Сашенька - Саймон Монтефиоре

Цейтлин, как в молодости, взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступени. Она увлекла его в свою спальню, он так страстно поцеловал ее в губы, что у Ариадны закружилась голова. Они завели разговор о будущем. На улицах толпы демонстрантов, Департамент полиции в огне; полицейских и их информаторов убивают; по улицам в автомобилях и бронемашинах разъезжают солдаты и бандиты, раздаются выстрелы в воздух. Бывший государь хотел вернуться в Царское Село, но его арестовали, вскоре к нему присоединятся жена и дети — им не причинят никакого вреда. Великий князь Михаил отказался взойти на престол.

Сам Цейтлин находился в приподнятом настроении, потому что многие его друзья из кадетов и октябристов получили портфели в правительстве князя Львова. Россия будет продолжать войну: новый военный министр только что поручил ему дальнейшие поставки винтовок и гаубиц. Выяснилось, что Сашенька так и не порвала с большевиками. Он видел ее с «товарищами» в Таврическом дворце — сброд, фанатики — эх, молодо-зелено!

— Видишь, Ариадна? У нас республика. Россия теперь становится демократическим государством!

— А что станет с царем? — спросила ошеломленная новостями Ариадна. — Что станет с нами?

— Что ты имеешь в виду? — ласково обратился к ней Цейтлин.

— Разумеется, грядут перемены. Поляки и финны требуют независимости, но у нас все будет хорошо. Открываются новые возможности. Честно говоря, когда я был в Таврическом дворце, то перекинулся словечком с…

Ариадна даже не заметила, как Цейтлин, продолжая называть имена новых министров и сулившие хорошую прибыль заказы, прошел в свой кабинет, чтобы сделать несколько телефонных звонков. Как в трансе, она пошла за ним, смотрела, как он спускается по лестнице. До нее донесся скрип кресла-качалки.

Леонид поспешил к парадной двери. В прихожую вошла Сашенька, бледная и усталая, в простой блузе и серой юбке, волосы собраны в жуткий пучок, ни следа румян. Ариадна осталась недовольна дочерью: почему она одевается как сельская учительница? Что за вид!

Что за ребенок! К тому же от нее воняло, воняло дымом, щами и людьми, спешащими, вездесущими людьми. Даже большевики должны пользоваться пудрой и губной помадой. И почему она не хочет носить новые платья от Чернышева? Приличное платье в корне изменит дело.

Но, несмотря ни на что, Сашенька выглядела ликующей, можно сказать, сияла.

— Привет, мама! — крикнула она наверх, затем, сбросив шубу, шапку и сапоги, стала отвечать на расспросы Лалы и слуг.

Сашенька взахлеб рассказывала им, что заседает Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов; дядя Мендель избран в Исполнительный комитет. Дядя Гидеон тоже был там — писал статью — а его друзья-меньшевики набрали большинство в Совете.

Ариадне политика была глубоко безразлична, но она видела, что Сашеньке необходимо поспать. У дочери были красные глаза, от выпитого кофе и возбуждения дрожали руки. Вглядываясь в лицо дочери, она видела новую Сашеньку — та как будто выросла, стала сильной и красивой, как бабочка, вылупившаяся из куколки. Сейчас в дочери била ключом жизнь, в то время как Ариадна казалась опустошенной и безжизненной.

Задыхаясь от мучивших ее рыданий и рвущихся с губ проклятий, Ариадна ушла в спальню.

Ощущая не покой, а скорее забытье, Ариадна накапала себе опиума, прописанного доктором Гемпом, и проглотила лекарство. Но на сей раз лекарство не помогло, ноги были ватными. Казалось, земля прекратила вращаться и накренилась.

Мучительно тянулось время.

Она легла на диван. Ее не радовали те новости, от которых помолодел ее муж и похорошела дочь, — Ариадна от этих новостей просто постарела. Царя нет; Распутин мертв; Цейтлин заговаривает о разводе. Но больше всего ее расстроили Сашенькины радость и красота. Она играла во взрослые игры, посмеиваясь над своими родителями. У нее в жизни была цель, а что было у Ариадны? Чему Сашенька радуется? Почему такая довольная? Часы все замедляли и замедляли ход.

Она ждала каждого удара часов, но миновала целая вечность, и когда часы все же пробили, это было похоже на удар далекого колокола.

С детства Ариадна знала, что царь не жалует евреев, но последние были убеждены, что без царя будет намного хуже. Царь находился далеко, он особо не досаждал ни евреям, ни русским. Но царь защищал евреев от казаков, землевладельцев, антисемитов и погромов. Несмотря ни на что, Ариадна продолжала в это верить. Сейчас она страстно желала обнять свою мать, мать, на которую она столько лет не обращала внимания. Мириам с мужем жили с дочерью под одной крышей, но казалось, что в другой вселенной.

Чтобы достучаться до них, потребуется целая вечность.

Из-за двери доносились тихие шаги, приглушенные реплики, негромкое позвякивание посуды. Ариадне нечем было себя занять, и это «нечем» теперь будет тянуться бесконечно. Мир обагрен кровью, совсем как предупреждал Распутин; на улицах города царит анархия. За окном слышался топот ног, гудки автомобилей, улюлюканье и выстрелы. Звуки не имели значения; жизнь потеряла вкус; ее духи пахли пылью.

Все, даже ее алое платье, ее сапфиры, казалось серым.

Ариадна со вздохом встала и побрела в комнату к Сашеньке — она поняла, что не была там уже много-много лет.

В своем кабинете барон Цейтлин, зажав в зубах сигару, энергично раскачивался на кресле. Он был уверен, что сможет приспособиться к новому миру, если уж на то пошло, он чуть ли не сочувствовал социалистам. Он трепетал от радости, думая об открывшихся перспективах. Потом он услышал в коридоре Сашенькин голос и вспомнил, как подвел ее. Сейчас он должен попытаться ее понять, иначе потеряет дочь.

— Сашенька, дорогая!

— Она, запыхавшись, ворвалась в кабинет, но садиться не стала. — Мне даже не верится в то, что происходит в последние дни. Но жизнь продолжается. Когда у тебя начинаются занятия?

— Занятия? Нам не до занятий. Я солгала тебе, папенька, о своих взглядах. Вынуждена была солгать. Мы, большевики, живем по особым правилам. Я сделала, как считала нужным.

— Ничего, Сашенька. Я понимаю, — сказал Цейтлин, хотя это было не так. Он корил себя за то, что его дочь превратилась в такую безбожницу и мстительницу.

Она солгала ему, отреклась от семьи. Однако ведь он сам учил ее неуважению к религии — и вот результат.

Но теперь было не время для семейных ссор.

— Мама думает, что у тебя появился кавалер.

— Какие глупости! Она меня совсем не знает. Я работаю в газете «Правда», обеспечиваю связь с Петроградским комитетом и Советом.

— Ты должна вернуться к учебе. Революция почти закончилась. Правительство…

— Папа, революция только началась. Есть эксплуататоры и эксплуатируемые, третьего не дано. Это правительство — временный буржуазный этап на пути к социализму. Крестьяне должны получить землю, рабочие — заводы. Солдаты теперь подчиняются Совету рабочих и солдатских депутатов. — Сашенька чуть ли не кричала на отца. — Капитализму придет конец, тогда вся гниль, все кровопийцы — да-да, даже ты, папа, — будут уничтожены. По улицам польется кровь. Я люблю тебя, папа, но у нас, большевиков, нет родных, и перед лицом Истории моя любовь — ничто.

Цейтлин перестал вертеться на своем хитроумном приспособлении.

Посмотрел на дочь, на ее просвечивающую кожу, серые глаза и поразился.

Тишина. Где-то в глубине дома раздался тихий хлопок.

— Ты слышала? — спросил Цейтлин, вынимая сигару изо рта.

— Что это было?

— Это где-то наверху.

Отец и дочь бросились в коридор. Леонид стоял на верхней площадке, Лала внизу. Все смотрели на дверь комнаты Ариадны. У Цейтлина все внутри похолодело, он бросился вверх по лестнице.

— Ариадна! — прокричал он и постучал в дверь.

Прислуга с округлившимися от недоумения глазами обступила его, все подошли ближе, чтобы получше рассмотреть, что там, в комнате.

На диване, обнаженная, лежала Ариадна, на животе у нее еще дымился маузер. Струйка крови стекала по белоснежной груди и образовывала лужицу на полу.

Сашенька стояла у окна конспиративной квартиры на Гоголя, курила, вглядываясь поверх замерзшей Невы в Петропавловскую крепость. Была ночь, однако небо окрасилось в оранжевый цвет, как будто театральную сцену подсвечивали софиты. Фонарь на шпиле крепости покачивался на ветру.

Петропавловская крепость находилась в руках рабочих. Когда-то Мендель и Троцкий были узниками «русской Бастилии» — Трубецкого бастиона, но вчера всех заключенных освободили. Смеркалось, однако на улицах было полно народу, который с радостью срывал двуглавых романовских орлов.

Здание Охранного отделения было охвачено огнем.

Мечты Сашеньки сбывались, но она как будто оцепенела. Шла по улицам, ничего не видела, ничего не слышала. Ее мать добилась невозможного: она заслонила собою революцию. Прохожие наталкивались на Сашеньку, кто-то обнял ее. Из несущейся машины с гербом Романовых на двери, набитой красными гвардейцами, ее окликнул Ваня Палицын.