Избранные произведения - Дмитрий Кедрин

117. ПОБЕДА

Шло донское войско на султана,Табором в степи широкой стало,И казаки землю собирали —Кто мешком, кто шапкою бараньей.В холм ее, сырую, насыпали,Чтоб с кургана мать полуслепаяОзирала степь из-под ладони:Не пылят ли где казачьи кони?И людей была такая сила,Столько шапок высыпано было,Что земля струей бежала, ширясь,И курган до звезд небесных вырос.Год на то возвышенное местоПриходили жены и невесты,Только, как ни вглядывались в дали,Бунчуков казачьих не видали.Через три-четыре долгих годаВоротилось войско из похода,Из жестоких сеч с ордой поганой,Чтобы возле прежнего курганаШапками курган насыпать новый —Памятник годины той суровой.Сколько шапок рать ни насыпала,А казаков так осталось мало,Что второй курган не вырос вышеСамой низкой камышовой крыши.А когда он встал со старым рядом,То казалось, если смерить взглядом,Что поднялся внук в ногах у деда…Но с него была видна победа.

118. «Был слеп Гомер, и глух Бетховен…»

Был слеп Гомер, и глух Бетховен,И Демосфен косноязык.Но кто поднялся с ними вровень,Кто к музам, как они, привык?Так что ж педант, насупясь, пишет,Что творчество лишь тем дано,Кто остро видит, тонко слышит,Умеет говорить красно?Иль им, не озаренным духом,Один закон всего знаком —Творить со слишком добрым слухом,Со слишком длинным языком?

119. ИНФАНТА

Шлейфы дам и перья франтовНе трепещут в блеске бала.Молчалив покой инфантыВ глубине Эскуриала.

Там замкнулась королеваС королем, своим супругом.Дочь их тяжко заболелаИзнурительным недугом.

Зря епископ служит мессу,Лекарь бьется, маг ворожит,—Захворавшую принцессуИсцелить никто не может!

Где он, взгляд живой и пылкий,Полный негою любовной?Еле-еле бьется жилкаНа руке ее бескровной.

Говорит король в томленье:«Я бы дал врачу, как сыну,За инфанты исцелениеКоролевства половину!»

«Если б снять недуг с инфанты, —Королева шепчет слабо, —Я бы все мои брильянтыИезуитам отдала бы!»

Меж родных нашедший место,От сердечной скорби бледный,Наклонился над принцессойПортугальский принц наследный.

«Если б стала донья крепче —Я пошел бы, как скиталец,К божью гробу!» — жарко шепчетБезутешный португалец.

И, своим владыкам силясьПособить в беде их черной,Из угла тихонько вылезБородатый шут придворный.

«Мой король! — сказал он грустно. —Много раз встречал в беде яВрачевателей искусныхСредь проклятых иудеев.

Этот род достоин смеха,Обречен костру и шпаге,Но вчера в Мадрид приехалРабби Симха из Гааги.

Мертвецы встают из гроба,Если он прикажет: „Встаньте!“Повелитель мой! Попробуй —Позови его к инфанте!»

Королю поклон отвесивИ томясь придворным блеском,Врач стоит перед принцессойВ пышной спальне королевской.

Тяготит его повязкаС желтым знаком иудея!..На щеках инфанты краскаВыцветает, холодея.

Не встает она с постели,Дышит слабо и неровно,Жилка бьется еле-елеНа руке ее бескровной.

А вокруг — безлюдны залы,Тишина в дворце просторном.«У принцессы крови мало! —Говорит еврей придворным.—

Злой недуг ее погубит,Унесет или состарит.Кто инфанту больше любит,Тот ей кровь свою подарит!»

При словах его, как дети,Царедворцы задрожали.«Кровь моя, — король ответил,—Это кровь моей державы!»

Королева, хмуря брови,Отвечала: «Разве малоЯ дала инфанте кровиВ день, когда ее рожала?»

Принц глядел в окно куда-то,Теребя свои перчатки.Он сказал, что кровь солдатуЛить прилично только в схватке…

Врач, блестя холодным взглядом,Вынул скальпель и реторту:«Сам я крови сколько надоДам инфанте полумертвой,

Чтоб поверили в науку,Возвращающую силу!..»Обнажил худую рукуИ ножом надрезал жилу.

Кровь инфанты стала жаркой,Хворь ее прошла бесследно.С ней гуляет в старом паркеПортугальский принц наследный.

120. МАТЬ

Любимого сына старуха в поход провожала,Винцо подносила, шелковое стремя держала.Он сел на коня и сказал, выезжая в ворота:«Что ж! Видно, такая уж наша казачья работа!Ты, мать, не помри без меня от докуки и горя:Останусь в живых — так домой ворочусь из-за моря.Жди в гости меня, как на север потянутся гуси!..»— «Ужо не помру! — отвечала старуха. — Дождуся!»

Два года она простояла у тына. Два годаНа запад глядела: не едет ли сын из похода?На третьем году стала смерть у ее изголовья.«Пора! — говорит. — Собирайся на отдых, Прасковья!»Старуха сказала: «Я рада отдать тебе душу,Да как я свою материнскую клятву нарушу?Покуда из дома хлеб-соль я не вынесу сыну,Я смертное платье свое из укладки не выну!»

Тут смерть поглядела в кувшин с ледяною водою.«Судьбина, — сказала, — грозит ему горькой бедою:В неведомом царстве, где небо горячее сине,Он, жаждой томясь, заблудился в безводной пустыне.Коль ты мне без спору отдашь свое старое тело,Пожалуй, велю я, чтоб тучка над ним пролетела!»И матери слезы упали на камень горючий,И солнце над сыном затмилось прохладною тучей.И к влаге студеной припал он сухими губами,И мать почему-то пришла удалому на память.

А смерть закричала: «Ты что ж меня, баба, морочишь?Сынка упасла, а в могилу ложиться не хочешь?»И мать отвечала: «Любовь, знать, могилы сильнее!На что уж ты — сила, а что ты поделаешь с нею?Не гневайся, матушка. Сядь. Подожди, коли хочешь,Покуда домой из похода вернется сыночек!»

Смерть глянула снова в кувшин с ледяною водою.«Судьбина, — сказала, — грозит ему новой бедою:Средь бурного моря сынок твой скитается ныне,Корабль его тонет, он гибнет в глубокой пучине.Коль ты мне без спору отдашь свою грешную душу,Пожалуй, велю я волне его кинуть на сушу!»

И смерть замахнулась косой над ее сединою.И к берегу сына прибило могучей волною,И он заскучал по родному далекому домуИ плетью своей постучал в подоконник знакомый.«Ну! — молвила смерть. — Я тут попусту времечко трачу!Тебе на роду написали, я вижу, удачу.Ты сыну, не мне, отдала свою душу и тело.Так вот он стучится. Милуйся же с ним, как хотела!»

121. «Такой ты мне привиделась когда-то…»

Такой ты мне привиделась когда-то:Молочный снег, яичная заря.Косые ребра будки полосатой,Чиновничья припрыжка снегиря.

Я помню чай в кустодиевском блюдце,И санный путь, чуть вьюга улеглась,И капли слез, которые не льютсяИз светло-серых с поволокой глаз…

Что ж! Прав и я: бродяга — дым становий,А полководец — жертвенную кровьЛюбил в тебе… Но множество любовейСлилось в одну великую любовь!

122. «Ты говоришь, что наш огонь погас…»