Ливонская чума - Дарья Иволгина

— Сдохло! — радостно крикнул Харлап.

Севастьян чуть подался вперед и коснулся черного тела саблей. Тело оставалось неподвижным. Тогда Севастьян осторожно присел рядом на корточки и взял убитое существо за плечи.

«Тяжелое», — удивленно понял он, силясь перевернуть его. Голова мертво мотнулась на тонкой шее и снова стукнулась о камни. Теперь существо лежало лицом вверх.

Севастьян закусил губу, чтобы не закричать. Никакого монстра перед ним не было. Это был человек. Совсем молодой, лет семнадцати, очень худой, с острым носом и ввалившимся губами. То, что представлялось непомерно большим, лысым черепом, оказалось всего-навсего шлемом, и когда Севастьян снял этот шлем, открылись слипшиеся от пота светлые волосы.

Человек был одет в черную одежду, туго перетянутую поясом, только и всего. И сапоги у него были дурные, только что блестящие.

И другие, черные, что бежали по двору, тоже были самыми обыкновенными людьми.

Севастьян выпрямился, чтобы сказать об увиденном своим товарищам, но в это самое мгновение послышался утробный, торжествующий многоголосый вой:

— Ура-а-а!

Из замка хлынули люди в блекло-зеленом. Он тащили трясущиеся, изрыгающие пламя трубки, размахивали короткими копьями с трехгранным наконечником, топали грубыми сапожищами и завывали. Воздух наполнился грохотом. Несколько человек споткнулись и упали — в точности, как первый, но остальные налетели на черных и схлестнулись с ними. Битва кипела на булыжниках двора, а затем покатилась, точно ком, и вырвалась за пределы стен.

Севастьян ошеломленно наблюдал за тем, как за сплошной булыжной кладкой исчезают сражающиеся люди. В какой-то миг ему почудилось, что воздух над камнями заколебался, и перед ним — не сплошная стена, а развалины, горы камней, наваленные кое-как, наполовину ушедшие в болотистую почву.

Затем все восстановилось. Стало тихо. Трое убитых, двое зеленых и один черный, лежали на дворе в тех положениях, в которых настигли их невидимые пчелы. Крови почти не было, только у одного зеленого расплылось багровое пятно на одежде.

Севастьян наклонился над ним, провел руками по его одежде, вытащил из кармана красивый кругляшок с золотистыми лучами и красной полоской и клочок очень тонкой бумаги, сложенный треугольником. Почему-то ему показалось правильным забрать эти предметы.

— Спи, — шепнул он умершему. — Храни тебя Господь.

Ему показалось странным, что у парня не оказалось креста на шее. Зато черный носил крест у самого горла. Севастьян узнал этот знак. «Ливонец, — подумал он. — Ничего удивительного».

Он покачал головой, поднялся и зашагал к башне. Там еще оставался кто-то. Севастьян знал, что должен найти его. Он не помнил, как зовут этого «кого-то», но не сомневался в том, что все узнает. Им нужно только увидеть друг друга, и все встанет на свои места.

— Господин Глебов! — закричали из башни, и на двор выскочил Иона. Урсула сидела у него на плечах, так что вдвоем они представляли странное двухголовое существо.

Севастьян даже не удивился, хотя, наверное, следовало бы.

— Узнаешь меня, Севастьянушка? — спросил Иона почти умоляюще.

— Иона! — Севастьян схватил его за руки. Слава Богу! Я боялся, что не найду тебя.

— А уж я-то как боялся, — признал Иона, широко улыбаясь. — Давайте-ка уходить отсюда. Странные здесь вещи творятся…

Он остановился, посмотрел на убитого.

— Ой, — сказал Иона, — это же товарищ Лыткин. Очень хороший человек. Я даже не узнал его святое имя… А тот кто? Погоди-ка, гляну…

Он подошел ко второму покойнику и долго рассматривал, но потом покачал головой.

— Не признаю. Мы с ним и не разговаривали даже…

Он тяжело вздохнул.

— Кто они были, с кем сражались — одному Богу известно. Мы тут, господин Глебов, в странную историю попали. Но люди, кстати, душевные. Тоже с ливонцем воевали. Все про каких-то американцев вспоминали. А про короля Эрика ни сном ни духом не ведали.

Он махнул рукой.

— Уходим, — решил Севастьян. — Довольно мы здесь топчемся, нужно уносить ноги, пока еще что-нибудь не случилось. Не знаю, как ты, Иона, а с меня хватит. Я домой хочу, в Новгород. На племянок поглядеть. У Настасьи щей похлебать. Кислых. Со сметаной.

— А мы тушенку ели, — сообщила Урсула. — Нac товарищи угостили. И на органе играть учили, только у нас ничего не получается. А у них орган можно на плече носить. Очень красиво поет. А тушенка — американская.

— Кстати, американцы высадились в Нормандии, — добавил Иона.

Севастьян наморщил лоб.

— Нормандия — это северная Франция, — сказал он. — Мы с ней даже торговли толком не ведем. Пусть там воюют, нам бы с ливонцами разобраться…

— Твоя правда, — поддакнул Иона, немного угодливо.

На самом деле ему было любопытно — и про американцев, и про Нормандию, но расспрашивать господина Глебова, когда он так устал и так встревожен, было бы неправильно. К тому же что-то подсказывало Ионе: подобные вопросы лучше задавать не Глебову, а Вершкову с Харузиным. Особенно если учитывать «Ленинград».

— Ворот нет! — крикнул Харлап. — Только что были — и сгинули!

Они начали бродить по двору, выискивая какой-нибудь выход из замка-западни, и вдруг один из стрельцов воскликнул:

— Здесь есть подземный ход!

Севастьян обреченно смотрел на темную дыру, черневшую под стеной. Он не мог отделаться от неприятного ощущения, что все это уже происходило.

Причем происходило совсем недавно и ни к чему хорошему не привело.

— Другого пути нет? — спросил он, озираясь.

Другого пути не было, и путешественники один за другим погрузились в подземелье.

Они шли быстро, торопясь поскорее выбраться поверхность. Дорога казалась им знакомой, и почти никто не стукался о выступы и углы, хотя Иона несколько раз спотыкался. Он старался не выпускать маленькие теплые пальцы Урсулы, понимая, что потерять девушку в этой темноте — значит, обречь ее на верную гибель. Непонятные вещи творятся на этом ливонском болоте, и лучше бы всем держаться вместе.

Впереди блеснул дневной свет. Севастьян вдруг расхохотался. Он смеялся до икоты, его лицо промокло от пота, слезы катились из глаз. Все его тело сотрясала крупная дрожь, и Севастьян никак не мог унять ее. Только теперь он понял, как боялся вновь очутиться в чужой ночи, под багровой луной, в больном лесу, где бродят чудовища.

Никакой луны. Солнце весело жарило над болотом. Хорошо видная тропа вела через тугие зеленые кочки. Деревья росли здесь, как и всегда на болоте, довольно хилые, но вполне нормальные. И облака по небу бежали тоже самые обыкновенные.

Они выбрались.

Когда стрельцы, не сговариваясь, повернулись назад, то увидели сплошную равнину. Болото, лес. никакого замка здесь не было и в помине.

Глава седьмая. Мор в Новгороде

Беда вошла в Новгород незаметно, тихими стопами, никак не оповестив о своем приближении. В первые два дня никто еще не догадывался о том, что сбылось то, зловещее, на что намекала зимняя комета.

На окраине города скончался старый дед, которому давно пора было помирать, и скончался в одночасье. «Только водицы холодной выпил — и тотчас отошел», — рассказывала невестка, уже немолодая женщина, которая ходила к кольцу на перекрестке трех кривых, как бы с трудом вползающих на холм улиц.

Деда погребли на кладбище на второй день, и тогда же заболели малые дети и молодуха-соседка. Поначалу беде не хотели даже верить, но один за другим умерли трое детей, и все одинаково: сперва жаловались на сильную головную боль, затем — на жар, а к вечеру, с нарывами под мышками и в паху, уже хрипели и затихали.

Не видеть чуму больше было нельзя. Над городом поднялся вой.

Как огонек пожара, пробежала болезнь невидимо по всем улицам. Ее приносил ветер, ею брызгали капли дождя; казалось, даже дышать в Новгороде стало опасно.

Вершков затворил двери своего дома, надеясь строгим карантином избежать опасности. Тем более, что пылала и металась в жару восточная часть города, а дома Глебова и близнецов находились в западной.

Флор также принял меры. Забор, и без того прочный, укрепил, поставив к воротам телегу и прибив несколько лишних бревен поперек ограды. Наталью с новорожденной девочкой, которую не успели еще окрестить, но называли между собой Катюшей, засадил в горнице и наказал даже к окошку не подходить. Ваня бегал по всему дому, этому отец воспрепятствовать не смог. Ставни он затворил и закрыл на замки.

После чего поднялся к жене, чтобы сообщить ей то, что собирается делать дальше.

— Я возьму с собой Харузина, — сказал Флор, — съездим в лес за можжевельником.

— Боже мой, — потерянно бормотала Наталья, цепляясь за дочку как за якорь спасения, — Боже мой, неужели это происходит с нами? Как такое возможно? Это же дикое средневековье, это же дикость какая-то! Уже давно никакой чумы нет и быть не может…