Талисман Белой Волчицы - Ирина Мельникова

— Понятно, — Алексей опустился рядом с ней на камни, — ты что ж, с ведьмами водишься или сама ведьминым ремеслом промышляешь?

— Все шутишь? — произнесла Анфиса тоскливо и вдруг вскочила на колени, притянула его голову к себе и зашептала сбивчиво, невнятно:

— Люб ты мне, давно уже люб… Я тебя еще у отца в доме заприметила… По мне ты как никто другой… — Она впилась в его рот дрожащими горячими губами, обхватила за шею и, мучительно застонав, вновь опустилась на камни, раскинув руки и запрокинув голову.

Когда же Алексей склонился над ней, торопливо зашептала:

— Погоди, не лезь пока! Я сама разденусь… Не пожалеешь… Я тебе самую сладость покажу, чего ни с одной бабой не испытаешь… Только при одном уговоре… Слышишь?

— Что еще за уговор? — отозвался он и положил руку на ее грудь. Анфиса выгнулась ему навстречу, накрыла его ладонь своею, и он ощутил твердый сосок. Девица возбудилась не на шутку…

— Ты ловкий, сильный… Пореши мне Линь-цзы… Он меня опий заставляет курить… Деньги отбирает… А если провинюсь, на цепь сажает и плеткой охаживает, словно сучку последнюю. Смотри, — она приподнялась и оголила плечо, покрытое застарелыми, начинающими желтеть синяками, — это еще что, ты бы видел, как он меня в прошлом месяце исхлестал, до крови… — Она придвинулась к Алексею, снизу вверх просительно заглянула ему в глаза. — Подкарауль его, я скажу где, да зарой где-нибудь поукромней. Я ведь точно знаю, что ты из полиции.. У тебя это ловчее получится. А китаяшку никто даже искать не будет.

— Постой, — Алексей развернул ее лицом к луне, — Линь-цзы — твой слуга, китаец? Ты что же, спишь с ним?

Анфиса обреченно махнула головой и вдруг заплакала, размазывая ладонью по щекам слезы вперемешку с пылью.

— С какого времени ты куришь опий?

— С весны, — всхлипнула Анфиса, — а еще он дает мне какой-то порошок нюхать, а после в «Шанхае» китайцам на ночь продает. Старым, жирным, вонючим… — Она скривилась и грязно выругалась:

— Смердят, как псы поганые! — Она вновь ухватила Алексея за рукав. — Пореши его, Христом богом прошу! Подобру мне от него не избавиться.

— Откуда он взялся? Ты сама его нашла?

— Сама, — вздохнула Анфиса, — когда Магда погибла, я на стенки лезла от горя, а Линь-цзы, по правде я его Ленькой зову, в то время к отцу пришел на работу по двору наниматься, худой, облезлый какой-то, косичка на затылке, в бумазейных штанах и босиком. На улице март, а он, представляешь, босиком. Я велела его на кухне умыть, накормить, одеть. Через час привели его ко мне в гостиную. Смотрю, парень пусть и худой, но статный, крепкий, хоть и узкоглазый. Все при нем… — Она помолчала какое-то мгновение… — Словом, остался он у меня, а на следующее утро записала я его себе в конюхи. Отцу сильно это не понравилось.

Мы с ним чуть было не подрались за завтраком. Тогда я назло папаше взяла и велела отгородить свою половину. — Анфиса судорожно сглотнула. — Поначалу Ленька смирный был, как собака меня облизывал, каждое слово ловил, а потом отъелся, обжился и обнаглел… — Она обхватила Алексея за шею, заглянула в глаза. — Избавь меня от него!

Хочешь, делай со мной, что ни пожелаешь, только избавь!

Алексей отстранился. Вмиг улетучилась жалость, возникшая вдруг к этой неприкаянной девице.

— Нет, не пойдет, Анфиса! Он какой-никакой, но все же человек! Прогони его, уволь, заплати, в конце концов, но не убивать же! Разойдись с ним миром…

— Не отпустит он меня с миром, китаеза поганый! Стала бы я тебя умолять, если б уже раз двадцать по-всякому не пыталась от него избавиться. Присосался он ко мне, как пиявка, ни за что не отпустит, если не убить!

— Давай я с ним поговорю, припугну, если что…

— Ага, припугнешь, — произнесла язвительно Анфиса, — кто кого еще припугнет… Он и драться, и стрелять умеет — не чета тебе! Его только пуля и возьмет! И то — если подкараулишь да внезапно нападешь! — Она окинула его негодующим взглядом и с вызовом произнесла:

— Опоганиться боишься? Тюфяк ты с мякиной, а не полицейский.

Да ладно, сговорю другого, перед моей платой мало кто устоит…

— Зачем ты так, — произнес хмуро Алексей, — двойной грех за убийство собой платить!

— Смотрю, ты совсем уж слюни распустил, — рассмеялась Анфиса и вскочила на ноги, — проваливай к своей рыжей Машке, а то гляди. Мишка ее вот-вот оприходует. А Леньку я сама прикончу.

— Уймись, Анфиса, угодишь на каторгу, тогда уже ничто тебя не спасет, даже папенькины миллионы!

— Это за китайца да на каторгу? — Она захохотала, откидывая назад голову. — Шутишь, легавый! Ты Леньку даже не найдешь, а я всем скажу, что он в свою Маньчжурию смылся… Бриллианты у меня украл и смылся…

— Не дури, — сказал Алексей устало и достал из внутреннего кармана часы. — Уже второй час. Пора возвращаться.

— Что ж ты про Тригера не поинтересуешься, голуба?

Или забыл, что я тебе пообещала?

— Не забыл, — ответил сухо Алексей, — но считаю, что ты просто нашла повод, чтобы выманить меня из дома.

Ничего ты не знаешь, Анфиса!

— Ну что ж, не знаю — так не знаю, только завтра возьми урядника да на пару с ним навести вдову Тригера. Авось она подскажет, где золотишко искать?

— Какое золотишко?

— Такое! — покрутила Анфиса перед его лицом рукой с зажатым в ней хлыстом. — То самое, что на руднике у моего дядьки воруют, а потом в слитки переводят. — Она полезла за пазуху и вдруг сунула ему в руку что-то тяжелое, теплое, нагревшееся от ее тела.

Алексей поднес к глазам металлический брусок около дюйма шириной и не менее трех высотой. И понял, что это такое.

Анфиса подтвердила его догадку.

— Клеймо это, голуба! А стащила я его у Тригера из кармана, как раз накануне его убийства.

— Но…

— А больше я тебе ничего не скажу, — Анфиса сплюнула на землю, — каков привет, таков и ответ! — Она скривилась в нехорошей усмешке. — А теперь проваливай! — Она отошла на шаг, окинула его недобрым взглядом. — Я, может, на гниль тебя проверяла. Шут меня поймет!

И считай, что помстилось тебе, когда просила Леньку убить!

— Поедем вместе, одну я тебя в степи не брошу!

— Как знаешь. — Она томно потянулась и вдруг принялась раздеваться, мурлыча под нос какую-то мелодию.

Алексей отступил в сторону, молча наблюдая, как падает с нее одежда, обнажая гибкое, молочно-белое тело, с высокой грудью, которую венчали темные окружья с вызывающе торчащими фасолинами крупных сосков. Его ударил озноб.

И, когда она пошла к воде, он отвернулся, почувствовав нешуточный соблазн. Давно у него не было женщины, а тело у Анфисы и впрямь было бесподобное.

Алексей едва сдержался, чтобы не броситься следом, и лишь выдохнул сердито, когда она, охнув, ступила в воду:

— Ты что, с ума сошла? Вода ледяная! — И вдруг понял, что делает она это ему назло. Будь теперь хоть зима, хоть прорубь под ногами — все равно не остановится.

Анфиса бросилась в воду, взвизгнула от холода. Мерцало в толще воды серебряное в лунном свете тело, по-щучьи изгибалось и переворачивалось, взбивая фонтаном брызги и нагоняя на берег быструю волну. Она плавала намеренно долго, словно позабыв об Алексее. Затем вышла из воды, неспешно оделась, не удосужившись даже обтереть влагу с кожи, не стыдясь и как бы унижая его своей наготой. Выжав волосы, закрутила их на затылке в тугой узел. По-прежнему не обращая на Алексея внимания, вытащила из небольшой седельной сумки фляжку и приложилась к ней губами. Понесло густым спиртовым запахом.

«Не иначе спирт глотает», — подумал Алексей, с удивлением наблюдая, как треклятущая девка даже не поморщилась, потребив, судя по количеству глотков, добрую половину зелья, и только крякнула по-мужичьи, затыкая фляжку пробкой. И тут же, вскочив в седло, махнула с места в карьер, ничуть не заботясь, рванется ли Алексей следом.

Он тоже было вскочил в седло, но лишь сплюнул сердито и проворчал себе под нос:

— Дура малахольная! Свернешь шею — туда тебе и дорога!

Он не спеша поехал по степи, пока не выехал на горную дорогу, которая привела его на высокий увал. Высоко в небе перемигивались колючие с виду звезды. Вдалеке, в наползавшей от реки туманной мгле перемигивался тусклыми огнями Тесинск, изредка, больше для порядка, взбрехивали собаки.

Где-то едва слышно пиликала гармонь, тлели серебром верхушки сосен, хотя луна уже перевалила за гору. Конь под Алексеем нервно всхрапывал, «прядал ушами, перебирал копытами.

Внезапно раздалось глухое, похожее на предостережение ворчанье, и вдруг понеслось в небо звонкое, рвущееся из самого нутра молодой глотки:

— У-а-а-о-о! Уа-о-о-о!

— А чтоб тебя! Волки! — Алексей едва успел ухватиться покрепче за поводья, а конь уже нес его вниз с увала, изредка взбрыкивая от непомерного ужаса. Не разбирая дороги, они мчались по степи, а вслед им неслось многоголосое завывание: волчий молодняк ставил голос. Высоко и протяжно выводили свою извечную песню волчицы, басовито и коротко вторили им юные волки. И с каждой новой октавой конь прибавлял и прибавлял ходу, пока не вынес своего всадника на окраину Тесинска. Хлопья пены облепили его губы, он тряс головой и испуганно всхрапывал. И перешел на неспешную рысь только тогда, когда они миновали первые городские дома.