Бретёр - Яковлева Юлия

Высокие окна залы, как во всех таких особняках, выходили на Неву. Шторы были подняты. Вместо державного теченья гости видели лишь прямоугольники тьмы, в которых отражалась зала с дрожащими оранжевыми огоньками. Было душно, как в теплице.

— О господи, только бы воск не начал капать с люстр на головы гостям, — пробормотала сама себе графиня Вера. Доверить такие ужасные сомнения чужим ушам она бы не рискнула.

Ждали великого князя. Графиня Вера встрепенулась. Она увидела, что по толпе гостей пробежала волна. Не высочайший ли гость? Она вытянула свою шею с длинной складкой лишней кожи, как у ощипанной курицы. На миг все гости умолкли. Крошечный укол тишины — и все опять заговорили, задвигались, но в дыру тут же стало засасывать растерянность, которая грозила вскоре разрушить весь вечер. Если только вовремя не вмешаться. Опытная хозяйка, графиня Вера тотчас обнаружила виновника. Корнет Прошин — графиня поднесла лорнет к глазам; виновата, не корнет — на нем были новенькие погоны! — но сам все такой же безобразный в своих шрамах, только что вошел в залу, но как только его обдало ледяное дуновение остальных, забился в угол, к креслам, где трясла головой одна лишь дряхлая княгиня Великомирская, давно рамольная.

В отличие от своих гостей, графиня Вера знала главный секрет и этого вечера, и появления на нем корнета, виновата, поручика Прошина. Но не успела она сполна испить чашу страданий по поводу неодолимой пропасти, которая отделяет владеющих знанием от тех, кто его лишен, как прогремело:

— Ба! Прошин! — И великий князь размашистыми шагами направился в угол рамольной княгини. Руки его были распахнуты для объятия.

Прошин побагровел, как свекла, и стал еще безобразней. Великий князь, командующий столичной гвардией, прижал его к груди, облобызал. Все это на глазах — как потом рассказывала графиня Вера — всего, ну буквально всего Петербурга! «Какое благородство», — заключала Вера; и она была права хотя бы в том, что это было единственное средство, с помощью которого Прошин получил обратно репутацию, от которой несчастная история оставила было только горку щебня.

Ипполит тихо прикоснулся своим бокалом к бокалу Мурина:

— Поздравляю, братец.

— С чем?

Ипполит посмотрел на него поверх бокала, отпивая:

— Его Высочество очень доволен. И еще одно лицо…

Мурин даже не пригубил:

— Мне плевать на него и его довольство.

Ипполит тонко улыбнулся:

— Позволь тебе не поверить.

— Ты читаешь меня как открытую книгу?

— Вовсе нет. Но ты мой брат.

— Ну да. Брат-тупица, брат-дурак.

— Бог мой, что еще за уничижение паче гордости? Никогда я такого о тебе не говорил и не думал.

— А я вот не знаю, что ты думаешь. Я тебя как открытую книгу не читаю.

— Мой милый. — Глаза Ипполита насмешливо, но и тепло глядели в точно такого же цвета глаза Матвея. — Никогда я в тебе не сомневался! Как не сомневаюсь в себе. Я умен. А ты мой брат. Так что по законам природы ты должен быть тоже весьма неглуп. И я рад, что это оценили… — Ипполит воздел палец к потолку, намекая на высшие сферы.

Мурин только собрался спросить про Нину, как под руку Ипполиту просунула свою графиня Ксения, сцепила пальцы, повлекла, щебеча:

— Дорогой Ипполит, я вас похищаю, вы нам необходимы. У нас в дамском кружке зашел подлинно государственный спор.

— В дамском кружке? — с непередаваемой интонацией переспросил Ипполит, подмигнув брату. И дал себя увлечь.

Матвей понял, что ответа на свой вопрос он не получит у Ипполита, скорее всего, никогда. Стоит ли пытаться?

Великий князь наконец перестал лобызаться и разомкнул объятия.

Секундой спустя Прошин стал самым популярным кавалером столицы. Все бросились его приветствовать. Мужчины жали руки. Дамы улыбались ему. Девицы принялись краснеть. Мамаши — наводить лорнеты. А через какую-нибудь четверть часа — так же дружно об нем позабыли. Мурин подошел к Прошину и сунул в руки бокал.

— Я больше не пью, — сообщил Прошин, испуганно покосившись на пузырьки «вина кометы». И поставил бокал на подоконник, соблазняя петербургскую тьму просунуть сквозь окно язык, лакнуть.

— Правильно, — согласился Мурин, отпил глоток. — Я теперь тоже.

Отставил бокал в компанию к нетронутому прошинскому.

Лицо Прошина странно дернулось. Ужас вдруг проступил в глазах:

— Так это точно был не я? Ты уверен? — Сипло прошептал он.

Разговор этот начался не впервые. Мурин не видел в нем смысла:

— Ты должен выбросить все это из головы. Дело кончено.

— А убийца? Ведь он не арестован, не отдан в руки правосудия.

— Не арестован. Но отдан. Если бы его арестовали, то, уверен, всего лишь сослали бы в имение, откуда бы он вернулся через год как ни в чем не бывало. А он заслуживал возмездия. Я только не знаю, свершилось оно уже или нет, но не сомневаюсь, что свершится.

Они были заняты разговором и пропустили тот момент, когда хозяйка подала знак и лица всех гостей оборотились к окнам. Бам! Прошин вздрогнул всем телом, в темном небе распустилась алая хризантема. Нева, корабли с мачтами, мосты, баржи, все вдруг осветилось красным, а потом огоньки потекли вниз, а по зале понеслось: как мило, какая прелесть. Бам! Зеленая вспышка.

Только Прошин не любовался. Он втянул голову в плечи, зажмурился, прижал ладони к ушам и затрясся всем телом. Мурин мгновенно схватил его под локоть и повлек к дверям, их уже распахивали перед ним предупредительные лакеи, Мурин им кивнул на ходу.

А затем за окнами загорелся вензель императора.

На свету, обычном свечном свету лестницы, Прошин перестал трястись, обмяк.

— Какой срам… какой срам… — только и повторял он. — Какой ужас, Мурин.

«Бам!» — раздалось приглушенно за дверями, и Прошин опять вздрогнул, точно его ужалили. Мурин приобнял его за плечи:

— Тихо, друг. Тихо. Пройдет.

Прошин поднял на него свое жалкое лицо:

— Я так устал. Мурин, неужели я тряпка? Как тетушка говорит? Неужели теперь так будет всегда? С того дня, как нас накрыли французские снаряды, я…

Ответа у Мурина не было. А врать не хотелось.

— Как я буду служить? — сокрушался Прошин.

— Выйди в отставку.

— Кто я тогда буду — если я не офицер?

— Ты человек.

Прошин посмотрел ему в глаза:

— Что же ты не уходишь в отставку?

Но тут снизу раздались голоса лакеев, запоздавшего гостя. Вверх застучали шаги. На ходу тормоша волосы, чтобы в прическе появилась модная небрежность, прямо на них рысцой бежал по ступеням Николушка Веригин, брат всем известной баронессы. Черные глаза его весело блестели, а русский язык был безупречен:

— Уф, господа, не выдавайте. Вот уж опростоволосился. Опоздать так, что приехать позже его высочества! — затараторил он. — Вы слыхали, кстати, какой ужас? Бьюсь об заклад, еще никто не слыхал. Я потому и опоздал! Велел остановить экипаж, чтобы все увидеть своими глазами. Графа Курского баграми выловили из Мойки. Он плавал лицом вниз.

Прошин ахнул.

— Но…

Мурин спокойно и твердо смотрел ему в глаза, осведомился только у Николушки:

— Вот как?

Николушка разрумянился от бега и новостей:

— Говорят, утопился. Проигрыш, что же еще может быть. Между нами, я знал, что он как-нибудь так однажды и кончит. Все, простите, господа, бегу-бегу.

Оба они глядели ему вслед. Энергичный, полный сил и желающий их поскорее пустить в ход, он был само олицетворение carpe diem.

Настал день отъезда. Саквояж Мурина был собран. Даже зубная щетка уложена. Кивер стоял на столе. Комната уже была чужой, равнодушной, готовой к новому постояльцу. Мурина охватило страшное одиночество. Нина так и не пришла, не написала, не ответила. Сердце его коченело. Как вдруг в дверь легонько стукнули. Голос гостиничного лакея интимно сообщил: