Вся Агата Кристи в трех томах. Том 1. Весь Эркюль Пуаро - Агата Кристи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мэри засмеялась:
— Как странно! Посмотрите, он выходит из калитки. Значит, сегодня больше не вернется?
— Право, не знаю. Я давно отказался от попыток угадать, что он сделает дальше.
— Скажите, мистер Гастингс, ваш друг немного не в себе?
— Честное слово, не знаю! Иногда я уверен, что он безумен как шляпник,[48] но потом, как раз в тот момент, когда, кажется, наступает пик сумасшествия, выясняется, что это его метод.
— Понимаю…
В то утро, несмотря на смех, Мэри была задумчива. Она выглядела серьезной и даже чуть грустной.
Мне пришло в голову, что это удобный случай поговорить с ней о Цинтии. Как мне показалось, я начал довольно тактично, но не успел произнести и нескольких слов, как она решительно меня остановила:
— Не сомневаюсь, мистер Гастингс, вы отличный адвокат, но в данном случае ваш талант пропадает напрасно. Цинтия может не беспокоиться, что встретит с моей стороны недоброжелательство.
Я было попытался, запинаясь, объяснить… Сказал, что надеюсь, она не подумала… Но Мэри снова остановила меня, и ее слова были так неожиданны, что почти вытеснили из моей головы и Цинтию, и ее неприятности.
— Мистер Гастингс, — спросила она, — вы считаете, что мы с мужем счастливы?
Я был захвачен врасплох и пробормотал, что это не мое дело — думать об их отношениях.
— Ну что же, — спокойно заявила Мэри, — ваше это дело или нет, а я вам скажу: мы несчастливы.
Я молчал. Мне показалось, что она не кончила говорить.
Мэри стала медленно ходить взад-вперед по комнате, чуть склонив голову набок. Ее стройная фигура при ходьбе мягко покачивалась. Неожиданно она остановилась и посмотрела на меня.
— Вы ничего обо мне не знаете, не так ли? — спросила она. — Откуда я, кем была, прежде чем вышла замуж за Джона… Короче говоря — ничего! Ну что же, я вам расскажу. Вы будете моим исповедником. По-моему, вы добрый… Да, я в этом уверена.
Нельзя сказать, что это подняло мое настроение, как следовало ожидать. Я вспомнил, что Цинтия начала свою исповедь почти такими же словами. К тому же исповедник, по-моему, должен быть пожилым. Это совсем неподходящая роль для молодого человека.
— Мой отец был англичанином, — начала Мэри, — а мать — русской.
— О! — отреагировал я. — Теперь понятно.
— Что понятно?
— Намек на нечто иностранное… другое… что вас всегда окружает.
— Кажется, моя мать была очень красивой, — продолжила Мэри. — Не знаю, потому что никогда ее не видела. Она умерла, когда я была еще совсем маленькой. По-моему, трагично: кажется, по ошибке выпила слишком большую дозу какого-то снотворного. Как бы там ни было, отец был безутешен. Вскоре после этого он стал работать в консульстве и, куда бы его ни направляли, всегда брал меня с собой. К тому времени как мне исполнилось двадцать три года, я уже объехала почти весь мир. Это была великолепная жизнь… Мне она нравилась. — На лице Мэри появилась улыбка. Откинув голову назад, она, казалось, погрузилась в воспоминания тех старых добрых дней. — Потом умер и отец, — наконец заговорила она. — Он оставил меня плохо обеспеченной. Я вынуждена была жить со старыми тетками в Йоркшире. — Мэри содрогнулась. — Вы поймете, что это была ужасная жизнь для девушки, выросшей и воспитанной так, как я. Узость интересов и невероятная монотонность такой жизни сводили меня с ума. — Она помолчала, а потом совершенно другим тоном добавила: — И тут я встретила Джона Кавендиша.
— И что же?
— С точки зрения моих теток, для меня это была хорошая партия. Но я должна честно признаться, что не думала об этом. Нет! Для меня важным было другое: замужество избавляло меня от невыносимой монотонности той жизни.
Я опять ничего не сказал, и через минуту она продолжила:
— Поймите меня правильно. Я была с Джоном честной. Сказала ему правду, что он мне очень нравится и я надеюсь, это чувство усилится, но я в него не влюблена. Джон заявил, что это его вполне устраивает, и… мы поженились.
Мэри надолго замолчала. Нахмурив лоб, она словно вглядывалась в те ушедшие дни.
— Я думаю… я уверена… сначала Джон любил меня. Но мы, очевидно, плохо подходим друг другу и почти сразу же стали отдаляться. Я Джону надоела. Малоприятно для женской гордости в таком признаваться, но это правда.
Должно быть, я что-то пробормотал о несходстве взглядов, потому что она быстро продолжила:
— О да! Надоела… Но теперь это уже не имеет значения… Теперь, когда наши пути расходятся…
— Что вы имеете в виду?
— Я не намерена оставаться в Стайлз-Корт, — спокойно объяснила Мэри.
— Вы с Джоном не собираетесь здесь жить?
— Джон может жить здесь, но я не буду.
— Вы хотите его оставить?
— Да.
— Но почему?
Она долго молчала.
— Возможно… потому, что хочу быть свободной!
Когда она произнесла эти слова, передо мной вдруг возникло видение: обширное пространство, нетронутые леса, нехоженые земли… Я почувствовал, что могла бы значить свобода для такой натуры, как Мэри Кавендиш! На мгновение я увидел ее такой, какой она была на самом деле, — гордое, неукротимое создание, так же не прирученное цивилизацией, как вольная птица в горах.
— Вы не знаете… не знаете, — сорвался с ее губ приглушенный крик, — какой ненавистной тюрьмой было для меня это место!
— Понимаю, — пробормотал я, — но… но не предпринимайте ничего поспешно!
— О-о! «Поспешно»! — В голосе Мэри прозвучала насмешка над моей осмотрительностью.
И тут у меня вырвались слова, за которые через минуту я готов был откусить себе язык:
— Вы знаете, что доктор Бауэрштейн арестован?
В тот же миг холодность, подобно маске, закрыла лицо Мэри, лишив его всякого выражения.
— Джон был настолько любезен, что сообщил мне об этом, — спокойно отозвалась она.
— Ну и что же вы думаете? — невнятно, еле ворочая языком, спросил я.
— О чем?
— Об аресте.
— Что я могу думать? По-видимому, он немецкий шпион. Так Джону сказал садовник.
Лицо Мэри и ее голос были совершенно холодны, не выражали никаких эмоций. Любила она его или нет?
Мэри отступила на шаг и дотронулась до цветов в вазе.
— Совсем завяли, — бесстрастно констатировала она. — Нужно поставить новые. Вы не могли бы чуть посторониться? Благодарю вас, мистер Гастингс.
Она спокойно прошла мимо меня и вышла в сад, на прощание холодно кивнув.
Нет, конечно, Мэри не любила Бауэрштейна! Ни одна женщина не могла бы сыграть роль с таким ледяным безразличием.
Пуаро не появлялся. Не показывались и детективы
