Ленинградский фронт - Лев Лурье

Все шло хорошо, только одна рота где-то задержалась. Вдруг немцы открыли огонь, стали бросать гранаты. Но начало штурма произошло чуть раньше, все три роты поднялись и захватили высоту.

Передо мной стояла задача захватить вторую траншею. При штурме высоты потерь почти не было. Несколько человек было ранено и все. Немцы выскакивали из землянок в нижнем белье. Даже в таких трудных условиях они отдыхали комфортно. Высоту они укрепили очень сильно. Подбрустверные ниши были сделаны такими, что ни артиллерия, ни авиация их не могла достать. Но все-таки мы выгнали немцев оттуда. Взвод занял вторую траншею, приготовился к отражению атаки.

Весь штурм прошел всего за 12 минут. Но беды начались после того, как немцы опомнились и организовали контрнаступление. Атака за атакой. Очень большие трудности мы испытывали из-за доставки боеприпасов. Хорошо, что на высоте остались немецкие. Многие забрали у немцев автоматы и патроны к ним, гранаты с длинной ручкой.

Я был ранен на этой высоте, ушел из траншеи и расположился в воронке от снаряда. Ко мне привели пленного немца. Он очень хорошо говорил по-русски, и я его попросил рассказать о себе. Отец у него социал-демократ, брат — ярый фашист. Про себя он не сказал, кем был.

Бойцам было не до нас, они отбивали контратаки, и я тогда решил: «Ты неси-ка меня до медпункта полка». Так и сделали. Я забрался к немцу на спину, вытащил пистолет, загнал патрон в патронник, снял с предохранителя, и так добрался до пункта медицинской помощи, а пленного сдал пехоте. Но на этом наше свидание не окончилось. Меня погрузили на санитарную машину и направили в тыл, на Большую землю. Я сказал водителю, что хочу в Ленинград. Он остановился, я вылез и сел на обочине в ожидании попутной машины. В это время вели пленных немцев, и в их числе шел мой знакомый. Он узнал меня, помахал рукой. Улыбается. Довольный, наверное, что для него война уже окончилась. А меня вскоре привезли в Ленинград, в госпиталь на площади Восстания. Я пробыл там на лечении больше месяца.

Непоклонов Константин

Уже в марте нас направили под Красный Бор — расширять коридор между Ленинградом и Большой землей. А в июле 1943 года мы стали наступать на Синявинские высоты. Меня назначили командиром стрелковой роты 134-го полка 45-й гвардейской дивизии. Мы уже взяли Синявинские высоты, и меня опять пулей ранило; в левый бок вошла, в правый вышла, отбила дужку позвонка. Саша Малиновский с ребятами меня вытащил и переправил через Неву в госпиталь, в Морозовку. Когда поправился, меня направили охранять склады боеприпасов Ленинградского фронта в Шувалово. Там я встретился со своей будущей супругой. Война уже заканчивалась, 1944 год. Думаю, надо жизнь устраивать. Понравилась она и характером своим, и деловыми качествами, и фигура неплохая была, и я ей сделал предложение. Мы из Шувалова поехали на трамвае на Невский, там зарегистрировались. С 18 июля 1944 года проживаем вместе.

Глава 6

Ленинградский холокост

Осенняя навигация 1941 года на Ладоге длилась до середины ноября. Из города на Большую землю смогли вывезти свыше 33 тысяч человек. Но в Ленинграде осталось около 2 миллионов людей, обреченных на голодную смерть. Зима началась рано. Последний караван шел сквозь лед от Новой Ладоги до Осиновца целую неделю.

Положение с продовольствием в Ленинграде ухудшалось с каждым днем. Нормы по карточкам снизились до минимума: рабочим — 250 граммов хлеба в день, служащим, иждивенцам и детям — по 125. В городе не осталось птиц. Были съедены кошки и собаки. 15 ноября мать убила полуторамесячную дочь, чтобы накормить других своих детей. 17 ноября Ленинград погрузился во тьму, встали трамваи. Смертность в блокадном городе в ноябре — декабре 1941-го — свыше 1,5 тысяч человек в день.

ВОСПОМИНАНИЯ:

Ганелина Ирина

В сентябре начались обстрелы, я продолжала заниматься в институте. И параллельно работала. Сначала на улице Восстания, там, где сейчас нейрохирургический институт, в госпитале для обожженных, а потом на Каменном острове, в госпитале для легкораненых. Там я проработала до весны 1942-го, пока не уехала.

Для меня в блокаду самым страшным был холод. Обстрелов я как-то не боялась. Я жила тогда на 9-й Советской улице и ходила пешком на Каменный остров. Вот эту дорогу я очень хорошо помню. Мороз 40 градусов, через Марсово поле, по Троицкому мосту, тогда он назывался Кировский, потом по Кировскому проспекту. Длинный путь… Идешь, а мимо люди на санках везут мертвых. Потом еще грузовики появились, из которых торчали неприкрытые ноги трупов.

Я отчетливо помню их. Я всегда старалась себя отвлечь, например считала фонари. Только у меня это никогда не получалось. А бывало, впереди тебя идет человек, и ты хочешь его догнать, а когда подходишь, он уже лежит мертвый.

Я почти каждый день ходила, но иногда оставалась в госпитале ночевать. И продолжала учиться. Я даже два экзамена здесь в зимнюю сессию сдавала. Настоящий голод начался в ноябре. Но для меня самым ужасным все-таки был холод в квартире и… дорога эта, туда и обратно.

Что помогло мне выжить в Ленинграде? Я думаю, во-первых, уверенность, что немцы сюда не придут. Во-вторых, работа. Выживали, скорее, те, кто работал. У нас все-таки были студенческие служащие карточки. И, конечно, в госпитале хоть чем-то подкармливали. Я вот помню чечевичную кашу, потом знаменитую хряпу. Это кочерыжки и зеленые листья капусты. Каждая семья выживала по-своему. У кого были маленькие дети, тем приходилось хуже всех. Ведь запасов в городе никаких не было. Никто не ожидал, что все так быстро произойдет, поэтому городское начальство — Попков, Кузнецов — эвакуацию толком не провели, запасов продовольствия не сделали. Да и люди в августе не хотели уезжать из Ленинграда. Это считалось непатриотично. Никто не понимал, что происходит, а если б понимали, то уехали бы в августе, когда была большая эвакуация.

Комарова Мария

Уже в сентябре было заметно, что есть нечего. Норму хлеба уменьшали и уменьшали. Мы жили в Куйбышевском районе, на Фонтанке, 60, это между Чернышевым (ныне Ломоносова) и Аничковым мостами. Отоваривать карточки я ходила в булочную на Караванную. Шла по Фонтанке. Тропинка — вся в снегу, по уши снег. Вставали в 5 часов утра с соседом-мальчишкой, шли за хлебом. Стояли.

Однажды, когда открыли булочную, там прокричали, что хлеба нет, а мы ползком забрались внутрь. И булочная закрылась. И мы просидели там 2 дня без всякой еды. Что-то ждали. Потом вышла женщина, видимо, директор, и сказала, что хлеба не будет и завтра. Можете идти домой. А мне сосед, Коля его звали, говорит: «Мария, а что мы пойдем домой, с чем мы пойдем?» Он где-то достал водички попить. 4 дня мы ждали. И не только мы, а вся очередь.

Я недавно заходила в эту булочную, на левой стороне там сейчас прилавки стоят. Продают очень много сладкого. Я еще подошла, смотрю, а продавщица говорит: «Что вы, женщина, все смотрите?» А я отвечаю: «Вспоминаю, смотрю, как эта булочная изменилась!» Раньше там были большие низкие окна с широкими итальянскими подоконниками. Мы с Колей сидели на таком подоконнике.

Потом привезли хлеб, стали выдавать, мы отоварились. Мне дали целую буханочку. Хлеб был маленькими буханками и большими, черный такой, больше дуранды, наверное, клали в него. Мы брали большой — мне казалось, что он вкуснее. Завязали за пазуху и вышли на набережную Фонтанки. Когда мы пришли домой, то узнали, что у меня умер папа, а у Коли мама еле дышала. Они все умерли. И даже этот Коля. Все у нас в квартире умерли.

Мой отец умер от голода 2 января 1942-го, ему было 42 года. Он служил в Куйбышевском районе в местной противовоздушной обороне шофером. Мы на четверых получали 625 граммов хлеба. Отец — 250 и мы по 125 как иждивенцы. Делили, конечно, его хлеб на 4 кусочка. Всем поровну. И тем самым, может быть, ускорили смерть нашего отца. Он нас жалел, любил. Я еще что-то понимала в том, что происходит. А сестре было 12 лет, она все время приподнималась и смотрела, как бы ее не обделили. А отец пришел с дежурства, сел на диванчик и приник так, потерял сознание. Утром, когда мы проснулись, он уже был холодный. Отца, конечно, не хоронили в могиле, а отвезли в Куйбышевскую больницу — там был морг.

Остались мы втроем — мама, я и сестра. В эти дни очень много умирало людей. Сейчас говорят, что самая большая смертность была в конце 1941-го — начале 1942-го. Люди гибли от бомбежки, от артобстрелов, но в основном от голода.

21 февраля скончалась мама. Она была сердечницей, до войны не работала. И мы остались с сестрой. Сейчас вспоминаю и думаю: боже мой, мне еще не было 16 лет, а я уже была кормилицей в доме и имела иждивенца на руках.

Шу Мария

Я училась в школе, и мы занимались сентябрь, октябрь и половину ноября. Я помню, что мы последнее время по школе ходили в зимних пальто. Было очень холодно. Потом занятия прекратились, но мы приходили в школу, чтобы получить тарелку горохового супа. Там было три горошины и вода. Еще нам давали стакан сладкого чая, на сахарине. Я никогда не пила сладкий чай, но брала его и приносила маме. Возобновились занятия где-то в апреле или в конце марта. Программа была сокращена, 10-й класс скомкан. Например, химии у нас не было. Не хватало учителей. Но экзамены я все равно хорошо сдала.