Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра - Олег Егоров

Второй особенностью путевых дневников Островского является неотобранность предметов описания. Драматург заносит в журнал сведения обо всем виденном без разбору. Каждый факт важен как характеристика города, страны, национальности: «Сиена. Прядут канаты. Видели пару больших толстых волов с огромными рогами. Обедали, потом гуляли, заходили в ботегу дель кафе, в пастичерию, пили сладкое Алатино. Потом на железную дорогу. Взятки отлично действуют по всей Европе. Поехали во Флоренцию в 5 часов. Дорога – это рай, цветущий и отлично возделанный. Как свободно, легко дышать. В 9-м часу приехали во Флоренцию. Нам было как-то особенно весело»[229].

Жанровое содержание дневника Н.Г. Гарина-Михайловского «По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову» выходит далеко за рамки традиционного путевого журнала. Его страницы наполнены поэзией природы, публицистикой, вопросами геополитики, историческими экскурсами. Но главное: автор, готовивший свои материала для публикации, ставит в них важные политико-экономические проблемы. Он подходит к предмету повествования с деловыми мерками, как возможный будущий (а в известной мере и настоящий) участник созидательного процесса. Поэтому в дневник заносятся пространные рассуждения о средствах и путях решения актуальных проблем. Художественный взгляд на вещи сочетается с оценками практика, специалиста.

Автор выдвигает научные гипотезы и делает долгосрочные прогнозы. Все это не вяжется с распространенным в литературе путешествий представлением об авторе – пассивном созерцателе, любознательном наблюдателе, лишь воспринимающем определенную информацию.

Жанр дневника Гарина-Михайловского органически объединяет два начала – художественное и научно-публицистическое. Подробное описание дальневосточного края, часто с использованием богатых художественных средств, сопровождается глубоким анализом его социально-экономических проблем: природопользования, демографии, строительства коммуникаций, трудовых ресурсов. Михайловский-инженер словно соревнуется с Гариным-художником в глубине и достоверности сведений об известных и неосвоенных землях. Мастерство в подаче материала усиливает интерес к таким комплексным описаниям.

Переход с языка публицистики на художественную речь осуществляется порой довольно резко, с тем чтобы поддерживать эстетическое равновесие в повествовании: «Вопрос здесь только в том, как на те же деньги выстроить как можно больше дорог <...> И, конечно, все это было бы более чем ясно, если бы у нас существовал общий железнодорожный план, а не сводилось бы всегда дело к какой-то мелочной торговле <...> Ошибка, простительная людям сороковых годов, когда была принята у нас не более узкая колея, подходящая более к карману, а более широкая, подходящая более к крепостнической широте тех времен, повторяется и в наши дни, когда при желании решить правильно вопрос, есть все данные из теории и фактов для рационального его решения... Довольно. Синее небо – мягкое и темное – все в звездах, смотрит сверху. Утес, «салик», обрывом надвинулся в реку, ушел вершиной вверх; там вверху, сквозь ветви сосен, еще нежнее, еще мягче синева далекого неба»[230].

Распространенность такого приема заставляет предполагать наличие высшей эстетической инстанции в замысле произведения, которая регулирует компоненты жанрового содержания дневника.

По мере продвижения в глубь неизвестных территорий научно-публицистический элемент видоизменяется. Источником информации для рассказчика становятся сведения, полученные от образованного слоя туземцев, путешественников, движущихся параллельно автору, местные предания и многолетние наблюдения народов Дальнего Востока. По форме такой материал близок к художественному описанию, так как включает в себя диалоги, рассказы от первого лица, литературно отредактированные легенды. Поэтому резкого контраста между двумя содержательными частями не наблюдается. Но сущность модифицированного научно-публицистического элемента остается прежней: в этой части записи сосредоточена информация о состоянии края – уровне жизни, торговле, характере производства и т.п. Таким образом, жанровый дуализм является отличительной особенностью дневника Гарина-Михайловского.

в) общественно-политический дневник

Данная разновидность была продуктивной на протяжении всего XIX в. Популярность жанра возрастает с усилением политической активности образованного слоя, начиная с эпохи «великих реформ». В общественно-политическом жанре работают не только профессиональные политики (В.А. Муханов, П.А. Валуев, Д.А. Милютин, В.Н. Ламсдорф, Е.А. Перетц, Н.П. Игнатьев), но и авторы, косвенно связанные с политикой (В.Ф. Одоевский), а нередко и вовсе далекие от нее (А.В. Никитенко, В.А. Соллогуб, В.Г. Короленко).

Отражение в дневнике возросшего интереса к общественной жизни было явлением эпохального характера. Ломались прежние представления о дневнике как сугубо субъективном жанре, отражающем преимущественно частную жизнь партикулярного человека. Правда, и ранее, до эпохи шестидесятых годов, политические вопросы, социальная проблематика занимали определенное место в дневнике (А.В. Храповицкий, А.И. Герцен, И.С. Гагарин). Но они были либо одним из элементов содержания, либо, как у Храповицкого, вытекали из служебного положения автора. Формирование «чистого» социально-политического жанра знаменовало изменение самого жанрового мышления. Если интимный дневник предназначался для личного пользования автора и, в крайнем случае, для наиболее близких людей, то дневник общественной жизни занял место в газетно-журнальной периодике, т.е. тиражировался (Достоевский). Произошло изменение литературного статуса дневника.

Дневниковеды с большим стажем чувствовали эти перемены. Особенно отчетливо они воспринимались теми, для кого ведение дневника было связано с их служебной деятельностью. Так, военный министр Д.И. Милютин, занимавший этот высокий пост двадцать лет, работал в социально-политическом жанре. Уйдя в отставку, он меняет жанровое содержание своей летописи, обращаясь к классическому семейно-бытовому дневнику: «Дневник мой мог иметь еще какое-то значение, пока я был свидетелем и отчасти участником событий политических и общественных. Теперь же, удалившись от государственной деятельности в свой уединенный уголок, я стараюсь устраниться от всего, что творится в официальном мире, а потому и дневник мой по необходимости должен отныне войти в рамки семейной жизни»[231].

У авторов, профессионально не связанных с политикой, но всегда имевших интерес к общественной проблематике, дневник по мере его ведения имеет тенденцию к вытеснению жанрового содержания, не связанного с социально-политической сферой. Поздние дневники Короленко начисто лишены неполитического элемента.

Как видно, общественно-политические дневники не предполагали обязательного личного участия автора в общественной деятельности или ограничивали эту деятельность неофициальным статусом. Для дневниковеда было достаточно того, что он был наблюдателем социально-политических процессов и отражал их в своем журнале.

Содержание социально-политического дневника не сводилось к «большой» политике, т.е. к описанию и анализу общегосударственных и международных дел. Они могли воссоздавать общественную жизнь на региональном уровне (Короленко) или в рамках одного крупного политического события (русско-турецкая война в дневниках Н.П. Игнатьева, В.А. Соллогуба, М. Газенкампфа). Другие образцы рассматриваемой группы отражали политику на уровне принятия решений высшим руководством страны (дневники А.В. Богдановича «Три последних самодержца», дневники В.Н. Ламсдорфа). Но наиболее содержательными в смысле полноты и объективности отражения социально-политической жизни были дневники, в которых «общественность» понималась широко: как многообразие событий, умонастроений, социальных действий различных классов, сословий, групп и форм их выражения. Образчиком такого содержания является дневник А.В. Никитенко.

Изображая литературную жизнь и образовательную среду, Никитенко встраивает их в социально-исторический контекст. Журналистика, университет, направления общественной мысли, бюрократия не являются у него автономными, не связанными между собой сферами. Их развитие оценивается с точки зрения общей динамики государственных дел. Автор строит подневную запись таким образом, что в ней одновременно воссоздаются разные сферы общественной жизни, которые, располагаясь последовательно, взаимоотражаются и тем самым придают всей картине более общий и глубокий смысл. Так, о наступившей политической реакции дает право сделать вывод следующая запись, в которой сам Никитенко такого вывода не делает: «После высылки Павлова в Ветлугу между профессорами <...> и бывшими студентами последовало соглашение о прекращении лекций. С этим не согласились Благовещенский и Костомаров <...> Вот теперь уже и в публике начинают толковать, что во всех проделках молодых людей не столько виноваты они, сколько наставники и руководители <...> Главное управление цензуры уничтожено. Цензура окончательно переходит в Министерство внутренних дел <...> Вчера у Валуева. Ничего, кроме скуки и духоты»[232].