История моей юности - Дмитрий Петров-Бирюк

И он послал отцу телеграмму.

Дальнейший свой путь я продолжал уже вместе с дядей. 30-й полк находился где-то в Румынии. Из Киева мы поехали в сторону Бессарабии. Железнодорожные пути были забиты эшелонами с солдатами и военными грузами. Ехали мы медленно.

Мне страшно надоело ехать, так надоело, что я уже и передумал продолжать свой путь на фронт. Я затосковал по станице, по ребятам, своим друзьям. Я был бы уже не прочь возвратиться домой. Но мне стыдно сознаться в этом дяде. Вот если б он сам сейчас предложил мне вернуться. Но он молчал… А я уже начал придумывать, как бы так сделать, чтобы мне вернуться, не вызвав насмешек дяди и казаков…

И вот на станции Раздельной, под Одессой, нам надо было сделать пересадку на другой поезд.

В то время, когда наш поезд подходил к станции, у платформы стоял встречный, готовый вот-вот двинуться на Киев.

Замедляя ход, поезд остановился у перрона. Мои спутники стали выгружаться из вагона. Поезд, направлявшийся на Киев, дрогнул, загремел буферами и медленно двинулся. Я сообразил, что более удобного случая вернуться домой мне не представится. Отстав от дяди, я вскочил на подножку вагона и поехал обратно. Оглянувшись на дядю и казаков, я убедился, что они не заметили еще моей проделки.

…Погоны на моих плечах совершали чудо. Они позволяли мне без всяких документов и билетов входить в любой вагон. Я ехал домой беспрепятственно.

Пошли четвертые сутки, как я расстался с дядей. Еще каких-нибудь часов восемь-десять езды, и я буду на своей станции, от которой до нашей станицы всего семь верст. Всего десять часов езды!.. Это не так много. Не много, но я изнемогал. С того момента, как уехал от дяди, я крошки хлеба не съел. От голода я обессилел, вялый, аппатичный, лежал на полке. Вагон, в котором я ехал, был переполнен солдатами. Они ели, пили чай, смеялись, шутили. Никто из них и не подозревал, что вот этот лежащий на полке мальчишка четвертые сутки ничего в рот не брал…

Был уже вечер, когда я приехал на свою станцию. Я тотчас же отправился в станицу.

Но я напрасно надеялся на свои силы. Хотя от станции до станицы нашей и близко, но шел я до нее очень долго и так ослаб, что едва передвигал ноги.

Часам к десяти я наконец с великим трудом добрался до своего дома. Рванув дверь, я крикнул во все горло:

— Давайте скорее есть!

В глазах у меня потемнело, все в комнате закувыркалось. Я упал на пол и потерял сознание.

Когда я открыл глаза, то, к своему удивлению, увидел наклонившуюся надо мной встревоженную сестру.

— Маша! — крикнул я.

— Ну, слава богу, — сказала она. — Пришел в себя. Ты, Саша, голодный?.. Попей-ка молочка горячего…

Я с наслаждением выпил сразу два стакана.

— Когда ты приехала, Маша? — спросил я.

— Вчера приехала с детьми проведать вас, — сказала она. — А ты, видишь, воевать ушел, — улыбнулась она.

Я покраснел.

Ко мне подошел отец.

— Ну как, Сашурка, — спросил он. — Навоевался?

Я промолчал. Мне было стыдно. Но зато как хорошо оказаться дома, в кругу своих родных.

ЮНОСТЬ

Начало юности

Скоро мне исполнится шестнадцать лет. Я окончил училище, и надо уже выбирать какую-то профессию.

…Наступила осень. Казаки заканчивали сельскохозяйственные работы. В станице начались запои, смотрины, девишники[8]. Веселое пришло время.

У меня появились новые друзья: Миша Ермаков и Ваня Королев. Были они значительно старше меня, им было уже лет по двадцать. Но это не мешало нашей дружбе.

Они славились как отчаянные танцоры, а Ваня Королев к тому же был и неплохим гармонистом.

Когда я с ними познакомился, я плохо танцевал, но мои друзья быстро научили меля этому несложному делу.

Девушки нас приглашали на девишники и запои, а иной раз даже и на свадьбы.

С Никодимом Бирюковым я уже не дружил. Он ушел из духовного училища и теперь с ватагой таких же озорников, как и сам, дебоширил вечерами на улицах, хулиганил, избивал парней, а порой и девушек. Его стали бояться, как огня.

Но меня Никодим не трогал, хотя часто встречал на улицах одного или в обществе девушек. Видимо, не делал он этого, помня нашу детскую дружбу.

Война продолжалась. В станицу на побывку и из госпиталей после излечения приезжали фронтовики. Поблескивая крестами и медалями, они горделиво расхаживали по улицам, вызывая зависть у неслуживых ребят. Среди фронтовиков были и совсем еще юные парни. На них смотрели как на героев. За ними ухаживали наперебой, приглашали на вечеринки, угощали. Я тоже завидовал им, тщеславие мое было уязвлено. Очень уж мне хотелось быть таким же…

Отец получил письмо из Дагестана. Писал ему племянник Павел Ефимович Юрин. Он служил в Темир-Хан-Шуре в какой-то военной строительной конторе техником-чертежником. Службой своей он был весьма доволен. К тому же его жена, Варвара Ефимовна, была актрисой местного театра. И все это давало им возможность неплохо жить.

Отвечая Павлу, отец, между прочим, написал ему о том, что я все время брежу военной службой.

«Может, ты, Паша, пристроил бы его куда-нибудь…»— попросил отец.

Вскоре мы от Павла получили ответ. Он писал, что устроить меня на военную службу для него ничего не стоит, так как благодаря своей жене, принятой в местном обществе, у него имеются большие знакомства среди офицеров.

Павел советовал мне побыстрее подготовиться и сдать экзамен на вольноопределяющегося второго разряда, а затем ехать к нему в Темир-Хан-Шуру. Он обещал устроить меня всадником (так там назывались солдаты) в 1-й Дагестанский кавалерийский полк, маршевая сотня которого постоянно находилась в городе.

В то время отец пустил к себе на постой учителей Михаила Андреевича Сухотина и Николая Петровича Левченко. Оба они охотно согласились подготовить меня к экзамену.

По моему заявлению меня вызвали в станицу Урюпинскую для сдачи экзаменов на вольноопределяющегося второго разряда.

Экзамены я сдал, получил документ и собрался ехать в Темир-Хан-Шуру.

Теперь, когда я имел звание вольноопределяющегося, ко мне стали относиться с уважением, как к человеку, у которого в жизни есть вес и положение.

— Быть тебе офицером, Сашурка, — радостно предрекал мне отец. — Ей-богу, быть!

Со дня на день откладывал я свой отъезд.

В это время случилось одно непредвиденное обстоятельство, которое на некоторое время отложило мой отъезд. В феврале 1917 года, как разорвавшаяся бомба, ошеломила всех в станице весть о том, что царь Николай II отрекся от престола.