Душа и слава Порт-Артура - Сергей Куличкин

В ночь на 14 марта генерал Кондратенко верхом на лошади в сопровождении адъютанта и двух казаков возвращался с 1-го форта домой. Вдруг береговые батареи открыли огонь. Сразу же засветились корабли эскадры, которые тоже вступили в бой. Скакавший сзади адъютант от неожиданности вырвался было вперед, но тут же осадил коня, увидев, что генеральская лошадь замедлила шаг. Когда они были уже у штаба крепости, стрельба разгорелась в полную силу.

— Что, голубчик, — обратился Кондратенко к адъютанту, — не полезли ли японцы через море в лоб? Маловероятно, но что-то там происходит. Повернем-ка на Золотую гору, оттуда все видно как на ладони.

Адъютант козырнул, и они тут же повернули к морю.

С наблюдательного поста Золотой горы открывалась величественная картина гавани, расцвеченной прожекторами эскадры. Справа в темноте поблескивал редкими огнями Порт-Артур, внизу мелькали вспышки орудий береговых батарей. Такие же всполохи возникали на противоположном берегу Тигрового полуострова. В прожекторных лучах сновали неясные тени миноносцев и катеров. Дежуривший на сигнальном посту офицер доложил, что японцы под прикрытием миноносцев пустили брандеры, но сторожевые суда их обнаружили и сейчас идет бой.

— С 14-й батареи сообщают, что один пароход выбросился на мель, прямо около наших позиций, — продолжал докладывать офицер, стараясь перекричать канонаду, но Кондратенко, уже не слушая его, пустил лошадь в галоп, за ним последовали остальные, и скоро вся группа скрылась в темноте.

На берегу под крутым обрывом фаса 14-й батареи толпились артиллерийские офицеры, солдаты. Совсем рядом на прибрежных скалах горел большой пароход. Собственно, огонь был заметен только на юте, но в воздухе носился удушливый запах горелой пеньки и нефти. Людей на пароходе не было. Солдаты уже сталкивали на воду невесть откуда взявшуюся китайскую плоскодонку. Кондратенко, зараженный всеобщим возбуждением, тоже полез было в джонку, и только решительные действия адъютанта воспрепятствовали этому. Непреклонный вид адъютанта подействовал на генерала отрезвляюще, и он решил возвратиться в город.

Утром Кондратенко узнал некоторые подробности ночного боя. Действительно, четыре парохода-брандера под прикрытием миноносцев пытались прорваться к проходу, но их вовремя обнаружили. Береговые батареи и корабли эскадры открыли огонь. С канонерки «Бобр» боем руководил Макаров. Огонь артиллерии был эффективен, но главное сделали миноносцы. Начальник сторожевой линии капитан 2 ранга Лебедев, видя, что одним артиллерийским огнем остановить брандеры невозможно, послал в атаку дежурные миноносцы «Сильный» и «Решительный». «Сильный» поразил первой же торпедой головной брандер, и тот, сильно забирая вправо, стал уходить, но скоро потерял управление, постепенно заполняясь водой. В это время на «Сильном» раздался случайный гудок. Два других японских парохода приняли этот сигнал за призыв ведущего и последовали за ним. Приткнувшись у Золотой горы, они разделили участь первого брандера. Четвертый брандер, атакованный «Решительным», затонул около Тигрового полуострова. Миноносцы, в свою очередь, были атакованы японским прикрытием. В незавидном положении оказался «Сильный» — один против шести. В неравном бою он получил серьезные повреждения. Отказала машина. Весь окутанный клубами пара, миноносец выбросился на прибрежные скалы рядом с неприятельскими судами.

После этой неудачи Того на некоторое время оставил Артур в покое. Море успокоилось. Макаров и в дни затишья не прекращал непрерывной боевой учебы. Корабли постоянно выходили в море, серьезные меры принимались на случай возможных атак. Для обороны рейда назначили конкретные береговые батареи и канонерские лодки. Около проходов адмирал ввел постоянное дежурство крейсеров и миноносцев.

С потопленных брандеров матросы сбивали мачты и трубы, сотни людей тесали и связывали бревна для устройства сети бонов. Перед проходами дополнительно затопили два больших парохода: «Шилка» и «Эдуард Бари».

В эти дни Кондратенко осваивал еще одно дело. Занятый по горло на сухопутных фортах и в своей дивизии, он все же не мог отказать просьбе командующего флотом заняться минными заграждениями. С раннего утра и до обеда он вместе с командиром минной роты и флагманским штурманом осматривал минные станции. На паровом катере избороздил весь рейд, выбирая линию минных заграждений. Хорошо разбирающийся в постановке мин на суше, Роман Исидорович столкнулся с работой на воде впервые, поэтому во многом полагался на инициативу и разумные советы подчиненных, особенно моряков, и это было совершенно правильным. Линии подводных мин постепенно перегораживали рейд.

В час дня генерал отправлялся на береговые укрепления. Работы оставалось еще много, особенно на командных высотах левого фланга. Тысячи людей — саперы, солдаты-пехотинцы, китайские рабочие, как муравьи, копошились на крутых склонах Высокой и Угловой. Возводилась сложная сеть опорных пунктов, соединенных окопами полного профиля. Скальный грунт измучил людей, но зато оставлял уверенность в надежности брустверов и перекрытий.

После недавнего разговора с Макаровым относительно будущей судьбы Роман Исидорович много думал о своем месте в обороне крепости и пришел к выводу, что работал не совсем правильно. Конечно, сделано много. Результаты хорошие, но, признавался он себе, мыслил мелко, не масштабно, что для начальника штаба недопустимо. «Надо отбрасывать излишнюю скромность и робость, коль скоро перед тобой стоят задачи государственного масштаба», — все чаще повторял он себе и все чаше обращал внимание на вопросы, не входящие в его компетенцию. С этой точки зрения его заинтересовали изиньчжоуские позиции. Ответственным за них был генерал Фок. Его части там и стояли.

Здесь опять Кондратенко пришлось столкнуться с открытой неприязнью начальника 4-й дивизии. Все, включая Стесселя, понимали, что Цзиньчжоу — ворота Квантуна. При определенных условиях они могут сыграть значительную роль во всей обороне. Но именно Стессель препятствовал Кондратенко, всячески поддерживая Фока. Объяснялось это отчасти тем, что инициатором укрепления перешейка был адмирал Макаров, который набирал все больше веса и авторитета в Артуре, отчасти — старой дружбой Стесселя и Фока. Самое печальное заключалось в том, что оба друга оказались полными невеждами в военном деле. Они не только не понимали, но и не пытались понять сложившуюся к тому времени обстановку.

Роман Исидорович заручился поддержкой Макарова и Смирнова. В обход начальства стал посылать на дальние укрепления дополнительные материалы и людей. Так же активно он занялся устройством телефонных линий по побережью, уделив здесь главное внимание изиньчжоуским позициям. Позже он очень жалел, что не успел осуществить свой замысел — связать воедино все посты побережья с крепостью.

Относительное затишье на море благоприятно отразилось на положении дел в Порт-Артуре. Приближалась Пасха. Город и порт преображались на глазах. Люди в ожидании праздника заметно повеселели. И хотя работы не прекращались ни на минуту ни в порту, ни на фортах, в воздухе вместе с весной витало легкое чувство радости. Солдаты, как в мирное время, чистили и скребли казармы, готовились сменить обмундирование. На кораблях эскадры устраивали авралы. Предпраздничная суета усилилась с приездом в Артур для прохождения службы на Тихоокеанской эскадре великого князя Кирилла Владимировича. Высокая особа кутила всю дорогу и прервала оргии только в Мукдене, где к поезду присоединился наместник.

Командующий эскадрой особого удовольствия от того, что заполучил такого подчиненного, не испытывал и не скрывал этого. Зато несказанно обрадовался он приезду своего старого друга — художника Верещагина. В. В. Верещагин задумал новый цикл батальных работ. И теперь, как двадцать лет назад во времена освободительной войны на Балканах, окунулся в самую гущу событий. Тогда почти всю кампанию он провел рядом с генералом Скобелевым, близким ему человеком. И здесь рядом с ним был друг.

Наместник, как и предполагал Макаров, с большим раздражением отнесся ко всем нововведениям, особенно к перемещениям в командном составе эскадры. Степан Осипович в первое время даже не решался высказать ему свои соображения относительно старшего начальника в Порт-Артуре. Но долго тянуть было нельзя — наместник возвращался в Мукден. Макаров на ближайшей встрече высказал свое предложение. К его удивлению, наместник отнесся к нему более чем благосклонно. Для Алексеева это был шаг не столько к усилению крепости, сколько к обузданию чересчур строптивого адмирала, ибо начальника штаба решил поставить к нему своего. Кроме того, появилась возможность подставить ножку Куропаткину, который тоже желал подчинить себе все силы на Дальнем Востоке. Адмиралы расстались едва ли не впервые довольные друг другом.