Доктор Данилов в тюремной больнице - Андрей Шляхов

— Бедолага, — посочувствовал коллеге Данилов. — Еще повезло, могли бы и не оправдать.

— Там целая история! Началось все с того…

— Игорь, давай сменим пластинку, — попросил Данилов. — Я в выходные предпочитаю отдыхать от работы, а не разговаривать на тюремные темы. Давай лучше обсудим твою новую симпатию…

— Ш-ш-ш! — Полянский заговорщицки прижал указательный палец к губам. — О ней мы пока ничего говорить не будем!

— Получила отставку? — предположил Данилов.

— Совсем наоборот, просто сглазить боюсь, настолько хорошо все у нас складывается. Мы как две половинки единого целого.

Если бы Данилов вздумал считать все совпадения Полянского, то давно бы сбился. Но у друга было одно удивительное свойство: превращать каждое новое увлечение в единственное, большое и настоящее чувство, начисто забывая о том, кто был в прошлом.

Видимо, совпадение было настолько полным и всеобъемлющим, что Полянскому не хотелось о нем говорить, или же, напротив, далеко не таким идеальным, чтобы о нем рассказывать. Во всяком случае, он не пожелал развивать личную тему, а вернулся к работе Данилова.

— Мне просто ужасно любопытно, — вкрадчиво начал он, — как и что там у вас. Когда читаешь книгу или смотришь фильм, это одно, а когда перед тобой сидит человек, который работает в тюремной больнице, — совсем иное. Из всего нашего потока ты небось единственный такой… К кому же мне приставать с расспросами, как не к тебе?

— Тогда переведем нашу дружескую встречу в режим интервью, — решил Данилов, взглянув на часы. — У тебя пятнадцать минут. Задавай вопросы, я на них отвечу. Любые.

— М-м-м… — Полянский в задумчивости постучал пальцами по столу. — У меня, собственно, они не подготовлены. Я просто хочу понять, чем твоя работа отличается от предыдущей. Ведь должна быть какая-то разница?

— Конечно, — кивнул Данилов. — Работаю я сейчас строго по графику, никаких безвылазных недель в больнице, получаю побольше денег, чем на прежней.

— Ну, я же не об этом, Вова… — укорил Полянский и поспешно добавил: — Про решетки, засовы и колючую проволоку тоже не надо, это и так ясно, атмосферу тюремную я более-менее представляю. В чем кардинальная разница? Вот у меня сейчас работа бойкая, живая, каждый день приходят на прием много людей. Это немного напрягает, но в целом нравится. А на кафедре было уныло, там интенсивного и разностороннего общения не было. Ты понял, о чем я?

— Да. Кардинальное отличие в том, что нас не достают родственники, и еще в том, что кроме общего бюрократического маразма у нас есть специфический, ведомственный.

— Родственники так важны? — удивленно вскинул брови Полянский.

— Игорь, ты — диетолог, — напомнил Данилов. — Тебя незачем доставать родственникам. К тебе никогда не ломилась в реанимацию возбужденная толпа, размахивающая какими-то удостоверениями, козыряющая высокими связями и угрожающая тебе ужасными последствиями в случае чего. Тебе не приходилось на вызове чуть ли не пинками выгонять родственников из комнаты, чтобы они не мешали заняться больным… Ты выбрал правильную и спокойную специальность. Недаром моя мама всегда говорила, что ты умница, ставя тебя мне в пример. Хотя, конечно, надо быть объективным…

Полянский тут же нахмурился, но, как оказалось, Данилов уже говорил не о нем.

— …беспокойство родственников и их попытки вмешательства в процесс лечения имеют под собой определенную почву. Подчас их вмешательство помогает пациенту выжить…

— Был у нас в институте аспирант из Махачкалы, — вспомнил Полянский, — так он сказал: «У нас к больным относятся хорошо, совсем не так, как в Москве, потому что за каждым больным стоят его родные».

— Правильно он говорил. Что же касается маразма, то вот пример. Согласно правилам внутреннего распорядка, касающимся проверки наличия осужденных, от построения на проверку освобождаются те, которые отдыхают после работы или заняты на работах, которые невозможно оставить, инвалиды первой или второй группы, те, кому назначен постельный режим. Их проверка проводится по месту пребывания.

— Это логично.

— Да, но осужденному, находящемуся на лечении в стационаре, могут быть назначены три вида режима — постельный, полупостельный или общий. Грубо говоря, постельный режим назначается больным в тяжелом состоянии, полупостельный — при средней тяжести, общий — тем, чье состояние не требует ограничения двигательной активности. Улавливаешь?

— Нет.

— Не все, кто лежит в стационаре, освобождаются от общих проверок, а только те, у кого постельный режим. Доброй половине стационарных больных надо бегать на улицу на построения. Не маразм? Почему не проверять всех госпитализированных на месте? Тем более что с насморком или с обострением хронического гастрита у нас на койку не кладут, для этого надо серьезно заболеть.

— Маразм, — согласился Полянский.

— Это только одна сторона. Другая касается врачей, которым надо своевременно переводить пациентов с постельного режима на полупостельный. Я, например, считаю, что лишние двое суток постельного режима пойдут пациентам только на пользу, а вот моя начальница считает, что подобные послабления способны развалить дисциплину в колонии. При пневмонии, как только спадет температура, пациента положено переводить на полупостельный режим. Он сходит на пару построений и снова выдает температуру… Вот кто все это придумал, а?

— А ты упрись и держи всех на постельном режиме до выписки! — посоветовал Полянский.

— У меня есть начальница, майор Бакланова, которая вправе менять режимы, как ей вздумается, не согласовывая это со мной. И не только режимы, но и лечение со сроками пребывания. Вот тебе еще одно отличие: если в вольных больницах больных принято обсуждать, то у нас отдаются распоряжения.

— Твоя начальница — гений диагностики? — усмехнулся Полянский. — Доктор Хаус в юбке и при погонах?

— Скорее, она гений предусмотрительности. Стационар у нас маленький, реанимации нет, поэтому всех мало-мальски непонятных или реально тяжелых мы отправляем в областную больницу. Не в обычную, а в ведомственную тюремную. Там их лечат и, в случае успеха, возвращают нам. Моя начальница работает по стандартной схеме: выставляй мало-мальски подходящий диагноз и отправляй, пусть там разбираются и лечат.

— По ней же работает большинство поликлиник, — рассмеялся Полянский.

— Давай закругляться, — Данилову захотелось на улицу. — Погода хорошая, можно пройтись, подышать свежим…

— Выхлопом! — вставил Полянский.

— А мы по бульвару, там их нет.

На бульваре оказалось много свободных скамеек, причем большинство из них стояло в тени, поэтому прогулка превратилась в посиделки на свежем воздухе.

— Хорошо! — выдохнул Полянский, закатывая глаза. — Люблю лето… Слушай, Вова, как твоя работа в профессиональном плане, не угнетает? Деградировать не боишься при таком раскладе?

— Все начинается с послаблений самому себе, — убежденно ответил Данилов. — Как впал в пофигизм, считай все, деградировал. Был профессионал — и нет его, весь закончился. А я стараюсь напрягать мозги по полной, так даже интереснее получается. Поставить правильный диагноз при минимуме обследования (у нас же кроме рентгена, кардиографа и функционально ограниченной лаборатории ничего нет), пролечить, имея на руках минимум препаратов, добиться своего. А если отпихивать все от себя, как делает любимая начальница, тогда, конечно, деградируешь, опустишься до классического участкового врача из анекдотов, который не смертельное не лечит, потому что незачем, смертельное — потому что бесполезно.

— А прозвище тебе уже дали какое-нибудь? Там же у каждого они есть…

— Далеко не у всех, тем более у сотрудников. Может, и прозвали как-то, но я пока об этом не знаю.

— Терминатор — хорошее прозвище, — улыбнулся Полянский. — Или Рэмбо…

— Это уже позавчерашний день, — улыбнулся в ответ Данилов. — Нынче другие герои. Джек-Воробей, Человек-Паук, Гарри Поттер…

— Но Терминатор был круче!

— Круче всех были Чапаев и Штирлиц, потому что про них сочинили уйму анекдотов. А вспомни хотя бы один про Рэмбо или Человека-Паука.

— Про Гарри Поттера есть! Точно!

— Столько же, сколько про Чапаева? — усомнился Данилов.

— Нет, явно меньше.

— То-то же. Куда там Гарри Поттеру до Чапаева! Махать волшебной палочкой, сидя на метле, совсем не то, что шашкой, сидя на коне…

Нет ничего лучше, чем сидеть в хорошую погоду в тени, безмятежно созерцать жизнь и нести всякую чепуху. Данилов давно заметил, что с годами он становится все задумчивей, оттого несерьезные мгновения приобрели для него особую ценность. Иногда так хочется расслабиться, нести чепуху и ни о чем не думать…

Когда-то, в студенческую пору, ощущение беззаботной легкости бытия приходило сразу же с окончанием занятий. Ну, разве что в ненастную погоду оно слегка задерживалось — до приезда домой или же до загрузки в какое-нибудь недорогое кафе. Данилов подумал о том, что первым стареет не тело, а душа. Притупляются впечатления, приедается все вокруг, перестает радовать. А зря, ведь чем дольше мы живем, тем меньше нам остается. Наоборот, по уму, следует радоваться бытию все больше и острее.