Опасное молчание - Златослава Каменкович

Якуб взволнован и горд тем, что у него родился сын. Его выразительные серые глаза исполнены благодарности к доктору.

— Идите, побудьте с женой, — говорит Ганна.

— Женщины меня прогнали, — смущенно разводит руками молодой отец. — Смотрите, председатель идет, видно, уже знает…

Данило Валидуб, в темном распахнутом дождевике с капюшоном, надетым поверх киптаря, подошел к ним. В руках он держал пачку газет. По энергичному, опаленному ветром лицу председателя угадывалось, что он чем-то радостно взволнован.

— Поздравляю, отец! Какое имя сыну дашь?

— Любомир.

— Хорошее имя, — сказал Валидуб. — Да, друзи, значит, будем менять наш перспективный план. Сегодня собираем коммунистов села, надо принять решение. В семь вечера собрание.

— Добре, — задорно блеснули из-под густых бровей глаза Якуба. — Надо обгонять соседей. А помните, Данило Олексович, весну сорок седьмого?

— Когда ты с «энтузиазмом» полеводческую принимал? — лукаво подмигнул председатель.

— Побоялся, верно. До меня там четыре бригадира сменили.

— Но принял? — улыбнулся Валидуб.

— Пришлось. А в бригаде одни женщины. Начну бывало дисциплину подтягивать, а мне деликатно: «Ты, сынок, не распекай, что я опоздала. Сам заимеешь семью да деток, тогда по-другому закукукаешь».

А другая еще поддакнет:

— И этот, как Данило Валидуб, точно дрожжи в тесте!

И повиснет пчелиный гул на весь день, а дело стоит во всех пяти звеньях. Приходилось самому в каждый дом заходить, объяснять, уговаривать…

— Зато когда зацвел лен, а потом созрел, — подмигнул Валидуб, — женщины наши нарадоваться не могли. Из МТС трактор доставил нам невиданную еще здесь льнорвалку. Машина убирала по семь и больше гектаров льна в день.

— И хороший урожай льна собрали? — спросила Ганна.

— Лен дал тогда колхозу семьсот тысяч дохода, — отозвался Валидуб. — А еще через год мы уже имели общего дохода полтора миллиона рублей.

Подошла пожилая доярка Мокрина Беда, родная сестра покойной матери Данила Валидуба.

— Тетя Мокрина, еще студеная роса на траве, рано ходить босиком, — заметила Ганна. — Можно простудиться.

— Привыкла, — усмехнулась Беда. — Слушай, Данило, я тоже могу надоить больше молока от каждой коровы. Хочу переписать свое обязательство.

— В добрый час! — улыбнулся Валидуб. — Кормами у нас коровы не обижены, так что держите свою марку, доярки!

— И премия будет? — подмигнула племяннику Беда.

— А как же!

— Так вот, чтоб ты знал: самая главная премия для доярок сейчас — баню на ферме поставь. И чтоб с дождичком, как в кино показывали.

— Уже запланировали. Построим. И душ будет, все — как в кино! — звонко и раскатисто засмеялся председатель.

Мужчины проводили Ганну до реки.

— Не заблудитесь одна? — спросил Валидуб.

— Я сейчас в Белый Камень иду, — сказала Ганна. — Тут, если через гору, два-три километра. Дорога мне знакомая.

— Могу проводить, — с истинно рыцарской готовностью предложил Якуб Романичук.

— Не беспокойтесь, вам и без меня хлопот по горло.

Они попрощались до вечера.

Ганна, не оглядываясь, быстро поднималась по тропинке. Думая о Валидубе, укорила себя, припомнив, как она тогда легкомысленно, не имея ни малейшего представления о человеке, сделала заключение: «Такой на зеленый лес посмотрит — лес завянет!..»

Теперь она себе говорит:

«Светлая голова у председателя и золотые руки…»

Да, такой весны, какая выдалась в прошлом году, даже старики припомнить не могли. Дожди в Карпатах лили днем и ночью.

Горевали колхозники. Ходил мрачнее тучи председатель Валидуб.

Посеяли кукурузы в пять раз больше, чем в предыдущем году, а когда, наконец, показались всходы, у людей сердца сжались: что же теперь будет?

На общем собрании колхозников Данило Валидуб сказал:

— Солью сыт не будешь, думою горя не размыкаешь. Надо спасать урожай.

Нелегко из лунок, где растет по четыре-пять всходов, выдергивать стебли, а потом делать подсадку на площади в пятьдесят гектаров, разбросанных по склонам гор.

Кто работал охая, открыто ропща: мол, выдумал председатель «забаву», а народ страдает!

Но большинство, видя, что Данило Валидуб сам от зари до зари в поле, что вся его семья не покладая рук трудится на кукурузе, делали свое дело терпеливо и добросовестно.

На пятый день Маричка со слезами взмолилась:

— Папа, я спины не могу разогнуть. Можно, я сегодня не выйду в поле?

— На работе нет родни, дочка, — сказал отец, — Сейчас каждая пара рук нужна. Завтра уже ликвидируем всю изреженность и — шабаш!

В субботу, когда вся работа в поле закончилась, поздним вечером председатель зашел в больницу.

— Ганна Михайловна, голубонька, дайте мне какого-нибудь снадобья, башка разламывается.

Измерила ему температуру и мысленно ахнула: «Сорок!» Все указывало на пневмонию.

— Что? В такую горячую пору лечь в больницу? Нет, нет…

— Никуда я вас отсюда не выпущу, — решительно заявила Ганна. — С воспалением легких нельзя шутить.

Уступил. Остался.

Через два дня фельдшерица с ужасом:

— Не пойду делать укол… Рвется, точно с цепи: где одежда? В поле мне надо!..

Ганна сама делала уколы, сама дежурила у постели метавшегося в бреду Валидуба.

Казалось, это болезнь, усталость, сон прилегли на больничной койке, а он, председатель, даже в бреду, все время находился там, где сейчас решается судьба урожая нынешнего года…

Едва Валидубу стало лучше, но все еще с температурой, он, как мальчишка, сбежал через окно…

Урожай кукурузы собрали неплохой, однако Валидуб на общем собрании колхозников весь так и кипел от уязвленного самолюбия. Как так? В Верхних Родниках в колхозе имени Богдана Хмельницкого комсомольцы собрали с каждого гектара по шестьдесят центнеров в зерне. А мы только по сорок два!

Кто-то из зала сказал:

— Так в том селе наш товарищ Мирко родился. Он туда по старой памяти часто наведывается, советы дает.

— А у нас нехай себе невесту просватает! — ляпнула Мокрина Беда.

Грянул смех.

Ганна покраснела, не знала, куда спрятать глаза. Ведь в эту минуту Любомир Ярославович смотрел на нее. И мало того… улыбаясь, он сказал:

— Воспользуюсь этим советом!

Шорох орешника прервал воспоминания Ганны. Она спряталась за ствол старого кедра в пять обхватов.

«Ярош!..»

Ярош, не подозревая о том, что за деревом укрылась Ганна, сидя на лошади, негромко запел, отчего у девушки еще гулче забилось сердце.

«Нет-нет… — убеждала себя Ганна. — Пусть проедет… Иначе… по моему первому взгляду… он сразу догадается…»

Лошадь вдруг вскинула голову, почуяв что-то. Ярош вмиг спешился, взял лошадь под уздцы, и осторожно подошел к дереву, за которым притаилась Ганна, скрытая по пояс зарослями папоротника.

— День добрый, Ганна…

Да, Ярош обрадовался. Он искал этой встречи.

— Здравствуйте…

— Здравствуйте…

— Вы в Белый Камень?

— Да, — не смея поднять глаз, ответила Ганна.

— Мы не виделись целую вечность, — сказал Ярош и взял у нее чемоданчик.

— Любомир… почему вы так долго не приезжали? — спросила Ганна и, чтобы скрыть свое смущение, наклонилась и сорвала кустик фиалок.

— Вы хотели меня видеть?

Ярош протянул Ганне руку, помогая перепрыгнуть через ровик.

— Я беспокоилась…

В яркие краски весеннего дня она, точно юная березка, вписана кистью художника.

— Какая масса фиалок! Целое море! И какие крупные, душистые! Любомир Ярославович, а вдруг эти — из той же породы фиалок, что указывают затаенные в земле клады? Нет, нет, не смейтесь, я совсем не шучу. Есть цветы, которые точно говорят: вот здесь надо искать сокровища.

— В сказках? Да?

— Ой, нет! — замахала руками Ганна. — Конечно, это вовсе не сундуки с золотом и разными там бриллиантами, жемчугами и алмазами. В тысячу, в миллион раз драгоценнее. Это огромные месторождения нефти, золота, цинка, меди. Даже уран находят с помощью. Вот только забыла какого растения, когда оно цветет. Да. А фиалки, о которых я говорю, расцветают только на выходах цинковых руд. Да-да!

— А почему здесь вырос тюльпан? — Ярош нагнулся, сорвал цветок и протянул своей спутнице.

Ганна испуганно отпрянула, как от надвигающейся опасности. Ярош, ничего не понимая, смотрел на нее, и девушка чувствовала, что краснеет под его взглядом.

— Тюльпан красивый… и гордый.

— Почему же гордый?

— Как отважный воин, который сражен в неравном бою, но все же не склоняет голову перед победителем.

Все внутри у Ганны противится взять тюльпан. Наконец, она выдает себя с головой.

— Желтый… это цвет разлуки, а я не хочу…