Детство - Василий Сергеевич Панфилов

Приспособы для спорту, тожить без них никак. В голове-то всяко-разное всплывает – в основном из металла поделки, но думаю, враки! Рельсы ещё туды-сюды, но штоб для баловства в кажном дворе трубы железные вкапывали для всяко-разного?! Щаз, ищите дураков в другом месте! Железо, его по-всякому в хозяйстве приспособить можно, да хучь нож сделать! Я так думаю, скаски енто, фентэзями называемые.

Ограды из железа, да видано ли дело?! В лесок зашёл, да и срубил што надо. Тут тебе и польза, и прогулка приятственная.

Штоб себя занять, да не перетрудиться, сушняк принялся собирать. Собираю, да сам нет-нет на небушко поглядываю – не пора ли мне? Известное дело, с утра крестьянский люд по хозяйству занят, што зря тревожить-то? А потом, уже к полудню ближе, можно и сесть передохнуть.

Вот тогда-то мне в Бутово и показаться надо. Штоб вежественно, значица, и без торопыжности дурной.

Агась, вот и солнышко к полудню подходит, пора и мне. Я ж не напрямки иду, а окольно. А ну как не сговоримся ни о чём? Тогда им и не нужно знать, где балаганчик. От греха подальше.

В Бутово вошёл аккурат в полдень, специяльно для того в кустах рядышком высиживал, до времени. Важно иду, спокойно. Народу почитай и никого по летошнему времени, только бабки старые, да дети малые. Страда!

Ан нет, вона и мужики! Напрягся было, но мимо прошли, только взглядом так, будто кнутом. Известное дело, не след мужикам в дела детворы встревать, коли дела эти не зашли вовсе уж куда не следоват.

И бабы, бабы тоже – вона, кверху жопами на огородах, токмо сраки и виднеются, юбками обтянутые. А, ну да… дачное ж село, с дачников живёт. Не столько пшеницу да рожь, сколько репку всякую на прокорм господ. Хитро!

– Не засцал, – Встретил меня Гвоздь с дружками, да и дружков ентих чтой-то больно много, почитай с десяток! Стоят, ухмыляются!

– Чего сцать-то? – И на землю пыльную слюной цвирк! – Если ты пообещался за себя и за всех бутовских, то нешто врать в таком деле будете!?

Рожи у некоторых такие, што понятно, енти смогут. Они ж не обещались-то! А Гришка? Што Гришка? Тут робятя и постарше ево стоят, мало что не усы под носом расти начали. Взрослые совсем, по четырнадцать годков небось!

А я такой давлю словесно, хотя поджилки у самого и потряхивает:

– Врунов-то нигде не любят! На Хитровке, оно ведь ежели что все быстро узнают – вруны бутовские и слово держать умеют. А моё слово там среди годков не последнее!

– А вот мы чичас и проверим, – Ответствовал один из тех, что постарше, скидывая картуз на руки дружкам, да закатывая рукава. А ведь чужинец он, ей-ей чужинец! По своим знакомцам деревенским помню – всё ж до мелочи копеешной в таких вот случаях енто… отрепетовано. Кажный шаг знаешь у дружков, коли с ними с детства титешного привык хороводиться.

А тута – шалишь! Картуз бросил, да поймали едва, чуть не у земли поймали. И расступилися не сразу, круг образуючи. Значица, не привыкли ловить-то и расступаться. Ён, долговязый, скидывать привык, а они не… Значица, с другой деревни наняли кулачника, вроде как за их теперя вытупает. Хитро!

– Как звать-то, боец? – Спрашиваю вежественно, – Что на могилке писать, кого поминать?

А сам смотрю, значица – как ходит, как дышит, как кулаки разминает.

– Сёмка Длинный, – Ухмыляется, – для тебя Семён Анкудинович, сопля.

– Семён Анкудинович Сопля? – Я к таким разговорам привык, на Хитровке без их никуда. Не токмо кулаки важны, но и штоб слово твоё в кармане не потерялося.

Задышал, озлился… горяч, значица. А я продолжаю:

– Эк у тебя отца прозвали-то интересно, – И смешки пошли, самую чуточку. Я ж говорю, што чужинец! Над своим, каким бы ни был, небось не стали б смеяться-то. При чужом-то чилавеке.

– Раз хлопну, да второй и прихлопну! – И замах богатырский. Ну я уклонился вниз, и в пузо, только охнул супротивник. Но и Сёмка оказался не лыком шит, второй рукой успел махнуть. Коряво, но грабки у его длинные, уворотиться успел не так чтобы очень, по уху зацепило. Ажно в голове шумнуло!

Отскочил я подале, стоим, дышим. В глаза у длинного опаска уважительная, уже не ругаится, дыхалку бережёт – после мово-то кулака!

Язык иму показал – дразнюся, значица. Так дети малые дразнятся, вот я показываю, за ково его держу-то. Озлился Сёмка, да как шагнул вперёд! Голенастый, широко шагает, слишком даже.

Под руку ему поднырнул, да ну по пузу! Солнышко, да под микитки, да по жбану волосатому, как наклонился. Попал, да не свалил, всё ж таки старше насколько.

И снова уклоняться пришлося, да не до конца получилося. Скулу рассёк. Отскочил я, и так весело стало, што засмеялся.

– В кои-то веки боец добрый попался! – Стою, смеюся – весело мне, значица. Азарт пошёл боевитый, но не злой, – Ну, Семён, помашемся кулачками-то!

– А и то! – Длинный засмеялся в ответ, сперва чуть понарошку, а потом и ничего, взаправду, – Мал ты, да ловок как чёрт! Помашемся!

И ну махаться! Без злобы, со всем нашим удовольствием. Ребята бутовские тоже подобрели так, азартничают.

Минут несколько махалися, потом я всё ж ссадил его на землю – в бок, где печёнка, попал ловко. Но и сам тово, пострадал. Ухо чутка заплыло, да скула рассечена, ну и лоб мал-мала. Но лоб, ето тьфу! Больше кулаки Сёмкины пострадали, чем лоб. Кость!

– Проверили? – Спрашиваю.

– Проверили, – Ответствовал Гвоздь чуть уныло, – Стоящий ты кулачник, Конёк, да и ты пойми – никак мы тебя пропустить не можем на дачи! Вот ей-ей!

– С ягодами или вообще?

– С ягодами, грибами, – Гвоздь только руками разводит. Видно, что пондравился я ему после боя-то с Сёмкой, задружиться не прочь. Но никак! – Помочь если с дровами, тоже наше, бутовское.

– А с травами?

– Для чаёв-то?

– Не! От живота, к примеру.

– А соображашь? – Оживился один из знакомцев новых.

– А то! У дружка мово лепшего бабка травница, да деревне подпаском пришлось потрудиться. Дед Агафон чудной мал-мала, но в травах знатно разбирается.

Переглядываются, но мнутся пока – понятно, сами решить не могут, без взрослых-то. Попереглядывались, да один из мальчишек с места и сорвался. Спрашивать, значица. Быстро обернулся.

– Можно, – Говорит. Киваю, но травы, это так. Господа, они в аптеках лечиться приучены, ну или у бабки какой, штоб не меньше ста лет было. А енто всё так, маркетинг! Мне бы хучь