии протокола допроса адъютанта Гитлера Гюнше и камер-лакея Линге на немецком языке.

Баур с волнением читал ровные строчки протокола, выполненные умелой рукой и без одной ошибки:

«Следователь: Военнопленный Линге, вы уверены в том, что ночью двадцать девятого апреля нынешнего года на бракосочетании с некой Евой Браун и в час ночи тридцатого апреля, за два с половиной часа до гибели, в беседе с вами было одно и то же лицо — Гитлер?

Военнопленный Линге: Мне так думалось. Но полностью уверенным быть не могу, так как ночью тридцатого апреля со мной говорил, как мне показалось, не фюрер, а согбенный старик с трясущимися руками, глаза которого были глазами безумца».

Показания Гюнше были однотипными. Баур понимал, каким способом следователи достигали этой гладкой однотипности… «Интересно, — думал он, — будут ли русские бить меня, инвалида? Если будут, то когда, уже скоро или дадут оправиться после операции?» Он вернул листки Тюшкину.

— Мне нечего добавить к мною сказанному. Линге и Гюнше плохо знали фюрера. Я же его знал больше двадцати лет. Это был фюрер.

Майор Тюшкин с постной миной встал с кровати, заложив руки за спину и опустив голову, стал медленно мерить шагами палату.

— Группенфюрер Раттенхубер тоже не уверен в аутентичности лиц.

— Ничего не могу сказать за или против слов Раттенхубера. Видимо, у него свой взгляд на истину.

— Баур, я не понимаю вас. Мне иногда кажется, вы просто издеваетесь над нами. Все допрошенные, имевшие контакты с Гитлером 29–30 апреля, сомневаются, один Баур не сомневается. — Майор вытер платком вспотевшие лоб и шею, но мундир расстегивать не стал. — Мы, конечно, уважаем твердость ваших убеждений, Баур, но все-таки нужно понимать: вы — участник исторических событий и на вас лежит особая ответственность за их последствия. Надо же быть хоть чуть-чуть политиком, а не заскорузлым солдафоном!

— Иными словами, господин майор, вы предлагаете мне чуть-чуть, ну, скажем так, слукавить? В интересах большой, так сказать, политики. Верно я понял вас?

— Верно, генерал, верно. — Тюшкин оживился в надежде на позитивный исход допроса. — И если вы, наконец, поняли это, уверяю, мы не останемся в долгу. Вы немедленно будете доставлены в лучшую столичную клинику, получите первоклассное медицинское обслуживание и питание, вам разрешат почтовое сообщение с родными и доставку посылок от них через Красный Крест. И наконец, мы добьемся включения вас в первый список на освобождение из плена.

Наступила долгая пауза. Баур отвернулся к стене. Ни одному слову русского майора он не верил. Как не верил и в добровольные признания Раттенхубера, Линге, Гюнше. Он уже давно догадывался, что у русских там, наверху, в Москве, идут межведомственные дрязги. Без них, как он убедился за свою долгую службу, не обходится ни одно государство. На его глазах разгорались подковерные битвы между вермахтом и люфтваффе, люфтваффе и кригсмарин[24], абвером и РСХА, а внутри РСХА — между разведкой и гестапо. Из общения с представителями советской военной контрразведки он вынес, что трупы Гитлера, Браун, семьи Геббельса нашли сотрудники военной контрразведки. Они же захватили то, что осталось от рейхсканцелярии, и тех, кого там, в фюрербункере, обнаружили. Затем, в первые недели после падения Берлина, они же арестовали сотни генералов и высших офицеров вермахта и СС, не успевших покинуть разрушенную столицу, и оперативно провели следствие по опознанию трупа Гитлера. Но что-то у русских вождей не заладилось. Кто-то, видимо, не угодил Сталину, и следствие передали политической полиции — НКВД. А может быть, и не передали, а поручили вести