Улыбка Лизы. Книга 1 - Татьяна Никитина

– Джакомо, три дня назад я давал тебе на конфеты шестьдесят сольди. Почему ты берёшь чужие вещи? Немедленно верни деньги Антонио или будешь наказан, – посуровел Леонардо, сдвинув брови.

– Я ничего не брал, пусть он докажет, – упорствовал мальчишка.

– Маэстро, позвольте, я обыщу его вещи? – спросил Антонио.

– Джакомо! Ты этого хочешь? Может быть, сам вернёшь?

Но сам он ничего не вернул. Деньги и серебряную пряжку нашли, обыскав его вещи.

Джакомо жил в доме Леонардо уже третий год.

«Высота человека составляет четыре локтя и, соответственно, двадцать четыре ладони. Размах человеческих рук равен его высоте. Длина руки составляет две пятых его высоты. Расстояние от подбородка до носа составляет одну треть длины его лица. Расстояние от линии волос до бровей – одну треть длины его лица», – так писал Витрувий.

Два года назад Леонардо отправился в Павию для обсуждения модели купола кафедрального собора, где повстречался со старым другом – архитектором Андреа де Ферара5.

Пробыл он в Павии более полугода, до декабря, вместе с учениками и Томмазо. Не оставляя анатомические опыты, проводил ночи в госпитале при церкви Святого Петра.

Когда рассветным утром проходил он по зале больницы, где нашли приют несчастные, над коими распахнула плащ великая избавительница от всех земных страданий, окликнул его слабый голос. Леонардо оглянулся: опершись на локоть, женщина у окна подзывала его рукой. Длинные, когда-то белокурые волосы лежали на подушке спутанными, тусклыми прядями. Они больше не украшали её. Истончённая кожа цвета небелёного холста обтягивала заострившийся нос и высокие скулы с ввалившимися щеками. Она настолько исхудала, что с неё можно было писать портрет самой смерти.

– Леонардо, я очень изменилась? – улыбнулась женщина, растянув бескровные губы, отчего возле рта прорезались острыми углами морщины.

Он узнал её тотчас, ибо с неё писал образ Богоматери. Перед ним на серых больничных простынях из грубой нанки лежала самая красивая кортиджана Флоренции. Она протянула ему руку для поцелуя. Леонардо, присев рядом, взял в ладони чрезмерно худую, но всё ещё изящную кисть.

– Что с тобой произошло, Элеонора? И почему ты в Павии?

– Уже два года, Леонардо. Пришлось продать дом и покинуть Флоренцию. Болезнь и врачи съели за это время все мои деньги, и вот я здесь, – голос её дрогнул, а привычно-игривые нотки сменились жалкими всхлипами.

– Я дам тебе денег, сколько надо. Можешь рассчитывать на меня, – в его голосе звучала непритворная забота.

– Они мне не помогут. Осталось недолго.

Пристально посмотрела на него и проронила:

– Тебя сегодня послал мне сам Господь. Я молила его об этом.

– Говори же, что я могу для тебя сделать? – произнёс он, сострадая.

– Леонардо, – обратилась она, подняв глаза, полные слёз, – у меня есть сын, ему почти десять. Я отдала его на воспитание в семью родственников и оплачивала содержание, но, когда меня не станет, а это уже скоро, платить будет некому. Я боюсь за него.

– Кто его отец?

Он и не думал причинить ей обиду, но Элеонора сразу же отдёрнула руку, и глаза её сузились от разочарования.

– Я не знаю, кто его отец, – с вызовом сказала она, – кортиджана не может знать этого доподлинно. – И замолчала, устремив взор в пространство больничной залы.

– Элеонора, скажи, где я могу найти мальчика, и не будешь ли ты возражать, коли я заберу его к себе? Как его имя?

Медленно повернув к нему голову, она изо всех сил вцепилась слабыми руками в его запястье.

– Я всегда знала… У тебя доброе сердце, Леонардо. Джакомо, его зовут Джан Джакомо Капротти, – она говорила быстро, с придыханием, опасаясь, что он может передумать, – Джакомо живёт у сапожника Джованни Капротти из Орено, что неподалёку от Милана.

Потом поднесла к бесцветным сухим губам его руку и негромко заплакала:

– Это всё, Леонардо. Других дел на земле у меня не осталось.

Он приложился губами к холодному и бледному, как навощённая бумага, лбу флорентийской красавицы, а когда направился к выходу, Элеонора вновь приподнялась на локтях и крикнула вслед:

– Леонардо, он умеет красиво рисовать. Ты сам увидишь. И ещё: он очень похож на тебя.

Сапожнику пришлось заплатить: он уверял, что Элеонора задолжала ему за полгода. Когда мальчишку отмыли, одели и расчесали спутанные кудри, он стал похож на ангела. Рисовать Джакомо не умел, но красив был необычайно. Дикий ангел. Леонардо так и прозвал его – Салаино, ибо почти каждый день записывал в дневнике:

«Джакомо поселился у меня в день святой Магдалины в 1490 году, и было ему около десяти лет. На второй день я заказал ему две рубашки, пару носков и куртку, когда отложил деньги, чтобы уплатить за всё это, Джакомо их из кошелька утащил. И хотя я точно знал, что деньги украл он, Джакомо в том так и не признался»6.

«На следующий день я пошёл ужинать с Джакомо и Андреа. И этот Джакомо поужинал за двоих, а набедокурил за четверых, ибо он разбил три графина, разлил вино и после этого явился к ужину вместе со мной. Упрямец, лгун, обжора и воришка»7.

«Равно седьмого сентября он украл у Марко, жившего со мной, штифт ценою в двадцать два сольдо, который был из серебра, и он вытащил его у него из шкафчика, а после того, как Марко вдоволь наискался, он нашёл его спрятанным в сундуке Джакомо»8.

Леонардо не мог долго сердиться на него, и чем больше он смотрел в глаза небесной чистоты, проводя рукой по золотистым колечкам волос, тем более веровал, что он и есть отец сего дьяволёнка.

А способности к живописи Джакомо имел весьма заурядные.

Глава двадцать первая

Ванда

РУПИТЕ. ИЮЛЬ 1993 ГОДА

Они стоят на перроне крошечной железнодорожной станции «Генерал Тодоров», и Лиза удивляется, как много их – тринадцать человек. Молодой мужчина в мятом льняном пиджаке и круглой кипе на прореженной временем макушке здесь не впервые. Он берёт на себя роль проводника их спонтанно образовавшейся группы. Они гуськом тянутся за ним по извилистой тропинке, истоптанной тысячами ног, в направлении скалистых склонов, окруживших долину. Сухой, пыльный ветер доносит до Лизы слова мужчины в еврейской кипе:

– Холм Кожух был действующим вулканом и похоронил под лавой античный город Хераклия – Синтике. Село Рупите лежит почти в самом кратере, а каменный крест, – тянет руку к холму, – выложен в память о заживо погребённых. Прогулки по горам только в резиновых сапогах: местность кишит рептилиями.

Рупите – их заветная цель, согреваемая одним желанием. Нет, желания, конечно, разные, объединяет их, пожалуй, страсть к достижению цели, размышляет Лиза. Стараясь не пылить, она идёт не по тропинке, а рядом, по выжженной июльским зноем пожухлой траве, и приглядывается к людям, которых судьба свела на несколько дней. Она пытается угадать потаённые желания спутников, бредущих рядом. Все приехали за тысячи километров с надеждой – заглянуть в запрещённое окно и узнать то, что не дано узнать раньше времени, прикоснуться к тому, что должно случиться прежде, чем пробьёт его час.

Их сталкер, потеющий в пиджаке и кипе, по сведениям Татьяны– неудачливый писатель. Из пяти написанных им романов ни один не опубликован, но он надеется, что Ванда раскроет ему секреты литературного мастерства, а может, научит вести переговоры с редакторами или скажет бросить всё к чёртовой матери и заняться другим делом.

Молодая пара симпатичных ребят в джинсах-«варёнках» и одинаковых футболках с Микки Маусом несут по очереди, крепко прижимая к груди, черноглазую девочку лет двух с безжизненно обвисшими, как у тряпичной куклы, ножками и ручками. Остальные спутники, оберегая свои тайные желания от посторонних глаз и ушей, сосредоточенно загребают ногами пыль на тропинке надежд. Они минуют развилку дорог, столб со стрелками-указателями: налево – храм Ванды, направо – минеральные бани. К густому медовому аромату трав и цветов примешивается сладковатый запах гниющих отбросов.

– Здесь всюду серные источники, – поясняет их добровольный экскурсовод, – семьдесят пять градусов по Цельсию. Вода лечебная.

Поверхность озера рябит от бьющих на дне мелких источников, распространяя вокруг целебное зловоние. Тошнотворный запах сероводорода на фоне полуденного солнца действует угнетающе. Почва вокруг и валуны в центре – красно-бурые. «Из-за окислов железа», – машинально отмечает Лиза, стараясь не отстать от группы. Озёра мелкие, окружены клёнами и лиственницами и больше похожи на болота. Лиза представляет, как, должно быть, красива в морозную погоду эта гигантская опрокинутая чаша среди скалистых склонов, окутанная густым туманом. Впереди, в просветах между деревьев, мелькает красновато-ржавая чешуя черепичных крыш и плоские корзины – гнёзда на кирпичных трубах и столбах.

– Где аист – там и счастье, – говорит писатель. – Если один из пары погибает, другой добровольно расстаётся с жизнью. Аиста, заподозренного в измене, судят «аистиным» судом, приговаривая к смерти или изгнанию из стаи.