Улыбка Лизы. Книга 1 - Татьяна Никитина

По приезду в Милан он вместе с Томмазо поселился на южной окраине. Окрест Порто Тичинезе издавна открывали свои мастерские живописцы и ваятели Ломбардии. Вскоре свёл знакомство с Амброджио де Предис1 и его братьями, державшими боттегу неподалёку. Джованни Амброджио служил при монетном дворе рисовальщиком портретных изображений и многое слышал о Леонардо – как восхищённое, так и нелестное, но истинное уважение испытал, убедившись самолично, что флорентийскому живописцу под силу несколькими мазками исправить портретную работу, придав ей законченность и смысл. Посему, когда монахи Братства Непорочного Зачатия заказали Амброджио картину для алтарной ниши церкви Сан-Франческо, он, прознав о безденежье, кое испытывал в ту пору Леонардо, предложил оному расписать центральную часть триптиха. Леонардо согласился с великой радостью и скорее, чем делал это обычно, – уже через год – представил завершённую работу.

Настоятель монастыря недоверчиво жевал губами. Перебирая узловатыми пальцами нефритовые чётки-розарий, он разглядывал тополиную доску с изображениями Святого Ангела Гавриила и Девы Марии с младенцами Иисусом и Иоанном Крестителем, но чем дольше смотрел он, тем гуще опускалась тень уныния на его лицо.

– Святые образы сотворены не в соответствии с христианскими канонами, а посему не выполнены условия, оговоренные и скреплённые печатью, – с прискорбием изрёк гвардиан2.

– Что именно стало причиной Вашего недовольства, святой отец? – спросил огорчённый Леонардо.

– Первоначальным нашим желанием было видеть всё пространство росписи в золотом цвете, кроме фигур и лиц святых образов. Я же вижу исполненную в изрядно тёмных тонах картину, не отображающую оных.

– Но, святой отец, боковые створки с ангелами, играющими и поющими небесную музыку, имеют весьма много позолоты, как и рама со всеми капителиями, – вмешался Амброджио.

Гвардиан гневно ткнул пальцем в фигуру Архангела Гавриила, указующего перстом своим на младенца Иоанна, отчего широкий рукав рясы, чистого карме-литового оттенка, соскользнув выше локтя, обнажил запястье с увядшими мышцами, переплетёнными бичевами вен.

– А что означает сей нескромный жест, направленный на младенца, не Первого в своей святости? Выражение лика Святого Ангела и вызывающе-багряный цвет плаща и вовсе не приличествуют святости оного.

– Я не отношусь к живописцам, творящим под покровом позолоты и лазури, – обиженно обронил Леонардо, – а выражение лика Святого Ангела и направление, в коем указует перст его, в договоре не прописаны.

– Святой отец, по мастерству своему маэстро Леонардо давно превзошёл всех других живописцев, да и не только в Милане, – вновь вмешался Амброджио.

Гвардиан опять пожевал губами:

– А отчего святые фигуры не означены сиянием венцов? А Святая Дева простирает, как… – быстро осенив себя знамением, продолжил: – …как хищная орлица, длань свою над головой Спасителя? И почему святое семейство упрятано в пещере, а Мадонна не восседает на троне?

Леонардо улыбнулся:

– Образ написан для капеллы Непорочного Зачатия, пещера означает материнское чрево, где зарождается всё живое, а жест Святой Девы есть слово Божье, десница Бога.

– А плащ Святой Девы исполнен в ультрамариновом цвете и расшит золотом, как и указано пунктом договора, – не преминул добавить Джованни.

Леонардо, кинув взор на тоскливый облик гвардиана, лукаво прищурил глаз и заявил:

– Поскольку работа наша исполнена в срок и соблюдены все пункты договора, мы считаем разумным поднять цену до ста дукатов.

Гвардиан, услышав дерзкое требование, хотел было выказать негодование неслыханной наглостью рисовальщиков, но поперхнулся ответным словом и, торопливо подбирая полы рясы, шагнул через порог, покинув боттегу братьев де Предис. Леонардо рассмеялся и похлопал по плечу Амброджио, огорчённого неожиданным поворотом событий.

– Многие, Джованни, могут увидеть красоту сами, другим надо показать её, ну а некоторые не в состоянии узреть её и после того, как их подведут вплотную.

– Мессере, а что же всё-таки означает левая десница мадонны над головой младенца Иисуса? – краснея, спросил Амброджио.

– Благославляющая ладонь Девы? Разве она ни о чём не говорит тебе? – расстроился Леонардо.

– А-а, – хлопнул себя по лбу Амброджио, – понял: «Вначале было Слово, и Слово было Бог…»

Лодовико Моро не сразу принял его. Когда Леонардо семь лет назад прибыл в Милан и вручил Лодовико серебряную лютню в подарок от Лоренцо, оный, приняв его за простого игреца, велел тотчас опробовать звучание необыкновенного инструмента. Посланник Медичи исполнил просьбу хозяина Милана да столь искусно, что очарованный сладчайшими звуками Моро пришёл в неслыханный восторг, заявив, что непременно желает видеть Леонардо музыкантом при миланском дворе. В ответ услышал учтивые, но преисполненные честолюбия слова:

– Благодарю, ваша светлость, я – не музыкант, а живописец, скульптор, архитектор, инженер. Музыка всего лишь развлечение моё в свободное время.

Вскоре Лодовико Моро получил от Леонардо подробнейшее письмо, в котором усмотрел лишь бахвальство высокомерного флорентийца:

«Так как я, светлейший государь, уже достаточно и видел, и изучал произведения всех, которые считают себя мастерами и изобретателями военных орудий, и убедился, что замысел и действие этих орудий ничем не отличаются от обычно применяемых, я хотел бы, чтобы без ущерба для кого бы то ни было, ваша светлость выслушал меня, причём я открою Вам свои секреты и предлагаю на Ваше усмотрение, в удобное время оправдать на опыте всё то, что частично и вкратце ниже изложено: «Я знаю способ делать чрезвычайно лёгкие, выносливые, прочные и легко переносимые мосты, пригодные для преследования врагов и для бегства от них, и другие безопасные и предохранённые от огня и боя, легко подымаемые и опускаемые; знаю также способы сжигать и разрушать мосты противника. Я знаю способ, как во время осады какого-нибудь места спустить воду изо рвов и как сделать множество мостов, кошек и лестниц и других приспособлений, нужных в таких предприятиях. Также, если благодаря высоте стен, или укреплённости места, или его положения при осаде его невозможно будет пользоваться бомбардами, я знаю способ разрушить всякую цитадель или другого рода крепость, если только она не построена на скале, и т. п.

Кроме того, я знаю системы удобнейших и лёгких в перевозке бомбард, умею метать ими камни наподобие бури и их дымом нагонять великий ужас на врага с большим для него уроном и смятением.

Также я знаю способы прокапывать тайные изогнутые ходы без всякого шума, даже если бы пришлось проходить подо рвами или какой-нибудь рекой.

Я могу сделать закрытые и совершенно неуязвимые повозки, которые со своей артиллерией, ворвавшись в ряды врагов, вызовут поражение силы любой величины. И за ними может следовать пехота совершенно безопасно и без затруднения, а если потребуется, я могу сделать бомбарды, мортиры и огнемёты прекрасной и целесообразной формы, не похожей на обычные.

Где нельзя будет применять бомбарды, я сконструирую катапульты, стреломёты и другие орудия удивительного действия и не похожие на обычные. И вообще, в соответствии с каждым данным случаем могу сконструировать бесконечное множество разных приспособлений для нападения и защиты.

В мирное время я надеюсь выдержать сравнение со всяким в архитектуре, в постройке зданий, как общественных, так и частных, и в проведении воды из одного места в другое. Также я берусь в скульптуре – в мраморе, бронзе или глине, – так же как и живописи, выполнить всё, что возможно, не хуже всякого, желающего помериться со мной. Можно будет также выполнить бронзового коня, что принесёт бессмертную славу и вечный почёт счастливой памяти синьора Вашего отца и славного рода Сфорца. И если какая-нибудь из вышеизложенных вещей покажется кому-нибудь невозможной и неисполнимой, я готов показать её на опыте в Вашем парке или любом другом месте по выбору Вашей светлости, которой я всеподданнейшим образом себя препоручаю»3.

Письмо осталось без ответа. Возможно, небрежный отзыв Лоренцо Великолепного о медлительности Леонардо в работе был тому причиной. Доверившись чужому суждению, Моро и вовсе позабыл про флорентийского бахвала на долгих семь лет. То, что многим казалось пустой похвальбой, порождённой человеческой гордыней, было знанием необычного ума, оценить каковой не по силам миланскому герцогу.

Вспомнил Лодовико о Леонардо, когда задумал упрочить память отца своего, кондотьера Франческо Сфорца, невиданной доселе конной статуей. Архитектор Донато Браманте4 заявил, что по силам выполнить сию работу только Леонардо-флорентийцу.

– Но мне говорили о его ненадёжности, – сомневался Моро.