Яма (СИ) - Тодорова Елена

Грудную клетку Сереги ударил прилив сумасшедшего драйва. Он ощущал себя счастливым ровно двадцать четыре минуты после заезда. Было нетрудно посчитать, зная время финиша. А потом к Градскому резко вернулась сумасшедшая неудовлетворенность. Карпов предлагал намурыжиться какой-то травой, но Серега понимал, что в итоге почувствует себя только хуже.

С этими эмоциональными качелями ощущал себя биполярным психопатом. Приходилось то всеми силами бороться с ванильными желаниями относительно Плюшки, то — с засасывающей, словно черная топь, злостью.

— Так что у вас с Кузей? Типа серьезно? Или все-таки друзья? — вопрос Макса заставил вынырнуть на поверхность реальности.

— Серьезно. Друзья.

Куда еще серьезнее? Плюшка — самое ценное в его жизни.

Но Карпа такой ответ привел в замешательство. Растерянно улыбаясь, он решился уточнить:

— Вот сейчас не понял. Серьезно — значит вместе, как на пальто варежки. Секс, поцелуи, разговоры о будущем и все такое… А дружба предполагает чисто платонические отношения без каких-либо неконтролируемых желаний и планов.

— Все, что ты перечислил и разделил на черное и красное — тупые ярлыки, — сердито отозвался Град. — Я себя под эти нормы не собираюсь вписывать.

— Ты-то не собираешься. А Кузя?

"А Кузя?.."

Для нее все было иначе? Ждала ли она от Сереги каких-то определенных поступков? Разве недостаточно того, что он ради нее перестал пьянствовать и бл*дствовать? Разве недостаточно его к ней отношения? Да он с ней носился, как с хрустальной вазой! В то время как самому хотелось совершенно другого. Хотелось до такой степени… Рядом с Никой все тело звенело от напряжения.

Свалив от Карпа, несколько часов наворачивал круги по городу. Размышлял, делал предположения, злился, расстраивался, ревновал, испытывал беспокойство…

Отложив учебник по английскому, Доминика потушила настольную лампу и забралась под одеяло. Вот бы еще сразу заснуть… В голове творилась суматоха. Ее занимали и донимали глупые и отчасти постыдные мысли.

"Градский…"

Алина советовала действовать по ситуации. Но почему-то все эти ситуации становились невыносимыми. Внутри разрасталась ноющая пустота. Неопределенные желания разбивали ее привычный самоконтроль в щепки. Даже если отпустить себя, не понимала, что именно хотела бы сделать. Одно точно: того, что было раньше, ей стало мало.

В закутках общаги вместо назойливых секретных разговорчиков об анатомических и технических особенностях Градского теперь обсуждали его целибат.

Порой Кузнецову так и подмывало вцепиться одной из "заинтересованных" в волосы. Но она держалась изо всех сил. Назло всем дурам, проходила мимо них с вызывающе самоуверенным выражением лица.

Никто ведь не предполагал, что сама она приходила в отчаяние.

Сестры, подруги, знакомые — у всех жизнь кипела! Они переживали романтические и интимные моменты близости. Делились своими незабываемыми впечатлениями с горящими глазами и пылающими щеками.

Ника же, как школьница — все понаслышке да из книжек.

Нецелованная!

Какой же дурой она себя теперь ощущала, вспоминая, как Град накануне своего дня рождения просил о поцелуе! Надо было тогда его целовать! Как хотелось, как умелось… Просто целовать, и все!

Прикрывалась глупыми моральными принципами, которые зачем-то сама себе навязала. Да кому они нужны в восемнадцать лет? Если душу и сердце распирает от неизрасходованных чувств. Казалось, еще немного, и ее попросту разорвет, потому как они разрастались и внутри уже не помещались.

Часто случалось, когда занимались в спортзале, оставались только вдвоем. Для Кузнецовой любой спорт — это сам по себе ад. Но… Особенно странно она себя чувствовала рядом с Градским. И жарко, и холодно — одновременно… Потная, взлохмаченная, в глазах шальной блеск, руки-ноги дрожат, аж волоски на коже дыбом. А в груди и внизу живота — кипящий котел.

Градский тоже вел себя необычно. Задерживал взгляд, тяжело дышал, часто прикасался, невзначай умудряясь буквально облапать.

Доминика как-то прочла, что во время физических нагрузок выделяются гормоны, провоцирующие сексуальное возбуждение.

"Неужели это оно?"

Настойчивая вибрация телефона прервала ее мучительные размышления.

— Хай, — шепотом поздоровалась, прижимая ладонь к горячей щеке. — Что-то срочное? А то Аля с Русей спят. Я тоже уже ложилась, — для убедительности даже зевнула.

— Срочно. Ты мне нужна прямо сейчас, — раздался в динамике хриплый голос Градского. — Можешь выйти? Я сзади, у окна.

Помедлила. Хотя, кого обманывала? Понимала, что не откажет.

— Ладно. Только оденусь. Пять минут.

Повезло, что ребята из сто двадцать седьмой находились у себя в комнате. Отпуская шуточки, они помогли Нике взобраться на подоконник.

— У вас пятнадцать минут, — крикнул один из парней Градскому и, подмигнув, понимающе улыбнулся.

Только Серега никак не отреагировал. Он словно не слышал и не видел их. С неясной растерянностью в глазах помог Доминике спуститься. Оттеснил под карниз водоотлива, видимо, не желая, чтобы их видели из окон.

Задержал в объятиях.

— Что-то не так? — взволнованно спросила девушка, чувствуя, как все внутри нее замирает и напрягается.

Градский выглядел, как человек, который с секунды на секунду полностью утратит самообладание. Качнувшись на пятках, он разжал руки и отступил назад. Провел ладонью ото лба до затылка.

Сглотнул и тяжело вздохнул.

Его скулы покраснели, будто, глядя на нее, он допустил какие-то неприличные мысли. Взгляд на мгновение опустился, а после держал ее на прицеле уже непрерывно.

— Что? Что случилось?

Он снова сделал шаг вперед. Затем второй. И… третий, прижимаясь совсем вплотную.

Невзирая на позднее время, в одной из комнат первого этажа негромко играла музыка, из другой — доносился смех, совсем рядом кто-то курил в открытое окно, и к ним доплывала горькая табачная дымка. Но Ника чувствовала и слышала только теплое дыхание Градского.

"О… Господи… Боже… мой…"

Сердце Сереги стартовало. Замолотило, как одержимое. Если оценивать его эмоциональное состояние — он в хламину.

Обхватил руками ее лицо, и все ощущения одним резким мощным скачком усилились. Почувствовал, как от Ники пошли ответные импульсы. Полетели, словно выстрелы. И все — прямо ему в сердце.

Трезвые мысли растворились. Осознал, что бороться с эмоциями, которые она в нем воссоздала, бесполезно. Словно бой с тенью: что ни делай, они останутся внутри него.

Навис над ней. Придвинулся непозволительно близко. Касаясь лицом ее лица, медленно и глубоко вдохнул. Она же зачастила со своими сладкими горячими вздохами.

Дрожь, словно электрический ток, пронеслась вдоль его напряженного тела. Располовинила. Парализовала.

— Сережа…

Грубые пальцы осторожно очертили хрупкий заостренный подбородок. Воздух застопорился в горле Градского и вышел со сдавленным шипением, когда он ощутил, как губы Доминики задрожали. Словно безумный маньяк, медленно прошелся пальцами по нижней мягкой плоти, затем — по верхней, очерчивая чувственный изгиб ее рта. Изгиб амура — узнал из чужих стихов. Узнал и забыл. А в это мгновение… Губы Плюшки — самый совершенный плод. Чистое искушение.

— Се-режа… — да она уже задыхалась.

— Вдохни поглубже, — проинструктировал хриплым голосом.

И едва она сделала вдох, впился ртом в ее губы. Эмоции, которые разлетелись внутри него, невозможно было осилить. Он кое-как их идентифицировал, большей частью не понимая того, что с ним происходит. Горячие дурманящие импульсы запульсировали по венам. Сердце разнесло, до боли расперло грудную клетку.

Чрезвычайная потребность, даже не в сексе, в безграничной близости, снесла Градскому голову. В ход пошли руки. Двинулись вниз по плечам Ники, задержались сначала на талии, потом — на обтянутых тонкой тканью пижамных штанов бедрах. Сминая пальцами широкий подол футболки, скользнул под хлопок, невесомо касаясь голой кожи. Доминика задрожала, крепче вцепляясь в его плечи. Сдавленный стон вырвался из ее горла и завибрировал на его нетерпеливо движущихся губах.