Возмездие - Нуребэк Элизабет

Но я больше не Линда, напоминаю я самой себе. Меня зовут Надия Хансен.

Якоб говорит о пустяках, доедая фрикадельки. Потом вытирает невидимое пятнышко на подбородке и приносит себе кофе. Вернувшись к столу, он напоминает, что приложил ради меня немало усилий. Новая жизнь на свободе с возможностью начать все заново — штука драгоценная.

— Так и есть, — говорю я, похлопывая его по руке. — Для меня это так ценно, что не выразишь словами. И ты это знаешь.

— Уезжай назад, забудь все и всех. Живи своей жизнью.

— Так и поступлю, когда все здесь закончу.

— Что ты планируешь предпринять?

— Пока не знаю, — отвечаю я и замечаю, что Якоб смотрит на меня со скептическим выражением лица.

Это правда, у меня нет никакого плана. Но я не могла держаться в стороне. Желание восстановить справедливость вынудило меня вернуться.

Алекс не только убил Симона, он отнял жизнь и у меня. Взял наше будущее и выкинул в помойку, как одноразовую посуду. Тем или иным способом мир должен узнать, что Линда Андерссон была невиновна. Но, хотя и думаю об этом беспрерывно, я пока не знаю, что буду делать и к чему это приведет. Какое наказание ждет Алекса? И что это будет означать для моей сестры?

Ее признание со слезами на глазах в том, что она замужем за Алексом и ждет от него второго ребенка, далось мне нелегко, но в конце концов я простила ее. Однако теперь она живет с ним, даже не подозревая, кто он на самом деле.

Адриана поняла бы, почему мне так необходимо было вернуться, но Якоб, наверное, до конца не понимает. Его я знаю не настолько близко.

Пока мы сидели вместе в учреждении, она кое-что мне о нем рассказывала, а до первой нашей встречи мы с ним разговаривали по мобильному телефону. Он всегда вел себя со мной благосклонно, но у него есть манера рассматривать меня так, что я начинаю испытывать дискомфорт. Как сейчас. Я прекрасно понимаю, что он многим рискнул и даже не хочет вспоминать, что потребовалось, чтобы я могла сидеть с ним сегодня здесь, но у меня нет времени размышлять по этому поводу. По крайней мере, он мне ничего об этом не рассказы вал. В наш первый разговор он сказал, что если я сообщу ему время и место моей увольнительной, то он устроит все, о чем его просила Адриана.

Потребовалось несколько заявлений и почти восемь месяцев ожидания, прежде чем мне разрешили увольнительную. Когда охранники отвезли меня в торговый центр на окраине Эребру, я была далеко не уверена, что все сработает. Я бродила среди магазинов, а они все время следовали за мной на небольшом расстоянии. Как мы и договорились, ровно без четверти одиннадцать я зашла в магазин одной из самых крупных фирм, а они остались у входа. Бродя между стойками, я делала вид, что рассматриваю платья и блузки, и через некоторое время увидела его. Вслед за ним я пошла в примерочную, мы нырнули в запасной выход и оказались на заднем дворе торгового центра. Там мы сели в его машину, и, когда меня хватились и объявили в национальный розыск, были уже далеко.

Пару дней спустя, сидя в домике на южном побережье, я увидела в новостях по телевизору, как Линду Андерссон объявили мертвой. Когда показали обгорелые останки автомобиля, у меня возникло странное чувство, будто какая-то часть меня действительно погибла в огне. Но зато теперь я свободна. Никто никогда не будет искать меня. Одновременно я была напугана и шокирована тем, что сделал Якоб. То, что до сих пор было для меня россказнями об Адриане и ее подпольном мире, вдруг стало реальностью. Радости и восторга, которые я ожидала испытать, не возникло.

Позднее я спросила, не существовало ли более мягкого способа, позволяющего мне исчезнуть, — и стало ясно, что он считает меня безумно наивной. Мне хотелось узнать, как он всего этого добился. Откуда мертвое тело, которое благодаря моей карте у зубного врача идентифицировали как Линду Андерссон? Как такое может быть, как это делается? Неужели и мой зубной врач замешан в деле?

Он ответил, что мне необязательно знать, как именно он делает свою работу, и посоветовал мне не ломать голову над тем, кому принадлежало мертвое тело и как он его достал.

Якоб допивает кофе и достает связку ключей с номерком.

— Склад, который я снял для тебя, находится в Вестерберге, — говорит он. — Что там у тебя такое важное? До сих пор ты не проявляла к нему интереса.

Поскольку я не отвечаю, он добавляет, что все-таки надеялся: я все забуду.

— Подумай хорошенько, — просит он. — Не рискуй напрасно. То, что ты в Стокгольме, уже само по себе Опасно.

Я принимаю у него ключи, мы встаем и выходим из-за стола, но, пройдя несколько метров, я возвращаюсь обратно. Якоб стоит и ждет, засунув руки в карманы и молча наблюдая, как я кладу салфетки на тарелку, а рядом — приборы, ставлю стакан рядом с кофейными чашками. Потом отношу все это к стойке приема грязной посуды и выбрасываю мусор, а поднос ставлю на конвейер.

— Тут есть персонал, — произносит Якоб, когда я возвращаюсь к нему.

— Восемь лет я ни разу не оставила за собой неубранную посуду, — отвечаю я. — Зачем начинать сейчас?

— А почему бы и нет? — он идет к выходу. — Ты теперь по эту сторону стены, если помнишь.

Много раз, находясь в тюрьме, я слышала, как те, кого переводили в учреждение открытого типа, чтобы потом постепенно адаптировать к свободе, мечтали, как жизнь вернется в нормальное русло. Как они ждали того момента, когда можно будет пойти куда хочешь и когда хочешь и самостоятельно строить свой день. Не зависеть от других, не просить разрешения на каждый шаг и каждое действие. Это было похоже на сон — жизнь, начисто лишенная проблем. Никто не рассказывал, как сложно переключиться со строго регламентированного распорядка за стеной на хаотичное течение жизни снаружи. Изменение совершенно ошеломляющее. Когда ты провел много лет за решеткой, волю парализует от обилия возможностей. Будучи свободна жить как хочу, я строго следовала распорядку дня, как в Бископсберге. Особенно поначалу. Как бы рано я ни просыпалась в Берлине, кофе выпивала ровно в восемь пятнадцать, как в учреждении, обедала и ужинала в те же часы, как привыкла там. Каждое утро я так же тщательно застилала кровать, словно кто-то мог прийти это проверить, и убирала за собой посуду, хотя никто этого не видел и не интересовался. Много лет мне не приходилось самой отпирать или запирать дверь, и, находясь среди других людей, я иногда ловила себя на том, что жду, пока кто-то сделает это за меня. Шесть месяцев назад я вышла из-за решетки, но временами веду себя так, словно я по-прежнему там.

Дом, который я сняла, расположен на окраине Нюнэсхамна, городка на побережье в нескольких милях к югу от Стокгольма. Когда я приближаюсь к подъездной дорожке, на лобовое стекло тяжело падают первые капли, и вскоре начинается ливень. Плотный туман окутывает суровый прибрежный ландшафт, от чего он начинает выглядеть так, словно вышел из древнескандинавской саги. Близость к морю и лесу дает мне чувство, что я могла бы остаться здесь надолго, хотя мне всегда больше всего нравилось жить в большом городе — и, наверное, следовало бы поскорее вернуться в Берлин.

В дверях я снимаю кроссовки и носки, босиком прохожу в гостиную. Широкие деревянные доски потертые, поверхность под моими босыми ногами гладкая и приятная. Дом оснащен настоящим дровяным камином и открыт до потолочной балки, что создает ощущение простора, барная стойка отделяет кухню от остальной части первого этажа, а крутая лестница ведет на спальный чердак. Дом сдавался с мебелью, единственное, что мне пришлось купить — это боксерскую грушу, которая стоит теперь посреди гостиной. Я смотрю наружу через панорамное окно. В ясные дни вид открывается далеко-далеко, внизу под террасой море простирается до самого горизонта, где сливается с небом, а по вечерам отсюда можно наблюдать восхитительный закат, когда поверхность воды становится красной, как огонь. Но сегодня все серое. Через застекленную часть террасы я вижу волнующееся море и волны, кидающиеся на скалы. Дождь стучит по крыше, я иду и разжигаю камин, чтобы прогнать сырость.