Улыбка Лизы. Книга 1 - Татьяна Никитина

Молодым родителям Ванда велит лечить дочку земными соками – утренней росой – пообещав скорое исцеление девочки. Они тоже счастливы – услышали, что хотели слышать.

Татьяна сначала обижается на прорицательницу, отказавшую ей в помощи, но недолго. Поразмыслив, решает – всё к лучшему. Кроме Максима, у неё есть запасной вариант – фермер из Австралии с сайта знакомств, который с детьми и родственниками давно ждёт её.

– Значит, не судьба, – философски подводит Татьяна итог трёхлетним отношениям с Максимом и переключается на продумывание деталей отъезда в Австралию. Не откладывая в долгий ящик, сразу же, с вокзала, отправляется в посольство.

Лиза не покидает верхнюю полку в железнодорожном купе до самой Москвы. Её не беспокоят расспросами и разговорами. Она отказывается от чая и настоя из травы Ванды, заботливо приготовленного подругой. Перестук колёс действует успокаивающе. Она погружается не в сон или в дремоту, а в мысленный вакуум. Благословенная пустота мозга. Может, это и есть нирвана?

В Москве её встречает Пол. Он в том приподнятом настроении, которое даёт хорошо проделанная работа при удачно сложившихся обстоятельствах. Ему, действительно, удалось многое сделать. Фонд помощи беспризорным, которым он начал заниматься параллельно с поисками сына, зарегистрирован, несмотря на все чинимые препоны. Волонтёры уже раздают на всех вокзалах города еду и одежду маленьким бродяжкам. Остаются формальности по оформлению в мэрии особняка, приобретённого фондом для размещения социальной гостиницы – приюта для беспризорников. Для этого Полу необходимо задержаться в Москве ещё на неделю.

От Джулиано Бьянкини приходят последние, оставшиеся непрочитанными главы. Лиза проявляет к рукописи неподдельный интерес, и Пола это радует. Он считает, что любое занятие, отвлекающее её, меняет направление мыслей к положительному исходу. Кроме того, считает Пол, чтение на английском – хороший языковой тренинг для Лизы, ведь перед отъездом ей надо подучить язык. У него нет никаких сомнений, что когда они найдут сына, то все вместе – одной семьёй – вернутся в Нью-Йорк.

В Томск из Внуково Лиза вылетает одна. В самолёте она дочитывает рукопись Франческо Мелыди про Леонардо.

Глава двадцать вторая

Катерина

МИЛАН. 1493 ГОД

Катерина пришла в знойный июльский полдень, когда Леонардо заканчивал устанавливать на замковой площади семиметровую покрытую патиной конную статую, нестерпимо ярко сиявшую в лучах полуденного солнца. Вокруг толпились зеваки, восхищаясь её невиданной мощью и изяществом. Никто не оставался безучастным к небывалой красоте. Леонардо отошёл к краю замковой площади и с большого расстояния – от надвратной башни – любовался глиняным колоссом.

– Мир ещё не видел подобного, – взволнованно сообщил он Томмазо, не отрывая восторженного взгляда от творения рук своих.

Домой возвращались, когда на небе замерцали первые звёзды и завис белёсый серп луны. Посему, должно быть, и не заметил одинокую женскую фигуру. Катерина пришла в знойный полдень и до тёмных сумерек ожидала его, сидя на крыльце. Войти в дом она не посмела.

– Мессере Леонардо, сия деревенщина ждёт вас, почитай, с полудня, но не пожелала сказать, зачем, – сообщила кухарка Матурина. Сложив пухлые руки на животе под фартуком, она кивнула в сторону крыльца с той надменностью, кою нередко приобретает челядь при долгой службе у добрых хозяев.

– Пригласи в дом. Я хочу её выслушать.

Пожилая селянка, всё ещё статная, не согнутая временем, вошла в комнату и боязливо остановилась у порога, прижимая к груди узелок с вещами. Длинная юбка из грубой серовато-жёлтой нанки, собранная в сборку на талии, загрязнилась и обветшала, особливо по подолу. На грубых деревянных башмаках лежал толстый слой пыли. Уложенные короной вокруг головы прежде чёрные косы покрывал пукетовый платок, ниспадающий на шею и плечи. Смуглое, некогда красивое лицо с пухлыми губами преждевременно состарилось и выглядело настолько утомлённым, что Леонардо невольно сделал шаг навстречу, дабы помочь ей присесть на скамью. Женщина же стремительно протянула к нему руки, выронив узел, и неожиданно обняла его. Леонардо усадил её к столу, участливо вопрошая:

– Что привело вас ко мне, синьора?

Крупные агатовые глаза её под тяжёлыми веками заволокла влага. Крестьянка, стесняясь душевного порыва, вновь протянула к нему руки ладонями вверх, и – то ли спрашивая, то ли утверждая – глухо вымолвила:

– Я Катерина, но ты не узнал меня. Или ты не мой Леонардо? Где же тогда мой сын?

В голосе дрожали мольба и растерянность. Она пешком прошла сотни миль от Винчи до Милана, чтобы увидеть давно потерянного сына. Молящий взгляд её требовал немедленного ответа. У Леонардо от жалости защемило в груди. Он велел Матурине принести еды и вина, но Катерина не притронулась ни к картофельным ньокам, ни к фасолевой бузекке, ни к рикотто, ни к вину, лишь много и жадно пила холодную воду. Обхватив глиняную кружку длинными сухими пальцами, гостья неотрывно следила за его взглядом и чуть слышно шептала пересохшими губами:

– Ты не мой сын. А где же мой Леонардо?

Они оба – и он, и Катерина – знали правду, но Леонардо не мог произнести её вслух. Сердце его разрывалось от боли за старую крестьянку. Кроме заурядных слов утешения, вряд ли способных ободрить несчастную, сказать ему было нечего. Он распорядился приготовить Катерине постель и дать воды – умыться с дороги.

Утром Матурина известила его, что Катерину всю ночь била лихорадка, а сейчас она в бреду. Леонардо подошёл к постели бедной женщины, глаза её были широко открыты, но она никого не узнавала и продолжала в беспамятстве повторять имя сына, тяжело и прерывисто выдыхая синюшными губами жаркий воздух. На высоком, всё ещё гладком лбу выступили крупные бисерины пота. Леонардо сам отвёз несчастную в больницу при монастыре, где Катерина, не приходя в сознание, отошла в мир иной через две недели. Леонардо навещал её ежедневно и подолгу сидел у постели с опущенной головой, размышляя, что привело её к столь скорой смерти. Утомительная дорога в летний зной или болезнь, коя пристала в пути, истощив жизненные силы? Но понимал: не то и не иное сломило её – умерла Катерина от горя, потеряв сына во второй раз. Её навсегда покинула вера. А когда исчезает вера, на её место приходит пустота. Вот тогда умирает душа, хотя тело продолжает дышать.

Хоронили Катерину после захода солнца, когда багряный огненный диск наполовину опустился за горизонт. За повозкой, на которой в открытом гробу везли тело усопшей, шли четыре священника, четыре служки, могильщики, плакальщицы, верный Томма-зо Мазини, ученики Антонио Больтраффио и Марко Даджонио, служанка Матурина и тринадцатилетний Джакомо Капротти.

«Расходы на погребение Катерины. Три фунта воска двадцать семь сольди. На гроб восемь сольди. Древко с чёрным флагом двенадцать сольди. Несение и установка креста четыре сольди. Несение тела усопшей восемь сольди. Четырём священникам и четырём служкам двадцать сольди. Окропление, отпевание, колокольный звон два сольди. Могильщикам – шестнадцать сольди. Старику восемь сольди. Чиновникам за разрешение один сольдо. Всего: сто шесть сольди. Врачу пять сольди. На сахар и свечи двенадцать сольди. Итого: сто двадцать три сольди»1.

В блокноте он записал расходы на погребение Катерины, как делал сие обычно, поскольку пятьсот дукатов – годового денежного содержания при дворе Лодовико Моро – едва хватало на жизнь, а Леонардо почитал унизительным ограничивать себя в самом насущном: будь то выбор одежды или вина, приобретение книг или лошадей. Расходы требовали учёта, особливо после того, как в доме поселился воришка Джакомо.

Внезапное появление Катерины и скорая смерть её обострили память Леонардо, всколыхнув со дна души смутную догадку, не раз приходившую на ум, но мысль сия была столь странной и чудной, что он всякий раз гнал её прочь, с головой уходя в работу.

Леонардо совсем не помнил Катерины. В его памяти жил иной, размытый временем образ женщины, наклонившейся над ним поправить сползшее во сне одеяло, и губы её с любовью касались его лба. В другой мягкой и нежной руке надёжно покоилась его детская ладонь. Образ матери – после появления Катерины он уже был уверен в этом – проступал в видениях всё чаще и яснее. Пропустив через своё сердце безысходность материнского горя Катерины, Леонардо теперь не переставал думать о той, что дала ему жизнь.

Память его начиналась с горного селения Винчи: с улыбки старой Лючии; с лесистых склонов и крутых горных уступов с холодными, мокрыми камнями; со вкуса крови и перьев на губах; незнакомой речи людей, давших ему кров и еду. Потом были узкие, дурно пахнущие улочки Флоренции, боттега Вероккьо и праздничные карнавалы. Люди звали его Леонардо.