Царствие Снегиря - Лебедев Andrew

– А что у нас на Западе? – не прекращая отхлебывать кофе спросил Курт.

– До американцев триста километров, – ответил Пфайпфер.

Курт склонился над картой. Он закурил и стал пальцем водить по трехкилометровой карте, повторяя все изгибы дороги, по которой, как уже понял Пфайпфер – им теперь предстояло идти на Запад, чтобы сдаться американцам.

– Нам ничего не остается, Иоахим! Нас раздавили. Нас не победили, а по-азиатски завалили трупами своих азиатских солдат. Нас просто придавили к стене.

– Никто тебя не осудит, Курт, ты только отдай приказ.

– Приказ будет завтра утром, а пока – пускай они отдохнут.

Майер допил кофе, резко поднялся из-за заваленного оперативными картами стола и перешагивая через тела спящих солдат, вышел наружу. Приложив ко лбу ладонь, он посмотрел вверх.

Там в еще холодном, но бесконечно голубом мартовском небе, высоко – высоко, так высоко, что до земли не доносился даже рокот моторов, бесшумно оставляя за собой инверсионный след, на их с Пфайпфером Германию летели эскадры американских крепостей. Одна за другой. Они шли волнами, по пятьдесят машин в каждой эскадре.

И каждая крепость В-17 несла в своих бомболюках по пятнадцать тонн смерти.

– Будьте вы прокляты, – прошептал Курт Майер, может впервые в своей в общем недолгой жизни о чем то пожалев.

5.

Процесс над Гробачевым подходил к концу. Этот гласный, показываемый на весь мир по системе интервидения процесс за полтора года почти ежедневных слушаний превратился в некое подобие развлекательного зрелища, в подобие нескончаемого телевизионного сериала… Однако, уже был виден конец, потому как защита допрашивала своих последних свидетелей, и завтра-послезавтра присяжные должны были вынести свой вердикт.

Вообще, Бельцинский процесс, к удивлению Маринки завершился куда как быстрее Гробачевского. Всего за шесть месяцев суд выслушал четыре сотни свидетелей, среди которых были и главы государств, и бывшие премьеры правительства, и высшие военачальники, суд внимательно рассмотрел около пятисот документов, под которыми стояла личная подпись Первого Президента… И постановил "признать виновным", а так же приговорил его к смертной казни. Теперь, в отдельной камере Матросской Тишины Бельцин дожидался окончания процесса над Гробачевым. В народе говорили, что их повесят вместе – в один день и именно на Красной площади.

А Маринка тем временем ехала к Бастрюкову. Поезд шел до Челябинска почти двое суток. Потом в пустом прохладном зале ожидания автовокзала – оазисе тишины и покоя среди невыносимо пыльной и душной жары Челябинска, она почти двенадцать часов ждала автобуса на Кулым. Пересмотрела все иллюстрированные журналы с портретами Петрова на глянцевых обложках, семь раз пила чай в уютном буфете, и вот она уже подъезжает…

– Исправлаг. Кому сходить, сейчас будет исправлаг, – проквакал в микрофон водитель автобуса.

Большой блестящий мерседес плавно и мягко затормозил прямо в поле. Марина вышла в бесшумно открывшийся проем двери, и поставив чемоданчик на асфальт, недоуменно огляделась вокруг.

– Какая жара! И какая пыль, – невольно пробормотала она, выйдя из пространства автобусного салона, где компьютер и кондиционер поддерживали приятные организму "плюс восемнадцать".

– И как он бедный здесь в такую жару?

Она заметила на остановке указатель: "Учреждение 41-246" – 1,5 км.

– Не так и далеко, – шепнула сама себе Марина и подхватив чемоданчик, зацокала каблучками по асфальту. Потом по мере того, как тропинка стала обычной для деревни – грунтовой, стук каблучков прекратился, она шла и шла, перебрасывая тяжелый чемоданчик с гостинцами из руки в руку, шла и не останавливалась.

– Только б пустили сегодня и без проволочек, только б сегодня.

Она подошла к контрольно-пропускному пункту лагеря, остановилась, поставила чемоданчик на землю, достала из сумочки зеркало и поправила прическу. Слегка подвела губки и вынув хранившиеся в отдельном карманчике ветеранские регалии, прицепила значки к шелку своего цивильного жакета.

– Зигхайль, камарад, – по эсэсовски поприветствовала она ротенфюрера, явно томившегося от мух, жары и безделья в тесной дежурке лагерного КП.

– Хайль, – ответил немолодой эсэсовец и недовольный от того, что его потревожили, заковылял к турникету, – что там у тебя?

– Я приехала к Бастрюкову… Игорю Владимировичу Бастрюкову.

– А кто он тебе, камрад?

– Гражданский муж, -ответила Марина и почему то покраснела.

Ротенфюрер пощелкал клавиатурой. Посмотрел в базе данных и нахмурив брови вдруг сказал совсем сердито,

– Не было б у тебя твоих ветеранских значков – "стального шлема" и за ранение, я б тебе пинка под зад, или саму сюда за проволоку… Твой Бастрюков с "пятой степенью вины" сидел – у него срок был четыре года!

– А почему в прошедшем времени, – недоуменно переспросила Марина.

– Что?

– А почему "был"?

– А потому что помер твой Бастрюков. В земле лежит уже как неделю.

Марина по логике поняла, что могилу следует искать в самом конце кладбища. Оно было большим. Сперва шли могилки с табличками две тысячи шестой, потом две тысячи седьмой год… А вот и последние.

Бастрюков И.В. 1962-2008 – Вот и все, вот я и приехала, – сказала Марина, и раскрыв чемоданчик достала оттуда бутылку любимого Игорева коньяка.

6.

На второй день, что их батальон занял позицию на Сталинградском тракторном, Колька потерял двух своих взводных командиров. И обоих – придурошного из сельских учителей, и этого интеллигента в очках из Ленинграда, – обоих снайпер уложил. И ведь высмотрел немец, черная его душа, двух взводных шлепнул – и хоть бы хны! Небось креста железного за двух красных командиров теперь получит. А ему – Кольке так досталось от комбата, что хоть сам из "кольта" в висок! Комбат так и сказал, – не снимешь этого снайпера, и если он у тебя еще одного офицера ухлопает, или даже одного бойца, пеняй на себя, пойдешь рядовым в соседний с тобой батальон.

В общем, надеяться не на кого, не последнего же своего Ваньку посылать! А его, этого летчика списанного, его и верно – Иваном Кондратьевичем зовут. Он кстати вызывался этого снайпера подбить – самолично, но Колька и вправду подумал, что лучше самому с винтовочкой в траншею, чем кубики в петлицах из-за кого-то там потерять.

Охоту на этого немца Колька устроил по всем правилам: назначил приманщиков, трех солдат посадил в разные места в траншеях, чтобы они на палках чучела высовывали – ватник солдатский, а сверху каска. В прицел особо и не разберешь, человек это или нет. Особенно за дымом, да когда все время мины с обеих сторон летят. И с ребятами из минометной роты договорился, что как только он этого гада засечет – чтоб огнем поддержали. Взял Колька бинокль цейсовский – трофейный, что еще в Омске на курсах у одного капитана за литр спирта выменял, винтовку "токаревскую" с прицелом, и полез на самый передок, в ту траншею, где теперь никого – ни наших – ни немцев, потому как она простреливается отовсюду. Только оттуда – с самого передка и можно было засечь выстрел снайпера.