Флибустьеры - Хосе Рисаль

И, чтобы мистер Лидс не передумал, Бен-Саиб, не дожидаясь разрешения, откинул скатерть и принялся искать зеркала, которые, по его мнению, должны быть между ножками стола. Он что-то бормотал, пятился назад, потом снова подходил к столу и шарил под ним: там было пусто.

Стол стоял на трех металлических ножках, вделанных в пол.

Журналист несколько растерялся.

- Так где же зеркала? - спросил отец Каморра.

Бен-Саиб обследовал стол то с одной стороны, то с другой, щупал ножки, приподнимал скатерть и то и дело потирал рукою лоб, точно пытаясь что-то вспомнить.

- Вы что-нибудь потеряли? - спросил мистер Лидс.

- Зеркала, мистер! Где зеркала?

- Где ваше зеркало, я не знаю, а мое - в гостинице... Вы желаете взглянуть на себя? Действительно, вы что-то бледны и как будто расстроены.

Насмешливый тон американца развеселил притихших было гостей, а Бен-Саиб в сильном смущения вернулся на свое место.

- Не может этого быть! - пробурчал он. - Без зеркал ничего не получится. Вот увидите, он переменит стол...

Мистер Лидс поправил скатерть и, обращаясь к высокопоставленным зрителям, спросил:

- Можно начинать?

- Подумайте, какое хладнокровие! - сказала вдовствующая дама.

- Итак, милостивые государыни и государи, прошу занять места и обдумать вопросы, которые вы желали бы задать.

Мистер Лидс исчез за дверью в глубине зала и через несколько секунд появился, держа в руках очень древний на вид ларец из темного дерева, покрытый изображениями птиц, животных, цветов, - должно быть, иероглифическими надписями.

- Милостивые государыни и государи, - начал мистер Лидс торжественно, осматривая однажды знаменитую пирамиду Хуфу, фараона четвертой династии, я обнаружил в отдаленной камере саркофаг из красного гранита.

Находка меня весьма обрадовала, ибо я полагал, что в саркофаге покоится мумия одного из членов царской семьи.

Каково же было мое разочарование, когда, с неимоверным трудом вскрыв саркофаг, я нашел там всего лишь этот ларец, который, если угодно, вы можете осмотреть.

Он передал ларец сидевшим в первом ряду. Отец Каморра с содроганием отшатнулся, отец Сальви внимательно обозрел ларец, словно находил удовольствие в созерцании предметов погребального культа, отец Ирене тонко усмехнулся, дон Кустодио презрительно нахмурился, а БенСаиб все искал зеркала: не иначе как они в ларце, - где же еще!

- Фи, от него пахнет тлением, - поморщилась одна из дам и принялась яростно обмахиваться веером.

- От него пахнет сорока веками!* - патетически воскликнул кто-то.

Бен-Саиб позабыл о зеркалах и начал искать взглядом, кто это произнес. Оказалось, один военный, который читал когда-то жизнеописание Наполеона. Бен-Саибу стало завидно. Он тоже решил не ударить в грязь лицом, а заодно уколоть отца Каморру.

- От него пахнет церковью, - язвительно произнес сп.

- В этом ларце, милостивые государыни и государи, - продолжал американец, - оказалась горсть пепла и клочок папируса с надписью. Взгляните на них, только, умоляло, не дышите сильно - если улетучится хоть немного пепла, мой сфинкс станет калекой.

Его серьезный, строгий тон подействовал на публику, все это не казалось больше комедией, и когда ларец пошел по рядам, никто не смел вздохнуть. Отец Каморра, который со своей кафедры в Тиани столько раз описывал муки и пытки преисподней, смеясь в душе над испуганными лицами грешниц, теперь заткнул себе нос. Отец Сальви, который в день поминовения усопших распорядился соорудить в главном алтаре фантасмагорию, изображавшую души в чистилище, где при свете спиртовых лампочек фигурки грешников корчились среди языков пламени из сусального золота, - дабы прихожане заказывали больше месс и охотнее жертвовали, - да, сам тощий, молчаливый отец Сальви задержал дыхание и с опаской воззрился на горсточку пепла.

- Memento, homo, quia pulvis es! [Помни, человек, что ты - прах! (лат.)] - пробормотал, усмехаясь, отец Ирене.

- Ах, черт! - вырвалось у Бен-Саиба.

Он как раз собирался блеснуть этим изречением, и вот каноник опередил его!

- В недоумении начал я рассматривать папирус, - продолжал мистер Лидс, тщательно закрывая ларец, - и увидел, что на нем написаны два непонятных мпе слова.

Расшифровав иероглифы, я попробовал произнести их вслух, но едва выговорил первое слово, как ларец выскользнул из моих рук, словно увлекаемый огромной тяжестью, и упал на землю. Как я ни бился, я так и не мог поднять его. Немало удивленный, я открыл крышку ларца и... о, ужас! в меня вперилась пронзительным взором человеческая голова. Я так и застыл на месте, тело мое сотрясала дрожь... Понемногу я пришел в себя... Быть может, все это мне мерещится, подумал я, и решил, чтобы отвлечься, читать дальше. Не успел я выговорить второе слово, как голова исчезла, и на ее месте опять лежала горсть пепла. Так, волей случая, мне стали известны два самых могущественных слова в природе - с их помощью можно создавать и уничтожать, воскрешать и убивать!

Мистер Лидс немного помолчал, следя за впечатлением, которое произвел его рассказ. Затем медленным, торжественным шагом приблизился к столу и поставил на него таинственный ларец.

- А как же скатерть, мистер? - воскликнул неугомонный Бен-Саиб.

- О, извольте! - самым любезным тоном ответил американец.

Правой рукой он приподнял ларец, а левой сдернул скатерть, открыв стол и все три ножки. Потом снова расстелил скатерть, поставил ларец на середину стола и не спеша подошел к краю помоста.

- Ага, наконец-то! - шепнул Бен-Саиб соседу. - Сейчас он придумает какую-нибудь отговорку.

Все смотрели, затаив дыхание, в зале стало совсем тихо.

Слышались только шум и чьи-то голоса с улицы. Но все были так взволнованы, что пропустили мимо ушей происходивший у входа диалог.

- Слышь-ка, нас-то почему не пускают? - спрашивал женский голос.

- Теперь, тетка, никак нельзя. Там теперь монахи и важные господа, отвечал мужчина. - Голову для них одних показывают.

- Ишь ты, видать, и монахам любопытно! - произнес женский голос, удаляясь. - Не хотят, значит, чтобы народ видел, как им голову морочат! Ну и дела! Неужто и монахам голова по вкусу!

В глубокой тишине американец продолжал взволнованным голосом:

- Сейчас, милостивые государыни и государи, я произнесу магическое слово, и душа, заключенная в этом пепле, обретет плоть. Тогда вы сможете поговорить с существом, коему ведомы прошлое, настоящее и многое из будущего!

Маг издал протяжный жалобный стон, окончившийся энергичным возгласом, не то проклятием, не то угрозой, - от которого у Бен-Саиба мороз пробежал по спине:

- Дэ-рэ-моф!

Занавеси на стенах заколыхались, лампы едва не погасли, стол затрещал. Из ларца донесся слабый ответный стон. Гости, побледнев, переглянулись, а одна из дам в ужасе ухватилась за отца Сальви.

Ларец сам собою открылся, и взорам публики предстала голова: мертвенно-бледное лицо в рамке густых, длинных черных волос. Голова медленно раскрыла глаза и обвела ими присутствующих. Мрачным огнем сверкали они в темных глазницах и - abyssus abyssum invocat [Бездна влечет к себе бездну (лат.)] - остановились на глубоко ввалившихся, непомерно расширенных глазах отца Сальви. Монах задрожал, словно узрев привидение.

- Сфинкс, - промолвил мистер Лидс, - расскажи публике, кто ты!

Воцарилась гробовая тишипа. Ледяное дуновение пронеслось по залу, колебля голубоватое пламя ламп. Трепет объял даже самых закоренелых скептиков.

- Мое имя Имутис, - произнесла голова, и от ее голоса повеяло замогильным холодом. - Я рожден в царствование фараона Амазиса и убит во времена владычества персов, когда Камбиз * возвращался из злосчастного похода в Ливию. История моей гибели такова. После долгих странствий по Греции, Ассирии и Персии я вернулся на родину, дабы углубить познания в науках. Я решил жить там, пока Тот * не призовет меня на грозное судилище. Но, проезжая через Вавилон, я, себе на беду, проведал страшную тайну Лжесмердиса - мидийского жреца Гауматы, обманом захватившего власть. Самозванец испугался, что я разоблачу его перед царем Камбизом, и решил меня погубить. По его наущению египетские жрецы устроили против меня заговор. В те времена они заправляли в моей стране всем: им принадлежали две трети земли, в их руках была наука. А народ, прозябавший в нищете и невежестве, был низведен до состояния бессловесных животных, дабы он покорно сносил произвол властей. Все завоеватели прибегали к помощи жрецов и, понимая, сколь они полезны властям, оказывали им покровительство, щедро их одаривали. И вот жрецы подчинились персам, стали послушными исполнителями их воли. Замысел Гауматы жрецы встретили с радостью: они тоже боялись меня, боялись, что я открою народу глаза на их преступления. Чтобы осуществить злодейство, они воспользовались сердечной страстью одного молодого жреца из Абидоса, которого все почитали святым...

Гнетущее молчание последовало за этими словами.